Роман роялиста времен революции : - Шарль-Альбер Коста-Де-Борегар

Послѣ горячаго спора, предложеніе Анри было принято еднногласно. Новый клубъ получилъ названіе "Клуба Безпристрастныхъ".

Что касается его программы, то она заключалась въ слѣдующихъ словахъ: "Спасать королевство, избѣгая всякихъ крайностей. И скорѣе погибнуть подъ развалинами престола, чѣмъ сдаться". Изъ Парижа былъ сейчасъ же отправленъ манифестъ въ провинцію, чтобы передать этотъ лозунгь.

Увы! Его никто не понялъ. Вирье, Клермонъ-Тоннеръ, Малуе уже не существовали для толпы. Подъ своей программой они только схоронили остатокъ своихъ надеждъ [47]. У Клуба Безпристрастныхъ, въ теченіе его кратковременнаго существованія, былъ всего одинъ хорошій день, это — когда Лафайетъ и Вирье обмѣнялись клятвою: одинъ — сохранить монархію, другой — не требовать никогда возстановленія какого бы то ни было злоупотребленія. Но повѣрилъ ли кто-нибудь ихъ искренности?

За умѣренными была всегда та большая вина, что они не внушали никому страха. Уже во времена Монтэня имъ приходилось выносить "отъ всѣхъ рукъ". Такъ же было и съ Вирье и его друзьями. Слѣва ихъ ожидалъ кинжалъ, справа — эпиграмма.

Особенно доставалось отъ сотрудниковъ "Actes des Apôtres" — Тарже, президенту конституціонной комиссіи. "Преждевременные роды, предстоявшіе г. президенту мертворожденной конституціи", служили ежедневной темой для ихъ остроумныхъ варіацій. То они отправляли цѣлые возы соломы подъ окна Тарже, чтобы шумъ экипажей не помѣшалъ ему въ его разрѣшеніи отъ бремени, то появлялся бюллетенъ о счастливомъ событіи, сопровождавшійся эстампомъ, будто бы полученнымъ изъ Лондона, гдѣ каждому изъ сторонниковъ конституціи была дана своя роль [48].

Тамъ было изображено: Тарже на ложѣ страданій. У ногъ его копошится герцогъ д'Эгильонъ, одѣтый повивальной бабкой; герцогъ прелестенъ въ своей юбкѣ изъ камлота и въ ситцевой кофтѣ, чепецъ à la Marly какъ нельзя болѣе ему въ лицу. Епископъ Отэнскій (Талейранъ) съ сокрушеннымъ сердцемъ поддерживаетъ родильницу въ своихъ пастырскихъ объятіяхъ… Совсѣмъ подлѣ него Малуе играетъ на гармоникѣ, стараясь отвлечь Тарже отъ страданій, а Клермонъ де-Тоннеръ помогаетъ ему въ его благочестивомъ занятіи….

Что касается Вирье, то онъ тщетно предложилъ свое бюро жертвоприношеній патріотовъ, какъ ложе страданій для Тарже, его не приняли, и онъ съ грустью снова садится за свой маленькій столивъ, чтобы принимать въ пользу ребенка, которому надлежало народиться, старыя пряжки, старыя шляпы, однимъ словомъ, всякій хламъ, который толпа вздумаетъ возложить на жертвенникъ отчизны [49].

Все было хламомъ — увы! — въ это время для новаторовъ, даже католическая религія, которую Анри, по слѣдамъ отца Жерль, 13 апрѣля 1790 г., старался заставить признать за религію государства,

Говорятъ, "людямъ нужны или четыре стѣны тюрьмы, или четыре Евангелія"… Вирье разсчитывалъ, что, избавившись отъ Бастиліи, Франція возьмется за Евангеліе.

Онъ ошибся.

Собраніе, по предложенію герцога Ла-Рошфуко, объявило, "что оно не имѣетъ, и не можетъ имѣть никакой власти надъ совѣстью", и отказалось вдаваться въ какія-либо дальнѣйшія разсужденія. Для революціи насталъ моментъ "Снятія со Креста", какъ выразился Манюэль.

Тѣмъ не менѣе, Анри не считалъ себя побѣжденнымъ. Онъ хотѣлъ обратиться къ націи по поводу равнодушія ея представителей. А "Нація" какъ разъ и поджидала его у дверей.

Слова, только что произнесенныя имъ, привели толпу въ изступленіе. Его оглушаютъ проклятія, ругань, крики смерти, на него лезутъ съ дубинами. Изъ этой свалки онъ спасается весь оборванный, съ окровавленнымъ лицомъ, и все это за то, что по своей обычной отвагѣ онъ не уступилъ этому отребью людей, "всегда готовыхъ принять фонари за законъ" [50].

Съ этой поры пораженіе умѣренныхъ стало неустранимымъ. Послѣднее приключеніе должно было въ этомъ убѣдить Вирье и его друзей.

Въ тотъ день, 29 апрѣля 1790 г., центры послѣднимъ усиліемъ добились назначенія Вирье президентомъ Собранія. Справа и слѣва были взбѣшены этимъ успѣхомъ. На Вирье цѣлятся съ обѣихъ сторонъ, и начинается борьба, лицемѣрная, коварная.

Поводомъ для нея служитъ жалкая придирка къ словамъ.

Требуютъ, чтобы Вирье далъ клятву, что никогда не протестовалъ противъ декрета Собранія, санкціонированнаго королемъ. Вирье клянется.

Раздается крикъ осужденія какъ съ крайней правой, такъ и съ крайней лѣвой.

