Лучшая страна в мире - Эрленд Лу

Я дал согласие бежать в эстафете, и это очень необычное решение, потому что я никогда не бегал в эстафете, вообще никогда не бегал ни на каких соревнованиях, а если подумать, так и совсем перестал бегать после двадцати лет. Так что эта затея с эстафетой — чистый бред и безумие. И остается до эстафеты меньше двух недель. И до сдачи брошюры осталось меньше двух недель. Те же самые две неполные педели. Дурацкая история, потому что совсем некстати; но кстати почти никогда ничего не бывает, так что пора к этому привыкнуть, как пора привыкнуть к мысли о том, что все течет, потому что оно все равно будет течь, хочу я того или не хочу, и единственное, на что можно уверенно положиться, — это то, что все будет течь, только на это и можно твердо рассчитывать, но я никак не могу с этим свыкнуться и не желаю свыкаться, и поэтому я должен за те же две недели и брошюру закончить, и привести себя в спортивную форму. В олимпийский год — в спортивной форме весь народ! Был ведь такой лозунг!

Но это было уже давно, и я не набрал формы к олимпийскому году и после так и не удосужился; я не в форме, сам чувствую, я же неформируемый, как вода, это же типический случай, совсем как в этаком до отвращения схематически построенном фильме, в котором главный герой превращается в того, в кого он больше всего боится превратиться, он борется с этим и все равно становится таким, потому что это требуется по характеру сюжета; он не может не стать таким; а затем, после долгой и мучительной борьбы, привыкает жить с тем, чего больше всего боится, и мы уходим домой, воодушевленные только что увиденным, ведь отчего бы и нам не привыкнуть жить с тем, чего мы больше всего боимся, раз уж главный герой, такой же человек, как мы, и ничуть не хуже, научился с этим жить, вот ведь к чему нас хотят подвести, и у них часто получается, как я заметил, вот только на меня это не действует, во многих отношениях я — крепкий орешек, упрямый черт, ну и катись ты ко всем чертям, можно на это сказать. Однако я вес лес выцарапал себе номер «National geographic» за август 1981 года, и это отлично; очевидно, это и есть решение проблемы, и, судя по всему, отличное решение моих проблем с брошюрой, потому что кто же сейчас еще помнит, что там писали в «National geographic» в августе 1981 года! Ни один нормальный человек этого не помнит, а моя брошюра рассчитана именно на нормальных людей, на подавляющее большинство, точно так же как партии популистского толка, которые тоже рассчитаны на подавляющее большинство, его нельзя увидеть, оно не представляет никого в отдельности и в то же время представляет всех скопом, а это же и добряки, и идиоты, и те, кто мне нравится, и те, кто не нравится, подумал я, но подозреваю все-таки, что в основном это те, кто мне не нравится, хотя, возможно, я ошибаюсь, и тем не менее моя брошюра рассчитана именно на этих людей, a «National geographic» за август 1981 года никто из них не помнит, потому что время с тех пор не стояло на месте и август 1981 года для нас давно канул в прошлое, мы даже не помним, что мы тогда делали — побаловали ли мы себя путешествием в Бенидорм или попросту провели лето в деревне, и как раз тогда хозяин соседней усадьбы попал под борону и лишился ноги до колена — как будто бы до колена, да, точно, до колена, вспоминаем мы, — про отрезанную ногу соседа мы запомнили, но уже не помним, случилось ли это в августе 1981-го или 1980 года или в 1982-м, может быть, это было годом раньше или годом позже, нам, в сущности, все равно, мы помним, где это случилось, но не помним когда, память отмечает где, потому что где можно представить себе визуально, а вот когда не оставляет зарубки в памяти, когда оставляет зарубку и визуализируется только в том случае, когда происходит что-то из ряда вон выходящее, а это бывает редко, и слава Богу, что редко, при нынешнем направлении и без того хватает воды, так что не стоит еще от себя добавлять лишних течений; в общем, большинство людей ничего не помнят про август 1981 года, и мне это на руку, потому что я могу надергать фактиков из «National geographic», и никто ничего не заметит; люди же сами хотят, чтобы их обманывали, обманывали без конца, за что их вполне можно настолько возненавидеть, что так и хочется послать большинство людей к черту, но я воздерживаюсь от этого, я не могу этого сказать, потому что я тоже хочу, чтобы меня обманывали, я — такой же, как они, и так же, как они, хочу, чтобы меня обманывали.

