Конец институций культуры двадцатых годов в Ленинграде - Валерий Вьюгин

Наконец, 5 апреля 1930 года был назначен новый директор, Михаил Васильевич Серебряков[381], возглавлявший до этого времени ЛГУ Это был антипод институтских марксистов. Будучи отнюдь не пролетарского происхождения и получив хорошее дореволюционное университетское образование, он с ранней юности встал на путь профессионального революционера и серьезно увлекся изучением философии Гегеля, младогегельянства и истоков марксизма (диалектического материализма). С 1920-х годов он занимался исследованием раннего периода жизни и учения Энгельса, чему и было посвящено большинство его последующих работ. На фоне оголтелого «дефективного» марксизма тех лет его не отмеченные схоластикой занятия выглядели необычно, и сам Серебряков остался в памяти студентов как человек умный, научно порядочный, лишенный догматизма и, в отличие от многих, «зрячий», понимающий ужас сталинского режима[382]. Кровавые рапповские разборки и шумные журнальные «драки» 1920–1930-х годов обошли его стороной, в кампаниях последующих лет он участвовал минимально[383].

Оказавшись «у кормила» Института, который извне (в частности со стороны прессы) подвергался чудовищной хуле и травле, а изнутри был обескровлен и деморализован, Серебряков попал в сложное положение и принял правильную тактику максимального затягивания структурной перестройки, в ожидании перемен и за невозможностью работать по навязанному плану.

7 апреля 1930 года состоялось первое совещание Президиумов секторов ГИИИ — так теперь стало называться бывшее правление. Заместителем директора остался тот же слесарь С. М. Цыпорин, а ученым секретарем тот же С. С. Мокульский.

Судя по протоколу, на совещании выступил директор с предложением следующей структуры Института: прежнее деление на отделы было упразднено, Институт состоял теперь из трех общих секторов: 1) методологии и художественной политики, 2) современного искусства и художественной пропаганды, 3) марксистской истории искусств. Из них руководящим признан был первый сектор. В каждом секторе (как это требовалось свыше) должна была вестись «комплексная разработка тем на материале всех искусств». Президиум каждого сектора состоял из зава, замзава и секретаря. Первый сектор возглавил сам Серебряков, его замом стал Назаренко, а секретарем М. К. Добрынин. Второй сектор возглавлял В. Е. Рафалович (функционер без специальности[384]), его замом был назначен А. А. Гвоздев, а секретарем М. О. Янковский[385]. Третий сектор возглавил С. К. Исаков, его замом стал Б. В. Асафьев, а секретарем Э. Н. Ацаркина. Итак, в администрации оказалась шесть коммунистов; из старых сотрудников на руководящих постах были сохранены только трое, особо готовые служить быстро меняющимся идеологическим установкам: Мокульский, Гвоздев и Асафьев. К следующему заседанию Президиумов секторов было поручено подготовить планы и структуры вспомогательных учреждений, утвердить состав привлеченных сотрудников, а также разработать темы, методы и связи с другими секторами[386].

Из дальнейших заседаний Президиумов секторов можно установить, что реформирование Института продолжалось до лета 1930 года, и каждое новое заседание вносило свои уточнения и поправки в предложенную директором структуру.

Наиболее существенным было высказанное единодушно Исаковым, Рафаловичем и Назаренко на втором совещании Президиумов секторов ГИИИ (12 апреля 1930 года) мнение о необходимости использовать в работе второго и третьего отделов (т. е. в отделах современного искусства и марксистской истории искусств) активных работников только трех прежних отделов: ТЕО, МУЗО и ИЗО. Отдел ЛИТО сразу был изъят из этого списка. Исаков предложил не включать его в исторический сектор с такой довольно странной мотивировкой, что Словесное отделение не занималось западноевропейской литературой XVII–XIX веков. В отдел же современного искусства его решили не включать во избежание параллелизма с ИЛЯЗВ’ом. При этом А. А. Гвоздев высказывает мнение, что изучение литературы должно совершенно отойти от ГИИИ, а «имеющихся литературоведов-марксистов надо использовать на других участках работы». Дискриминации подвергся этот отдел и при наборе аспирантов: 28 июня 1930 года выяснилось, что Институту «дают по разверстке 30 аспирантских мест», но тут опять Правлением было предложено «в целях избежания <так!> параллелизма» «впредь воздержаться от зачисления аспирантов по литературоведению»[387].

