Конец институций культуры двадцатых годов в Ленинграде - Валерий Вьюгин

Таким образом, в сознании современников и участников событий начинает складываться устойчивое представление о разгоне Института «за формализм», что укрепилось в конце 1940-х годов, во время кампании против «безродных космополитов», когда в кучу сваливались все прегрешения жертв проработок, в том числе с завидным постоянством (основательно и безосновательно) припоминалось их формалистское прошлое. Между тем, если попытаться сделать «выжимку» из огульных обвинений в адрес Института, прозвучавших в этих первых погромных документах, то станет очевидным, что тут хаотически повторены все те же вменявшиеся Институту на протяжении 1920-х годов «грехи»: отсутствие связи между отделами и дублирование работы (см. «несогласованность работы подразделений РИИИ» в Постановлении Комиссии Марра, еще в конце 1923 г.), отсутствие в среде сотрудников партийных товарищей и работников-марксистов, пренебрежение современным пролетарским искусством и игнорирование пролетарских институций современной литературы, театра и музыки. Последнее стало особенно актуальным именно в 1930-м году, когда рапповские призывы «оработить» искусство приняли характер оголтелой кампании[425]. Новыми веяниями были и акцентировка классового состава, и навязчивое указание на отсутствие пятилетнего плана и вообще «плановости». «Формализм» упоминается в этом общем ряду, но не педалируется.

Следует, однако, иметь в виду, что приведенные внутренние документы не имели широкого распространения, тогда как в газетных публикациях, посвященных травле ГИИИ, привычно, по отработанной схеме, клеймился формализм. В подтверждение сказанного можно привести статью С. Родова «Формализму, вкусовщине, бессистемности — конец», появившуюся в качестве передовицы (за подписью «С.Р.») сразу после резолюции ГУСа о положении в ГИИИ. Вынесенное в заголовок ключевое слово «формализм» в статье встречается только один раз, в выделенной жирным шрифтом фразе, где повторяется формула названия: «Формализм, вкусовщина, бессистемность — три кита буржуазного искусствоведения». Его акцентировка (положение и выделение) в восприятии читателей делает формализм главной причиной разгона ГИИИ. На самом деле в статье больше формализм не упоминается, речь идет о «скопившемся в Институте небывалом количестве» «бывших», «подкрасившихся эстетов», «ревнителей художественной старины», о научной тематике «в области литературы и изобразительных искусств», не соответствующей требованиям «советского революционного искусства», и о «мертвой академической атмосфере сегодняшнего Института». Завершается передовица ритуальным призывом к новому руководству Института «превратить его в боевой центр марксистского искусствоведения», поскольку советское искусствоведение «должно иметь силу оружия, удар которого направлен против классового врага»[426].

Процедура «снятия» сотрудников произошла на первом в этом академическом году совещании Президиумов 7 сентября 1930 года. Надо заметить, что замы директора поторопились: из Института были действительно отчислены сотрудники, значащиеся в протоколе под пунктом 1, а именно: Казанский, Бернштейн, Балухатый, Адрианова-Перетц, Шимкевич, Суетин, Грачев, Немировский, Павлинова, Кожин (кстати, список их шире, чем тот, что значится в «выписке»). Однако Эйхенбаум и Тынянов записаны в этом протоколе под пунктом 2, среди сотрудников, которые были не отчислены, а переведены «из штатных в сверхштатные работники».

В связи с этим новым институтским постановлением в тот же день (7 сентября 1930 года) были разосланы официальные уведомления. Этот новый циркуляр за № 919 и за подписью того же замдиректора С. М. Цыпорина и и.о. зав. канцелярией М. П. Кулика также сохранился в фонде Эйхенбаума:

Б. М. Эйхенбауму.

В связи с реорганизацией ГИИИ и изменением характера и методов его работы, Вы переводитесь сверхштатным Действительным Членом с выплатой Вам двухнедельного выходного пособия, о чем и доводится до Вашего сведения[427].

Таким образом, главные формалисты, вероятно в силу всеобщего хаоса и неразберихи, оказались оставленными в числе сотрудников Института, тогда как более лояльные действительные члены Словесного разряда, такие как Казанский или Балухатый, были изгнаны по идеологическим причинам. Ни объясняться, ни каяться, ни писать опровержения в вышестоящие инстанции Эйхенбаум и Тынянов не собирались, а перевод в сверхштатные сотрудники с выплатой пособия они расценили как издевательство. На следующем совещании Президиумов секторов 13 сентября 1930 года пунктом 7 было заслушано «сообщение директора М. В. Серебрякова о том, что Б. М. Эйхенбаум и Ю. Н. Тынянов подали заявление о выходе их из числа работников ГИИИ, отказываясь от причитающегося им выходного пособия»[428]. Добровольное увольнение и отказ от пособия — последний акт свободомыслия этих «нераскаявшихся формалистов» в стенах Института.