Лежащая на столе скопированная и скрепленная скрепками статья о Финляндии вызывает у меня такое чувство, как будто я прикупил себе лишнего времени, и брошюра у меня практически готова, потому что я доверяю журналу «National geographic», почти что слепо доверяю, ведь если они в 1981 году решили напечатать что-то о Финляндии, это значит, что кто-то представил в редакцию хороший объемистый очерк, посвященный именно Финляндии, и, разумеется, он отвечал всем требованиям, иначе они бы его ни за что не опубликовали, это же совершенно очевидно, ведь что касается выбора авторов и фотографов, «National Geographic» снимает самые сливки, они не печатают статей сомнительного качества, а только то, что сочтут отличным, и вот оно лежит у меня на столе, а журнал, из которого я скопировал эту статью, возвращен хозяину и, наверное, положен в папку и поставлен на место, на полку с остальными папками, а мы с Сестрой бегаем трусцой за городом. Мы с ней сели в машину и уехали подальше и теперь бежим трусцой. Сестра решила, что к эстафете мы должны быть в хорошей форме, так что нельзя терять времени, поэтому мы сейчас делаем в лесу пробежки, иногда переходя на шаг, и Сестра рассказывает мне о том, чем она занимается в университете, о географии, в частности про Ооновскую равнину — это ее любимая тема. Ословская равнина, рассказывает мне Сестра, — классическая тема в геологической литературе, она хорошо описана, однако в этой области еще остается достаточно неописанных вещей, и когда придет время для дипломной работы, она возьмет эту тему, вообще-то давно пора было это сделать, но помешала трагическая гибель родителей, так что пришлось отложить защиту диплома на неопределенное время: что поделаешь, жизнь так уж распорядилась! Жизнь определяет пределы наших возможностей, и пока Сестра вынуждена работать в «Соколе», чтобы прокормить себя и Бима, Ословской равнине придется подождать, благо она — терпеливая равнина, где лежала, там и лежит, и никуда от нас не уйдет; вроде Финляндии, отмечаю я мысленно на будущее; Ословская равнина представляет впадину земной коры, которая простирается с юга на север от Лангесунна до Брумунддаля, и это замечательная равнина, потому что своими горными породами она резко отличается от соседних районов; хотя для меня это не представляет особенного интереса, я не мешаю Сестре рассказывать о геологических сдвигах, которые протянулись с севера на юг, о кальдерах, сланцевых породах, известняках и песчаниках, об огромной роли вулканической деятельности и кварцевых конгломератах, а также о ромбическом порфире; какие-то ненормальные названия, думаю я, только ненормальные люди могли их придумать. Какой-то rombeporfyr — ромбический порфир, понимаете! — думаю я про себя, rombe звучит почти одинаково с rumpe, то есть почти как «задница». Сестра все говорит и говорит, и тут я возьми и буркни себе под нос: «Rumpeporfyr». Ты что-то сказал? — спрашивает Сестра. Да нет, ничего, — говорю я, — тебе послышалось. Но это ложь, на самом деле я буркнул, я пробормотал «rumpeporfyr», так что правда сказал, но я вру ей, будто ничего такого не было, опять я запутываюсь в сетях лжи, я живу во лжи, но лучше так, чем попадаться на том, что ты сказал «rumpeporfyr», всему же есть границы. Но едва слово произнесено, сразу же становится ясно, что те люди, которые придумали название rombeporfyr, на самом деле хотели назвать его rumpeporfyr, но не рискнули, потому что наверняка дело было в викторианскую эпоху, поэтому они решили как-то замазать неприлично телес ное значение, я бы на их месте, имея в виду задницу, скорее уж так бы и сказал титре, чем заменять его на rombe, я за прямоту, за то, чтобы называть вещи своими именами; не знаю почему, но мне кажется, что все вещи надо называть своими именами, за исключением разве что воды, ведь вода несет изменения, и ее надо исключить целиком и полностью, так-то, дружок! А солнце довершит дело, в конечном счете оно одержит верх. Какие тут могут быть сомнения!

