Лучшая страна в мире - Эрленд Лу

Вот едет Арнольд. Он выиграл гонку, а теперь ищет меня, он находит меня плачущего под соснами, но я ничего не объясняю, а только плачу на его плече, он похлопывает меня по спине, приговаривая: «Ничего, Ньяль! Невозможно каждый раз выигрывать». Он прав, прав Арнольд, невозможно выигрывать каждый раз. Время от времени приходится и проигрывать, и на этот раз я проиграл. Проиграл.

В половине девятого с работы возвращается Сестра, она застает меня лежащим на диване в унынии и в тоске. Я немного поспал. Всю ночь я носился на мотоцикле в компьютерных гонках, а все утро протосковал. Малыш Бим еще спит богатырским сном, а вот я тосковал, а теперь спрашиваю себя, что же это такое — тоска по дому, по чем мы тоскуем, вспоминая родной дом. Мы тоскуем по людям, отвечаю я себе, главное для нас — люди, ведь люди приходят и уходят, люди так созданы, что по ним приходится тосковать, но еще тоскуешь по местности, по свету и но местности. Мне кажется, я тоскую но местности, в которой прожили жизнь самые близкие мне люди. Вот так несложно, по-видимому, обстоит дело. Я тоскую по местам, в которых жили, в которых живут люди, потому что там в урочный час так же светит солнце, из года в год, и луч его под тем же углом ложится на стену, под каким он ложился при моих пращурах, думается мне, и все так же идет там дождь, и хотя дождь — это вода, но в этом дожде почему-то чувствуется что-то умиротворяющее, но каждый раз, как я возвращаюсь мыслями к этой местности, она почему-то преломляется и поворачивается множеством граней, на мгновение выстраивается целостная картина, но удерживается она недолго; и неважно, что я мастерски умею анализировать картины — в свое время я на «отлично» справился с такой задачей на письменном экзамене, я анализировал тогда картину одного из мастеров фламандской школы, фламандцы написали так много картин и вложили в них столько смыслов, они много писали и много вкладывали, мне было что анализировать, и картины ностальгических воспоминаний тоже несут в себе глубокий смысл, в них много заложено и много чего подразумевается, но мне не охватить этого смысла, я не воспринимаю картину в целом, она дробится, так что не могу представить себе, как она выглядит в целом, и получается задачка с неправильной дробью, или как там это еще называется, и ее нипочем невозможно решить, потому что одно на другое не делится, надо где-то что-то занимать, ты начинаешь занимать, и делить, и применять всякие формулы, хотя это еще не значит, что получится правильный ответ, он тем ближе, чем больше ты удаляешься, и тем дальше, чем ближе ты подходишь, вот тут и начинается трещина, от которой все дробится, думаю я, вот тебе и ответ черным по белому, и пропади оно пропадом — то, что исчезает при твоем приближении, пропади оно пропадом!

Сестра благодарит меня за то, что я посторожил Бима. Благодарит от души, иначе не скажешь, видно, что от души, на прощание она даже обняла меня, это же надо, думаю я, — обняла, такое не часто случается, но я ведь заслужил, я заработал награду, я пришел на помощь, как настоящий друг, потому что не бросил ее в трудную минуту, все так, мне это было не очень удобно, но я с этим не посчитался, я пожертвовал собой, и Сестра это оценила, и показала это тем, что меня обняла; долг, так сказать, платежом красен, и, оказывается, не напрасно — уныние и тоска немного отпустили, мы обещаем друг другу, что созвонимся, а я говорю, чтобы она зашла к Биму, я выхожу и сажусь в машину, которая оказалась па том самом месте, где я ее оставил, просто чудо, думаю я, машину не украли, не увезли, и раз в кои-то веки она нашлась там, где я ее припарковал. Садись и поезжай куда хочешь! И я еду домой, хотя у меня и нет дома, хотя дом для меня повсюду и нигде, но я еду домой, ведь надо же где-то хранить свои вещи, вот это для меня и называется домом, туда-то мне и надо, чтобы заняться своей работой.