На первом осеннем совещании (4 сентября) «слушали сообщение директора о выводах Комиссии по чистке аппарата ГИИИ и о предложениях ее о персональной чистке». Судя по протоколу, Серебряков высказывает ряд возражений против резолюции о ликвидации Института. Вероятно, он счел необходимым указать на запоздалую критику Подкомиссией структуры Института, которой к этому времени уже не существовало[429]. Интересно, что и на этот раз Наркомпрос поддержал директора и Институт. Во всяком случае, в Справке о проведенной в научно-исследовательских институтах чистке имеется пункт 5: «ВОПРОС СОГЛАСОВАЛСЯ с НКПросом и Институтами. Имеется разногласие с НКП».

Приведенный выше протокол подкомиссии поступил в Комиссию по чистке научно-исследовательских институтов Наркомпроса, возглавляемую членом ЦКК ВКП(б) старым большевиком Я. Я. Бауэром. Выводы Подкомиссии были почти дословно использованы в докладе тов. Тихомирова[430] «О результатах обследования и чистки Государственного Института Истории Искусств (ГИИИ)». Дополнены они были только одним пунктом 9, который сам по себе знаменателен. Он гласил: «Политическое лицо Института в достаточной мере характеризуется тем, что процент работников, арестовываемых ОГПУ, достаточно велик»[431].

Между тем последняя часть документа — «Постановление» по докладу Тихомирова — учитывает, но не дублирует «Предложения» Подкомиссии. Постановление это было следующим:

Принимая во внимание, что Государственный Институт Истории Искусств, несмотря на происшедшие за последние годы некоторые изменения в его составе работников и в методах работы, тем не менее и по содержанию своей работы и по большей части состава своих работников не отрешился от старых традиций того времени, когда этот институт был как частное учреждение быв. графа Зубова, признать необходимым:

1. Дальнейшее существование Института нецелесообразным и Институт распустить.

2. Учитывая рост тяги к вопросам искусства широких масс трудящихся, создать при Ленинградском Отделении Коммунистической Академии секции по изучению проблем искусствоведения.

3. Поручить НКПросу РСФСР с участием заинтересованных учреждений и организаций разрешить вопрос об использовании имущества ликвидируемого Института[432].

Трудно сказать, когда именно был заслушан доклад Тихомирова. Но поскольку в справке о проведенных комиссией Бауэра чистках он назван вместе с докладом Тесленко, можно предположить что, как и доклад последнего, он прозвучал на одном из октябрьских заседаний Коллегии 1930 года[433].

Таким образом, анализ обследуемых документов по чистке свидетельствует, что бумаги проходили несколько инстанций. Сначала это были «выводы» подкомиссий по чистке и обследованию на местах, которые обсуждались в разных инстанциях (в обследуемом институте, профсоюзном органе, Наркомпросе и т. д.). На третьем этапе они заслушивались в виде докладов в Коллегии НК РКИ, где делались свои выводы, которые часто прямо совпадали с выводами подкомиссий, так что все обсуждения оказывались формальностью.

Что касается ГИИИ, то выводы о его обследовании и чистке имели и четвертый этап: они были включены в доклад Ф. А. Тесленко «О чистке и обследовании научно-исследовательских институтов НКПроса, объединяемых Ассоциацией материальной, художественной и речевой культуры». В ГА РФ’е сохранилось несколько документов, связанных с этим докладом.

Доклад Тесленко касался всех институтов, входящих в РАНИМХИРК: это были четыре московских научных учреждения (ГАХН, Институт литературы и языка, Институт археологии и искусствознания и Государственный институт музыкальной науки), а также два ленинградских (Государственная академия истории материальной культуры и ГИИИ). Доклад был заслушан на заседании Коллегии НК РКИ РСФСР 26 октября 1930 года под председательством т. Ильина[434] как четвертый пункт повестки дня, где всего стояло девять вопросов: кроме чисток и обследований институтов и музеев (в том числе Музея игрушки и Центрального бюро краеведения), в повестке дня значились и доклад об обследовании животноводческих совхозов, и вопрос о проверке выполнения Наркоматами постановления о мерах борьбы с проституцией.