Мы сели и принялись за дорожный завтрак, расположившись на вершине Рингколлена, которая возвышается над ословской долиной, достигая высоты семьсот метров над уровнем моря, как сообщила Сестра. Я подумал: чем выше над морем, тем лучше; между прочим, мы сидим на береговых скалах, говорит Сестра, потрогай, какие они гладкие, это их морс обточило, говорит, когда-то псе тут было покрыто водой, я чувствую, как к горлу подступает тошнота, а Сестра продолжает рассказывать как ни в чем не бывало; дело в том, говорит она, что в конце карбона море стало наступать, оно постепенно просачивалось на сушу, медленно, но верно, уровень моря поднимался и поднимался, рассказывает она, и тут я чувствую, как 01 т опять начинает подниматься, я прикладываю к губам палец и шепчу: «Тсс», чтобы Сестра замолчала, ведь море услышало, что она говорит, и вспомнило о временах своего торжества, когда оно доходило до самого верха, ему хочется вернуть эти времена, море снова хочет подняться до самого верха, это отвратительное сообщение об обточенных морем камнях на высоте семьсот метров привело к тому, что море зашевелилось, оно полезло вверх, ведь есть же и такая точка зрения, что вода обладает памятью, серьезные исследователи говорят о том, что у воды есть память, и ведь они правы, черт их побери, так что нигде нельзя чувствовать себя в безопасности, достаточно выбраться на разминку за город, неосторожно обмолвиться, о чем не следовало, и нате вам — уже повсюду вода, все залито: и квартира, где я живу, и весь город — все оказывается под водой, так я подумал; ты воображаешь, что кругом суша и все спокойно, но нельзя поддаваться на обман, потому что вода тут как тут, она только затаилась, залегла в засаде, как хищный зверь; мы же убиваем хищных зверей, не дожидаясь, когда они утащат наших овец, а воду не трогаем, хотя вода страшнее всех хищников, вместе взятых, волка все-таки можно приручить, надеть на него намордник и уговаривать, пока он не смирится, или переселить в Швецию, а воду нельзя переселить и нельзя надеть на нее намордник, ее даже нельзя застрелить, овцы еще куда ни шло, а человеку вода вливается прямо в глотку, и это меняет нашу жизнь, и за одним изменением тянется другое, и меняется не только живое, но и мертвое, это же установленный факт, однако, думаю, лучше не смотреть слишком реалистически, давайте не будем думать об этом, лучше будем жить во лжи и радоваться, а в город мы не пойдем, думаю я, об этом не может быть речи, я никогда больше туда не спущусь, ведь это все равно что спуститься под воду, и когда я приду домой, это значит, что я буду находиться на глубине семьсот метров под поверхностью воды, где плавают рыбы, и с этим я не могу жить. Следовательно, мне надо поселиться тут, на Рингколлене; а здесь наверняка запрещено строиться, потому что местные политики сделали из зеленой зоны святыню, ну и к черту их, местных политиков, раз надо, я проживу до конца моих дней в палатке, на Рингколлене, к счастью, в наше время делают хорошие палатки, из горетекса и других водоотталкивающих материалов, сейчас делают такие материалы, что просто фантастика, молекулы воды им нипочем, они отпихивают эти молекулы и не пропускают их внутрь, надо будет заказать себе полный комплект одежды из горетекса, думаю я; а вода все прибывает. Когда я был еще совсем маленький, я думал, что вода — это вроде пленки, а внизу под пленкой все так же сухо, как над нею, но в первый же раз, как я очутился под водой, я помял, что ошибался и что вода опасна для