Дома одна за другой происходят две вещи — одна хорошая и одна плохая. Хорошая — это то, что «Афтенпостен» осталась сухой. Она лежит за дверью, я забираю ее в квартиру и кладу на кухонный стол, газета остается сухой, потому что сегодня я дома не ночевал и дверь в спальню закрыта, поэтому воздушные массы не пришли в движение и на кухне не возникла та область низкого давления, о которой я всегда забываю, Плохая вещь — это звонок из финского посольства. Не успел я надеть свитер фирмы «Маримекко» и погрузиться в свои заметки, как раздался звонок, они хотят знать, как продвигается работа, а лучше всего, если бы я мог показать им готовую часть. Как же им не хотеть! Они просят, чтобы я прислал им это по факсу. К несчастью, им известно, что у меня есть факс, так как во время собеседования я имел глупость проговориться об этом. К сожалению, не могу, у меня другой метод работы, не такой метод. Сначала я собираю идеи и мысли, делаю отдельные наброски, примерно так, как поступают художники, добавляю я в пояснение; вообще, я люблю подчеркивать, что моя работа — это искусство, и не каждому оно доступно, а из этого следует, что в данный момент показывать нечего, то есть имеются, конечно, отдельные отрывки, говорю я, одетый в свитер от «Маримекко», готовые куски, конечно же, есть, так, например, уже написан развернутый пассаж о Сибелиусе, затронута также тема воды, я не обошел вниманием воду, зная, как вы, финны, любите воду, поэтому я и заговорил о воде, так что, думаю, это вам должно понравиться, но отдельные части все-таки не дают представления о картине в целом, тут я захожу довольно далеко и утверждаю, что по отдельности эти куски вообще не имеют смысла, но вот когда я их соединю, то получится нечто грандиозное и даже высокохудожественное, заявляю я по телефону в ухо финскому собеседнику, он принимает это как-то недоверчиво, я чувствую, что он сомневается, я так и говорю ему: я, дескать, чувствую ваши сомнения и отношусь к этому с пониманием, однако па меня можно вполне положиться; какой-то он нес-таки бестолковый, по-моему; нетрудно ведь, кажется, понять то, что я говорю, думаю я про себя; надо надеяться, что этот 'финн не типичный представитель своего народа, потому что если он типичен, то, значит, у финнов проблемы, причем не маленькие, а очень даже большие проблемы. Договорный срок наступает через две педели, а дне педели — это еще очень много, говорю я ему, это четырнадцать дней, а четырнадцать дней — это большой срок, в две недели укладывается основательный курс обучения; так, например, четырнадцати дней достаточно для того, чтобы полностью изменить свой жизненный путь, пройдя курс, целью которого является изменение вашего мышления; разумеется, при условии, что его ведет высококвалифицированный специалист, но ведь в наше время нередко встречаются высококвалифицированные специалисты; или вот: путевка на Тенерифе включает в себя четырнадцать дней отдыха, за это время можно взять в аренду машину и объездить весь остров вдоль и поперек, можно облазить горы, взобраться на самую вершину горы, которая называется, кажется, Тейде и высота которой составляет чуть ли не четыре тысячи метров над уровнем моря, можно пойти туда, а можно к Туру Хейердалу, расспросить его про его раскопки, а он, вероятно, пригласит тебя выпить и расскажет подробно о своих последних открытиях, о том, что он думает вечерами, когда сидит на террасе с видом на Атлантический океан, и мысли ему приходят наверняка не о каких-нибудь пустяках, мысли Хейердала должны быть о религии, о различных предметах, о народностях, о миграции, он думает о миграции, и этих мыслей хватит на все четырнадцать дней, но тебе некогда, ты говоришь, что тебе уже пора, ведь надо еще искупаться, надо пойти поесть ресторанной еды, может быть чего-то рыбного, здешние Канарские испанцы знают толк в рыбе, так вот, говорю я финну, пускай он не беспокоится, брошюра помаленьку продвигается, а я сижу тут в свитере от «Маримекко», выдержанном в финских цветах, и через четырнадцать дней он будет спокойно изучать готовую брошюру и даже, возможно, получать от нее наслаждение, если, конечно, он из тех, кто способен наслаждаться, ведь это не всякому дано, пропади они пропадом. После этого разговора я как-то сник. Как ни начну фразу, каждый раз зачеркиваю, и так продолжается несколько дней — начну фразу и зачеркну. Едва сделаю что-то, как снова удаляю, и получается так, как будто ничего и не было.