Развѣ не протестовалъ онъ еще вчера противъ декрета, который отказался признать католическую религію за религію государства?

Этотъ декретъ, возражаетъ Вирье, "еще не былъ санкціонированъ королемъ".

Но что значитъ имѣть резоны для разъяреннаго собранія?

Трибуны присоединяются къ крикамъ депутатовъ.

Раздается слово — клятвопреступникъ. Въ отчаяніи, что его не слышатъ, возмущенный, что сомнѣваются въ его честности, Вирье уступаетъ грозѣ и уходитъ съ своего мѣста, и снова честь и разумъ оказались во власти злыхъ и глупцовъ.

"…Мой блескъ, — пишетъ онъ на другой день Мунье, — былъ сіяніемъ метеора. Онъ длился всего съ минуту. Вихрь налетѣлъ на меня съ двухъ сторонъ… Со стороны аристократовъ за то, что они уже давно были мною недовольны… Со стороны бѣшеныхъ за то, что въ предсѣдательствѣ меня предпочли Мирабо… Не желая, чтобы меня могли заподозрить, что я виляю для того, чтобы сохранить за собою кресло, которымъ я, не будучи честолюбивъ, такъ мало дорожу, я подаю въ отставку… Въ ней отказали… Я подтвердилъ ее письмомъ, за которое себя одобряю вполнѣ"…

Дѣйствительно, у него оставалось одно только честолюбіе — поднять тѣ жемчужины, которыя выпадали по одной изъ короны Франціи.

Если будетъ затѣянъ вопросъ о замѣщеніи друтимъ знаменемъ бѣлое знамя, Вирье потребуетъ, "чтобы былъ сохраненъ цвѣтъ перьевъ Генриха IV [51], и чтобы къ нему только прибавили, на одной полосѣ, цвѣта вновь завоеванной свободы".

Относительно избираемости судей онъ потребуетъ "грамоты короля" [52]. Вопросъ объ участіи народа въ выборахъ вотируется благодаря Барнаву. Вирье летитъ на трибуну, занимаетъ мѣсто рядомъ съ "подающими свое мнѣніе" и заставляетъ его замолинуть.

Неужели эти 300 зрителей, — говоритъ онъ по поводу разграбленія отеля de Castries, которому апплодируютъ трибуны, — неужели эти 300 зрителей должны быть нашими судьями? я требую, чтобы эти апплодисменты были прекращены, они — оскорбленіе [53].

Но вскорѣ должны были раздаться другіе апплодисменты и явиться еще болѣе жестокимъ оскорбленіемъ для нравственности и справедливости!

Около года прошло со времени октябрскихъ событій. Депутатъ Шабру представилъ свой отчетъ о слѣдствіи, производившемся по поводу ихъ. Изъ всѣхъ показаній самымъ компрометирующимъ для Мирабо было показаніе Вирье [54].

Послѣ первыхъ словъ оправданія себя, Мирабо обращается въ Вирье.

"…Меня поражаетъ этотъ г-нъ Вирье, — восклицаетъ онъ своимъ громовымъ голосомъ. — Къ чему мнѣ пояснять эту сцену откровенности? Онъ воображаетъ, что я довѣрился ему, и такъ честно выдаетъ… Но развѣ онъ былъ когда нибудь такимъ усерднымъ ревнителемъ дѣйствительной революціи? Развѣ было когда нибудь, чтобы онъ заявилъ себя такимъ искреннимъ другомъ конституціи, чтобы человѣкъ, о которомъ было все сказано, кромѣ того, что онъ скотина, избралъ бы его въ свои повѣренные?"

И, не обращая болѣе вниманія на уничтоженнаго, раздавленнаго Вирье, онъ продолжаетъ оправдываться, чтобы попасть въ Капитолій подъ апплодисменты.

"…Я думалъ, — пишетъ Вирье на другой день послѣ этого засѣданія, — что нужно имѣть дубину Геркулеса, чтобы уничтожить эти злоупотребленія… плечи Атласа, чтобы поддержать міръ, который рушится".

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Возвращеніе графини де-Вирье въ Пюпетьеръ. — Старый домъ, новые друзья. — Баронъ де-Жилліе. — Еще письмо Аврикъ Мунье. — "Французскій салонъ". — Изреченіе принцессы Елизаветы, ея переписка, ея роль политическая. — Планъ побѣга. — Безучастіе короля. — Онъ санкціонируетъ гражданскую конституцію духовенства. — Сцены въ Собраніи. — Монсиньоръ де-Бовнакъ. — Чернь по дорогѣ въ Belle-Vue. — Анри спасаетъ "Mesdames".

Въ этомъ разрушеніи Анри безпрестанно обращалъ свой опечаленный взоръ на одну развалину. Это — на свой отчій домъ, который онъ покинулъ вотъ уже два года, въ надеждѣ вернуться туда, сдѣлавъ что-нибудь великое для чести своего имени, и для благополучія тѣхъ, кого онъ тамъ оставилъ.

Но нѣтъ, ему не суждена была эта награда за всѣ опасности, какимъ онъ подвергался, за потраченную энергію, за принятыя жертвы. Ему не суждено было, какъ его отцамъ, встрѣтить на порогѣ Пюпетьеръ улыбку благодарности. Вмѣсто того его ожидали подъ кровами хижинъ и подъ тѣнью большихъ деревьевъ лица съ гримасами и крики ненависти. Для него Революція измѣнила даже картину мѣстности и отравила воздухъ родины.