жизни, и вот в последнее время ко мне вернулся этот страх, и мне стала сниться вода, и сон повторялся, главное — это удержать голову над водой, а сейчас, на вершине Рингколлена, я понял, что этому не будет конца, я не вижу света в конце тоннеля, и вода оказывается начальником, а я обыкновенным наемным работником, который не имеет возможности влиять на условия найма, и я становлюсь бессильным свидетелем надвигающегося наводнения, вода поднимается, поскольку это заложено в ее природе: она должна подниматься и заполнять все пустоты, а я-то думал, что Сестра — это островок суши среди бескрайнего водного мира, но она, оказывается, совсем даже напротив, никакой не островок, и вместо того, чтобы вести себя как суша, она еще и сама льет воду на эту мельницу, льет воду, чтобы мельница продолжала крутиться, и потоки разбушевались пуще прежнего, и надо бы сделать так, чтобы при наводнении каждый был обязан бежать в ближайшее почтовое отделение и посылать телеграммы по адресам всех знакомых, предупреждая о начавшемся наводнении, ведь принято же предупреждать о перемене места жительства, так и тут тоже надо предупреждать о надвигающихся переменах, а на почте для этого должны лежать готовые формуляры, чтобы оставалось только вписать фамилию и адрес и отметить галочкой нужный квадратик, например такой, против которого написано «большая вода», поэтому впредь до получения соответствующего извещения не пытайтесь со мной связаться, и такие сообщения должны приниматься бесплатно в пределах всей Скандинавии, включая также Финляндию, — иными словами, если у тебя есть друзья в Финляндии, они должны быть своевременно оповещены о том, что ты пожал в наводнение, чтобы они ненароком не заявились к тебе в гости в тот момент, когда на тебя обрушилась стихия, а работодателей следовало бы обязать относиться с пониманием к исполнителю заказа, когда тот присылает сообщение о том, что попал в чрезвычайное положение в связи с непредвиденными обстоятельствами; «Бедняга» — вот что должен бы подумать работодатель, получив от одного из работников сообщение о стихийном бедствии, в таком случае ты, едва почувствовав признаки надвигающейся грозы, бежишь сразу на почту, отправляешь телеграмму, и все в порядке — люди уже знают, что, приняв сигнал бедствия, они должны относиться к тебе бережно, пока чрезвычайное положение не будет отменено, а ты получаешь возможность целиком посвятить себя борьбе со стихией, вместо того чтобы объяснять всем друзьям и знакомым, что у тебя сейчас чрезвычайные обстоятельства и в чем они заключаются. Надо бы, чтобы это вошло в привычку, и вырабатывать ее следует уже в начальной школе; эти правила должны войти в плоть и кровь, чтобы каждый реагировал безошибочно, как при пожарной тревоге, обучение нужно проводить так, как проводится подготовка к параду 17 мая, когда мы ходим строем по школьному двору, чтобы шестьсот ребятишек смогли потом пройти до улице красивой шеренгой; мы ведь заранее знаем, как надо вести себя при пожаре, и знаем, как надо прошагать по улице 17 мая, но не знаем, что надо делать, когда разбушуется водная стихия, мы не подготовлены должным образом, хотя наводнение может нахлынуть в любой момент, а между тем в мире полным-полно воды, вода. — самое распространенное вещество, и вероятность того, что нас зальет, гораздо выше, чем вероятность пожара или вероятность того, что завтра наступит 17 мая. Дикость какая-то, что на почте не держат готовых формуляров для сообщений о наводнениях! Ну и черт с ней, с почтой!