Конец институций культуры двадцатых годов в Ленинграде - Валерий Вьюгин

Доклад Тесленко касался всех институтов, входящих в РАНИМХИРК: это были четыре московских научных учреждения (ГАХН, Институт литературы и языка, Институт археологии и искусствознания и Государственный институт музыкальной науки), а также два ленинградских (Государственная академия истории материальной культуры и ГИИИ). Доклад был заслушан на заседании Коллегии НК РКИ РСФСР 26 октября 1930 года под председательством т. Ильина[434] как четвертый пункт повестки дня, где всего стояло девять вопросов: кроме чисток и обследований институтов и музеев (в том числе Музея игрушки и Центрального бюро краеведения), в повестке дня значились и доклад об обследовании животноводческих совхозов, и вопрос о проверке выполнения Наркоматами постановления о мерах борьбы с проституцией.

В сохранившемся протоколе (№ 46) этого заседания указано, что по четвертому вопросу, т. е. на докладе Тесленко, присутствовали представители разных организаций: от Культпромобъединений ВСНХ — Красин; от Наркомпроса — Бубнов, Крупская, Эпштейн, Алексинский, Костенко, Акопян, Панфилов; от ЦКПроса — Эстрин, от ЦК РАБИСа — Александров, от ГАХН — Оршанский; от Института Археологии — Маца, от Института языка и литературы — Динамов; от Государственного института музыкальной науки — Гарбузов и Шувалов, от РАНИМХИРК — Челяпов и Агапов, от ячейки ВКП(б) РАНИМХИРК — Лебедев; от Академии истории материальной культуры — Марр. Однако от ГИИИ представитель отсутствовал[435]. По докладу постановили «Проект постановления Коллегии <…> в основном принять», но при этом «поручить Комиссии под председательством т. Кучменко[436], в составе тт. Тесленко, Тихомирова, Челяпова, Эстрина, Маца, Григоренко окончательно отредактировать постановление», на что было выделено 10 дней[437].

Сохранились «Общие выводы» из доклада Тесленко. В них с самого начала речь идет о «нецелесообразности существования РАНИМХИРК» и предлагается все московские институты «слить», а ГИИИ ликвидировать «по следующим соображениям»: чтобы избежать «вредного параллелизма» в работе, который «распыляет крайне недостаточные марксистские искусствоведческие силы», «создает вредное совместительство» и «вызывает большие лишние расходы». Далее подробно эти три аргумента муссируются с сомнительными примерами. Последний абзац этих выводов посвящен Институту: «Ленинградский Институт Истории Искусств, как дублирующий работу Московских Институтов, притом совершенно необеспеченный марксистскими научными силами искусствоведов должен быть ликвидирован с тем, чтобы при Ленинградском отделении Коммунистической Академии была создана секция по изучению проблем искусства»[438].

На редактуру этого постановления у Тесленко и Ко вместо 10 дней ушел почти месяц: отредактированный текст датирован «20.XI.30». Изменен он оказался весьма значительно. Дело в том, что чистка завершалась на фоне «дела Промпартии», где действующими лицами были профессора во главе с директором Теплотехнического института, которым приписывалась подготовка интервенции при поддержке «русских промышленников» в Париже и «эмигрантов-белогвардейцев». Этот фон оказал влияние на формулировки постановления, что особенно заметно в статье Ф. А. Тесленко, под названием «Необходима коренная реорганизация научно-исследовательского дела», опубликованной сразу после редактуры постановления. В качестве обоснования ликвидации институций РАНИМХИРК в нее включен следующий пассаж, с характеристикой научных кадров институтов: «Ряд вредительских дел и контрреволюционной работы буржуазных специалистов и ученых, с особой яркостью выявившиеся на процессе „Промпартии“, со всей очевидностью показали, что часть научно-исследовательских институтов играла роль опорных баз буржуазно-реставраторских элементов для борьбы с советской властью»[439].