Мне недостает информации. Удивительный парадокс — мне, человеку, создающему информацию, недостает информации! И тем не менее это так, К такому выводу я пришел после нескольких дней бесплодного писания, думанья и вычеркивания. Факты — вот что мне требуется, голые факты, вокруг которых я могу строить свои рассуждения, а производство фактов мне не под силу, я не могу выдумывать их из головы, за этим надо обращаться к другим источникам, так что нужно отправляться в путь, — иными словами, добывать информацию. Я выхожу на улицу и отправляюсь за два квартала от своего дома в замечательную лавку, где продаются старые газеты и книги, я ходил туда много-много раз, чтобы купить буклетики про Астерикса и Обеликса, а также про Серебряную Стрелу, я страстный поклонник Серебряной Стрелы и его названого брата Сокола — белого человека, который по собственному желанию стал жить среди индейцев, ну и, конечно же, красавицы Светлая Луна, девушки, мастерски владеющей дзюдо, она, как дикая кошка, дерется с белыми, которые хотят ею овладеть, но она их колошматит; когда я был помоложе, мне требовалось подтверждение, что индейцы могут поколотить белых, найти подтверждение хотя бы в комиксах было приятно, ведь индейцы были хорошие и настоящие люди, в природе они понимали все — малое и великое, они не брали от природы больше, чем нужно, и если убивали бизонов, то лишь столько, сколько было нужно, чтобы прокормиться, они воплощали в себе равновесие и дальновидность, в то время как белые — неуравновешенность и недальновидность, и я ненавидел белых, и мне почти невыносимо было читать, как уничтожали индейцев, уничтожение индейцев я считал тогда самым ужасным преступлением всех времен, я идентифицировал себя с индейцами так же, как Бим идентифицирует себя со Скарпхедином, я и сейчас еще возмущаюсь, когда вспоминаю о кровавых битвах при Ваундед-Ни и Литтл-Биг-Хорис, в которых, несмотря ни на что, победили индейцы, так как был убит мерзкий генерал Кастер, и я радовался его смерти; как странно это звучит — я радовался смерти генерала Кастера; однако так оно и было, я радовался, и, хотя я радовался спустя сто лет после его смерти, это была настоящая радость, неподдельное и глубокое злорадство, так как я сумел представить себе эту картину, я видел генерала Кастера на коне в тот миг, когда он вдруг понял, куда его занесло, как он помрачнел и стал рубить саблей, отбиваясь от индейцев, и тут на него посыпался град стрел, я всегда видел целую тучу стрел, и стрелы пронзили его спереди и сзади, и, может быть, даже какая-нибудь попала в глаз, стрелы пронзали его кожу, раздирали под кожные ткани и внутренние органы, кромсая все, что было в нем жизненно важного, а я радовался и думал — вот что бывает с тем, кто истребляет индейцев; именно это я, в* общем, и думал, я мог бы развить эту мысль дальше, но я даже не пытался, потому что — зачем? Вот что бывает, и так и должно быть с теми, кто уничтожает индейцев, и Кастеру следовало заранее об этом подумать. Однако, несмотря на одну-две победы, в конце концов индейцам, если так можно сказать, пришлось проглотить горькую пилюлю. Или нельзя? Можно ли так сказать о тех, кого уничтожают? Достаточно ли этого, чтобы полностью выразить смысл происходящего? Пожалуй что нет. Ну а чего тогда достаточно? Кончилось тем, что индейцы исчезли. Сохранились только в «Серебряной Стреле», там они живут, и Светлая Лупа навсегда останется там и будет драться, как дикая кошка, и, если бы не Финляндия, я бы накупил годовой комплект выпусков «Серебряной Стрелы», ушел бы с ним домой и проглотил бы все в