На этом же втором совещании Гвоздев сделал попытку реанимировать прежние отделы, или, как он дипломатично выразился, «восстановить объединение специалистов на материале отдельных искусств». Это разумное требование он попытался демагогически обосновать «увязкой с художественным производством, которое резко дифференцировано по материалу», но Добрынин, Малахов и Назаренко выступили с резкой критикой, а Серебряков осторожно указал на несвоевременность «на данном этапе объединений по материалу», поскольку сейчас требуются «самые общие темы» для подведения под них «философского фундамента»[388].

Следующее заседание Президиумов секторов, состоявшееся 22 апреля 1930 года, было посвящено планированию докладов и утверждению научно-вспомогательных учреждений, которые следовало сохранить и распределить по трем утвержденным отделам. По Сектору методологии соответственно темы касались исключительно применения марксистской методологии: тему марксистского театроведения вел Мокульский, искусствоведения — Шмит, а Асафьев взялся за тему анализа музыкально-исторического процесса с точки зрения классовой борьбы. Что касается второго и третьего секторов, то работу в них решили сконцентрировать «вокруг общей проблемы — изучения пролетарских и буржуазных тенденций в искусстве», создав «десять рабочих групп», из которых были тут же забракованы пять, поскольку Серебряков предложил не браться до осени за темы по истории искусства.

Вспомогательные кабинеты и лаборатории, которые являлись хранилищем материалов, делились, соответственно по материалу (Кабинет театроведения, Кабинет музыковедения и т. д.), так что совсем избежать «объединения специалистов на материале отдельных искусств» все же не удалось. При следующей «ликвидации» ГИИИ это деление по специальностям снова вменялось в вину Институту. Следует заметить, что были оставлены театральная и кинолаборатория, а также Кабинет литературоведения (куда входили литературная картотека из Термино-библиографического отдела и Литературный архив). Как явствует из следующего заседания, это подразделение какое-то время оставалось без руководителя. Только с 13 сентября 1930 года его опять-таки возглавил Назаренко (ассистентами стали Ц. С. Вольпе и Е. В. Михайлова)[389]. По первоначальному проекту был создан Кабинет художественной агитации и пропаганды, с включением в него КИХРа (Комитет по изучению художественной речи), и Кабинет искусства народов СССР, с включением в последний Фольклорного архива. Затем Фольклорный архив был перемещен в другое подразделение, а КИХР упразднен.

И наконец, было запланировано создание некоего подразделения под названием «Арена искусствоведения» «для смычки с широкой общественностью и обсуждения актуальных вопросов современности»[390]. Из протоколов следующих совещаний становится понятным, что деятельность этого подразделения сначала была перенесена на осень, а потом вообще оказалась эфемерной.

Наиболее важным представляется следующее совещание секторов от 5 мая 1930 года, на котором обсуждался личный состав дважды реформированного Института. Собственно, это был не один, а два списка: первый включал тех сотрудников, которые на этот момент еще числились в Институте, второй — «новые лица», которых намеревались привлечь к работе. Второй список в основном состоит из неведомых имен людей, занимавшихся пролетарским искусством с марксистских позиций и не оставивших следа в науке[391]. Из «старых» уволенных Назаренко сотрудников «сверхштата» собирались привлечь только Вальдгауера и Пиотровского.

Первый же список знаменателен. Он наглядно показывает, как мало к этому времени осталось в Институте сотрудников «старой гвардии» с именами и серьезным научным и культурным багажом. На протяжении нескольких «реорганизаций» они покинули ГИИИ, поскольку большинство из них так и не смогло подчиниться партийному руководству наукой. Но теперь и эти остатки были намечены к увольнению, т. е. против их фамилий указано: «К работе не привлекать». Из искусствоведов — это хранитель картинной галереи в Эрмитаже, замечательный специалист по западноевропейскому искусству и искусству итальянского Возрождения Д. А. Шмидт, а также специалисты по древнерусской живописи, работавшие еще при Зубове в копировальной мастерской фресок (Л. А. Дурново и З. И. Соколова), и скромная хранительница богатого фонда изоматериалов, специалистка по итальянскому Ренессансу М. В. Павлинова, начавшая работу в ИИИ с 1913 года. Кроме того, в этом списке имеются Малевич и Суетин, против фамилий которых стоит та же помета; заметим, что больше никого из бывшего ГИНХУКа в Институте уже не осталось. Интересно, что против фамилии Ф. И. Шмита отмечено: «Привлечь к работе в историческом секторе на полном окладе». Таким образом при новом директоре он был сразу же восстановлен в звании действительного члена Института и ему планировалось выделить полную ставку[392].