Конец институций культуры двадцатых годов в Ленинграде - Валерий Вьюгин

В начале осени претворять в жизнь эту установку Институт не был готов, вероятно, еще и потому, что только что произошли перестановки, и никто из нового Правления не собирался уступать «выдвиженцу» свое кресло. Еще не случилась отставка директора — он пока был в отпуске. Во всяком случае, в ответ на следующую директиву месткома от 28 сентября 1929 года (о закреплении определенных должностей за выдвиженцами) заседание Правления (от 2 октября 1929 года) постановило: «Ввиду того, что все руководящие должности в ГИИИ, как научном учреждении, требуют специальной научно-художественной квалификации, считать, что по Институту выдвиженцами могут быть замещены только должность заведующего Канцелярией и заведующего хозяйством, как не требующих специальной научной квалификации»[363].

Однако в начале 1930 года внедрение выдвиженцев приобретает директивный характер, и Шмиту приходит в голову воспользоваться этой возможностью и принять выдвиженца на должность замдиректора: таким образом он рассчитывал избавиться от ненавистного Назаренко. 3 февраля 1930 года, после постановления Президиума Ленсовета (от 31 января 1930 года) «наметить не менее одной номенклатурной должности на замещение ее рабочими выдвиженцами», Шмит сообщает в Главнауку, что готов взять выдвиженца на место замдиректора[364]. И уже 20 февраля 1930 года замдиректором по административно-хозяйственной части Института назначен «слесарь 22 разряда тов. Цыпорин», что было утверждено на заседании Правления от 23 февраля 1930 года[365]. Назаренко, наконец, был снят, однако избавиться от него Шмиту так и не удалось: он был оставлен в должности председателя ЛИТО и продолжал заседать в Правлении, диктуя свою волю[366].

3 марта 1930 года была утверждена новая ассоциация РАНИМХИРК[367]. 5 марта 1930 года на заседании Правления слушали сообщение С. А. Малахова (который как правая рука Назаренко теперь командируется в Москву по делам Института) о его переговорах с Главнаукой и о скором назначении нового директора. Казалось бы, дело сдвинулось, и Правление снова постановило «просить Главнауку ускорить реорганизацию ГИИИ»[368]. Однако слухи оказались преждевременными. Руководящие органы, кажется, забыли об Институте, во всяком случае трудно иначе объяснить поступивший из Наркомпроса циркуляр с требованием сообщить сведения о новом штате ГИИИ. «Разъяснить в ответ, — записано в постановлении Правления от 15 марта 1930 года, — что это невозможно без нового Правления и разъяснения направления работы»[369].

Последняя «реорганизация»

Среди следующих по хронологии документов в фонде Института сохранились проекты новой структуры Института, предложенные членами Правления. Они относятся к началу двадцатых чисел марта 1930 года. Можно предположить, что к этому времени Главнаука наконец вспомнила о резолюции Наркомпроса и предложила старому институтскому руководству (до назначения нового директора и Президиума) «разработать проект нового положения об Институте и его структуре, представив результаты этой работы в Главнауку и через нее в Президиум ГУСа»[370].

Еще 5 марта 1930 года Шмит посылает официальное письмо зав. Главнаукой (т. е. тому же Лупполу), где, видимо откликаясь на слухи о возможной передаче разработки структуры «старому» Правлению, пишет: «Поручить разработку вопросов о структуре и программе Институту нельзя: Я. А. Назаренко, С. К. Исаков, А. А. Гвоздев, Б. В. Асафьев-Глебов в области теоретической мысли чрезвычайно слабы: никакого иного Института, кроме ныне существующего, они себе представить не могут, потому что именно нынешний Институт наилучше устраивает их личные дела, и им нужны только новая вывеска и новые коммунисты, которые бы служили, как было у Гоникмана сказано в докладе, „ширмою“ ГИИИ»[371]. Однако на этот раз Луппол не внял доводам Шмита, и Правление приступило к разработке проектов новой реорганизации Института.