один присест, но от Финляндии так просто не отмахнешься, Финляндия все заслонила собой, и виноват в этом белый человек, думаю я, погоня белого человека за наживой виновата в том, что я не могу с головой погрузиться в «Серебряную Стрелу»; и в том, что я вынужден искать информацию о Финляндии, тоже виноват белый человек, которому не сидится на месте и все время надо куда-то ехать, в частности в Финляндию, и, хотя об этом даже излишне упоминать, я все же скажу — пропади он пропадом, белый человек! Я принимаюсь искать старые номера «National geographic», Этот журнал выходит с незапамятных времен, номер за номером, постоянно и регулярно, один раз в месяц, и его выписывали архитекторы и биологи, и вообще белые люди во всем мире, и уж если в «National geographic» ничего не найдется о Финляндии, то, значит, мир окончательно свихнулся, думаю я, а раз он свихнулся, то и пропади он пропадом, думаю я, пролистывая журналы номер за номером, и ни в одном не нахожу ничего о Финляндии. Нет, думаю я, это не может быть правдой, так не бывает! Как могло такое случиться, чтобы один из самых доходных и самых солидных журналов в мире ничего не написал про Финляндию! О чем только они не пишут, все, что угодно, есть — например, о Ниле, бесчисленные статьи о Ниле. И что они нашли в этой реке, думаю я. Река, черт возьми, как река. Ну длинная река, согласен. И цивилизация, возникшая на ее берегах, продержалась дольше, чем большинство других цивилизаций, так что молодцы были ребята, но что такого в этом Ниле — вода и сплошные неприятности, как от всякой воды, так что хватит, казалось бы, носиться с этой рекой, а они все печатают карты, они обожают печатать карты, как можно больше карт, тут тебе обезьяны, и пещеры, и мертвые культуры; а между тем Финляндия — это живая культура; интереснейшая финская культура живет и здравствует, но о ней даже не упоминается в «National geographic», им подавай мертвую культуру, только когда эта живая культура умрет и ее через тысячу лег откопают, тогда они сразу прибегут — пришлют своего журналиста, но эта культура живет сейчас, просто безобразие, что о ней ничего не пишут; вот жуки — это пожалуйста, пятнадцать страниц на какого-то амазонского жука потратить не жалко, я же вижу по фотографии, как жуку это неприятно, жук мечтает, чтобы его оставили в покое, он хочет спокойно жить и спокойно умереть, и на черта ему надо, чтобы его открывали и заносили на карту, ему-то какое дело, что благодаря ему, может быть, будет решена загадка рака, жук занят своими делами, и он думает: «What's in it for me?»[13]. И как ни жестоко это звучит, но ответ гласит, что ничего ему за это не светит, ровным счетом ничего, а вот если бы те же самые пятнадцать страниц посвятили Финляндии, от этого многим вышел бы прок: обрадовались бы финны, читатели получили бы удовольствие — наконец-то, подумали бы они, наконец-то напечатали такую содержательную статью о стране, про которую редко что-нибудь услышишь, наконец-то можно почитать о Финляндии; ведь людям же до смерти любопытно услышать побольше про Финляндию, думаю я, они этого сами не сознают, а на самом деле только и мечтают о Финляндии, мечтают так же, как я мечтаю о родном доме, вот только дома нет, а Финляндия есть, так что все, кто мечтает о Финляндии, совсем не обязаны погибать от неутоленной тоски, потому что Финляндия ведь есть на свете; в конце концов ко мне подходит хозяин лавки и говорит, что у меня на лице написано отчаяние, а он знает, на каком сайте можно найти библиографию статей из журнала «National geographic»; я так и встрепенулся. «Стоп! — говорю. — Какой такой сайт? Неужто в сети?»