В отредактированном рукописном постановлении только вскользь упоминается параллелизм с другими институтами Москвы и Академией в Ленинграде (чему посвящены были все три страницы «выводов»), но зато очень много слов высказано в адрес «вредительства» сотрудников. Все скопом эти учреждения оцениваются, как «неблагополучные» «по составу кадров и по полезности выпускаемой продукции для социалистического строительства», поскольку этот участок не «обеспечен марксистскими кадрами», «а наоборот значительное количество научных работников искусствоведов являются идеалистами, формалистами, наиболее реакционно настроенными». Через несколько строк эти работники уже названы «реакционерами, белогвардейцами, лже-научными работниками, по своему социальному прошлому помещиками, крупными чиновниками и т. д.»[440]. Эти формулировки не только повторены в указанной выше статье Тесленко, но и усилены: «Явные контрреволюционеры, многие из которых эмигрировали, всякий хлам, выброшенный революцией в мусорную яму истории, долгие годы находил себе приют в стенах Академии <ГАХН>. То же можно сказать и об Институте Истории Искусств, во главе которого до 1925 г. стоял граф Зубов (его основатель), который соответственным образом подобрал себе состав научных работников, оставшийся в своем большинстве и по настоящее время»[441].

Во второй части постановления, как и в «выводах», предложено: слить все московские институты (включая ГАХН) в «Академию искусства», реформировать Академию материальной культуры и уничтожить ГИИИ. О последнем в пункте 5 сказано: «Ленинградский Институт истории искусств, как дублирующий работу Академии искусствознания и необеспеченный кадрами марксистов-искусствоведов, закрыть, создав в Ленинграде филиал Академии искусствознания»[442]. Вследствие этих слияний и ликвидаций РАНИМХИРК, объединявшая эти учреждения, оказалась не нужна, и ее также предложено было ликвидировать. Ассоциация была упразднена с 1 января 1931 года, а все пять входящих в нее институтов ликвидированы как самостоятельные организации[443].

Итак, на протяжении лета-осени 1930 года Институт закрывали трижды — подкомиссией по чистке и постановлениями по двум докладам по его чистке и обследованию. А если принять во внимание зимнюю «комиссию Гоникмана», то меньше чем за год вышло четыре официальных постановления о его ликвидации.

Однако на протяжении осени 1930 года институт еще агонизировал. До 21 декабря 1930 года сохранились протоколы совещаний Президиумов секторов, из них следует, что никакой намечаемой «научной» работы в Институте так и не было. О том, что до осени дела с налаживанием работы обстояли неблагополучно, свидетельствуют сделанные на совещании от 23 октября 1930 года отчеты по всем трем секторам. Резолюция по их обсуждению гласит, что в Секторе современного искусства «работы не было, о чем был здесь поставлен вопрос»[444], «чрезвычайно медлительно» разворачивается работа Сектора методологии[445], а в Секторе истории искусства остались «в неопределенном положение с не налаженной работой кабинеты ТЕО, КИНО, МУЗО, ЛИТО и ИЗО»[446].

С осени протоколы вновь пестрят предложениями о перестановках сотрудников внутри секторов, назначении руководителей кабинетов и их замов, идет распределение помещений[447]. На заседании от 13 сентября вдруг мелькает постановление о том, что все имущество КИХРа передается в Фоно-лабораторию (которая раньше была подразделением МУЗО)[448]. Задумываются общественные начинания. Например, планируется создание Художественно-политического совета при Институте (совещательного органа), в который должны войти рабочие от фабрик и заводов, а также сотрудники других учреждений[449]. Совместно с РАБИСом планируется создание курсов подготовки и переподготовки работников искусств, лекции на которых должны читать сотрудники ГИИИ[450].

О работе за последние месяцы существования Института дает представление последний «Отчет Гос. Института Истории Искусств за ударный квартал с 1-го октября по 31 декабря 1930 г.», написанный, вероятно, в самом конце 1930 года. На первой же странице здесь указано: «Недостаточная опытность новых работников в области планирования научной работы, да и новизна задачи самого планирования научной работы не могли не наложить своего отпечатка на отчетный период, который следует рассматривать в значительной мере как продолжение реорганизационного периода жизни Института, начавшегося еще в марте 1930 г.»[451]. В качестве причин, «тормозивших» работу, указывались и перевод ее на «совершенно на новые рельсы», и «перегрузка» руководителей — «соответствующих товарищей, по иным линиям их работы в Лен<инградском> Обл<астном> Сов<ете> по делам искусства, на кинофабр<ике> „Совкино“ и в аппарате ГИЗа». Таким образом, работа, за исключением организационных «пленарных заседаний» сводилась к общественной деятельности вне стен ГИИИ: устройству выставок, экскурсий, консультациям и культработе в ленинградских художественных учреждениях и театрах, в цехах заводов, домах культуры, в Центральном райкоме, Методологическом центре затейничества, Школе профдвижения и т. д., а также к показательным вечерам с выступлением писателей «Стройки» и бригады Осоавиахима (предтечи ДОСААФ).