— «Да, — говорит он, — в сети». А я терпеть не могу сеть, потому что сеть — это вода, такая вода, что, наверное, только Сибелиус или смерть могут быть хуже; сеть — это же море разливанное воды, где вес течет, а ты барахтайся там как хочешь и жди, куда тебя вынесет, там каждый миг все меняется, информация в сети словно стая птиц, она все время меняет направление, причем без всякого изящества, и нет чтобы все одновременно, как птицы в стае, забудем это сравнение, оно никуда не годится, однако направление то и дело меняется, и невозможно ступить дважды в один и тот же поток информации, так как сейчас он здесь, а в следующий миг появляется уже что-то другое, а я ненавижу все, что меняется каждый миг, и не желаю иметь дела с такими вещами, поэтому для меня что искать, что не искать — все едино, но владельца лавки не испугали мои слова, он пошел к своему компьютеру и спросил, что мне надо найти, я отвечаю ему, что если уж он решил во что бы то ни стало попытать счастья и не боится пускаться в опасное плавание по сети, то я заранее предупреждаю, что не хочу брать на себя вину за его гибель, потому что рано или поздно его поглотит пучина, ведь так оно и случится, помяни мое слово; пока ты на суше, ты можешь мыслить рационально, но вода медленно, но верно подмоет фундамент, на котором ты стоишь, и в конце концов он зашатается и обрушится, тогда, мол, ты пожалеешь, но будет уже поздно, потому что ты уже будешь плавать по воле волн и ум твой не удержится на поверхности и водная стихия его захлестнет, ну а с другой стороны, сказал я ему, поищи, если хочешь, Финляндию, но только помни, что я не виноват. Финляндию? — переспрашивает он. Ну да! — говорю я. — А что в этом особенного? Ему удалось попасть в точку. Журнал «National geographic» писал о Финляндии в августе 1981 года. Ну конечно же писал! Я так и знал. Иначе был бы полный бред. Хотя у владельца лавки и не оказалось нужного номера, я все равно был рад, что он существует, ведь это как бы подтверждает тот факт, что моя брошюра встанет в один ряд с другими текстами о Финляндии, существуют другие тексты, и к ним добавится мой, так сказать в довершение ряда, однако надо будет заранее обговорить с финнами условие, что моя брошюра ни в коем случае не должна публиковаться в сети, так как эта брошюра будет частью меня, и поместить ее в сеть — значит поместить туда и автора, и тогда я уже не буду иметь ни минуты покоя, носиться мне по бескрайнему морю во веки вечные, пока кто-нибудь не сообразит выключить всю эту сетевую прорву. Да только кому это под силу! Не представляю себе, кто до этого додумается. И вот я пошел домой. Но не успел я засучить рукава моего свитера фирмы «Маримекко», как зазвонил телефон, это звонила Сестра, она просит меня приехать к ней в Согн, она говорит, что ей надо меня о чем-то спросить, а по телефону нельзя, я очень удивился: что же это может быть такое, о чем нельзя спросить по телефону, неужто, думаю, она хочет, чтобы мы поженились, надо же, как быстро, но я парень покладистый, так что, несмотря на то что вода поднимается и может случиться что угодно, я сажусь в машину и еду к домику среди прерий — последнее я добавил уже по привычке, оно так само и просится на язык; вообще, страшно даже подумать, как легко некоторые вещи входят в привычку, и не беда, что я оторвался от работы, потому что она вес равно не движется с места, Финляндия — сопротивляющийся материал, это я уже заметил, такая уж она есть, Финляндия, — скользкая, как угорь. Финляндия — это бремя белого человека.