Обсуждению проектов были посвящены два заседания Правления от 25 и 30 марта 1930 года[372]. К протоколам этих заседаний приложены два проекта: Назаренко[373] и Шмита[374], а в личном фонде Шмита сохранился еще и проект С. Л. Гинзбурга[375], секретаря ИЗО, который на последних заседаниях Правления заменял отсутствующего Асафьева. Наиболее «вменяемым» проектом является проект С. Л. Гинзбурга, где большинство подразделений Института сохранены, а перестроена только их внешняя структура. Во главе Института Гинзбург предлагает поставить Сектор методологии, которому подчиняются два сектора: современного искусства и истории искусств. Сектор современного искусства состоит из трех подразделений: 1) кабинет массового искусства, 2) кабинет профессионального искусства, 3) кабинет художественной культуры народов СССР. Сектор истории искусств имеет традиционное деление на 5 подразделов: кабинеты истории театра, музыки, кино, изобразительного и словесного искусства[376]. Вероятно, проект Гинзбурга был сразу забракован, как не соответствующий главной идее реформы: снять традиционное членение секций по виду искусств. Страсти разгорелись вокруг «новых положений и проектов» Шмита и Назаренко.

Надо сказать, что оба проекта были мало жизнеспособны. Текст, написанный Назаренко, в основном состоял из «положений», а не из «структуры», и положения эти сводились по большей части к демагогии и обычной оголтелой критике формализма: «Формалистская школа должна быть разоблачена как буржуазное мировоззрение, и потуги формалистов последних дней в сторону марксизма показывают тот же процесс; если они раньше тщательно выхолащивали всякое социальное и идейное содержание художественных произведений, теперь пытаются проводить ту же операцию над марксизмом. Надо совершенно отчетливо показать, что эволюция к марксизму формальной школы невозможна, что всякие надежды на это утопичны и реакционны»[377]. После этой преамбулы Назаренко предлагал переименовать Институт в Научно-исследовательский институт марксистского искусствоведения, а Ученый совет — в Художественно-политический совет, и создать такую структуру:

1. Сектор методологии и художественной политики:

а) отдел изучения массового советского искусства,

б) отдел художественной культуры народов СССР

+ кабинет художественной этнографии + фольклорный архив

2. Сектор марксистской истории искусств:

Комплексная группа на материале театра, кино, музыки, искусства.

3. Научный секретариат по подготовке аспирантов и выдвиженцев.

Проект реорганизации ГИИИ, предложенный Шмитом (датирован 22 марта 1930 года), тоже начинается с «положений об Институте», т. е. со столь же трафаретных разглагольствований о «задачах революционного марксистского искусствоведения». Но описание структуры, занимающее две страницы, у Шмита более детальное. Он предлагает шесть отделений:

1) Дирекция (директор + помощник по административно-хозяйственной части + ученый секретарь).

2) Историческая секция, где изучается искусство капиталистической эпохи и корни пролетарского искусства на Западе и в России.

3) Фольклорная секция, куда передаются материалы всех фольклорных подразделений Института.

4) Педологическая секция, для выработки искусствоведческой основы для советской художественной педагогики[378].

5) Секция советского искусства, куда включены художественная летопись 1917–1930 гг., изучение зрителя и слушателя, самодеятельное и профессиональное творчество, причем в профессиональной подсекции может быть членение по видам искусства.

6) Общеинститутская секция, куда входят библиотека, диатека, фотолаборатория и КИХР.

Из протоколов заседаний 25 и 30 марта видно, что обсуждение проектов вылилось в сильнейшую склоку, и директор, и Назаренко — оба апеллировали к авторитету Луппола, который до обсуждения в Институте якобы уже одобрил и первый и второй проекты[379]. Но в конце концов тем же послушным Правлением на заседании от 30 марта был принят проект пока еще всевластного Назаренко[380]. Заметим, что страсти эти оказались пустыми: проект, предложенный Главнаукой, не соответствовал ни проекту Шмита, ни проекту его оппонента. И справедливости ради следует сказать — он был столь же нежизнеспособный. Его уточнением и дальнейшей разработкой Институт в основном и занимался в течении последующего года.

Наконец, 5 апреля 1930 года был назначен новый директор, Михаил Васильевич Серебряков[381], возглавлявший до этого времени ЛГУ Это был антипод институтских марксистов. Будучи отнюдь не пролетарского происхождения и получив хорошее дореволюционное университетское образование, он с ранней юности встал на путь профессионального революционера и серьезно увлекся изучением философии Гегеля, младогегельянства и истоков марксизма (диалектического материализма). С 1920-х годов он занимался исследованием раннего периода жизни и учения Энгельса, чему и было посвящено большинство его последующих работ. На фоне оголтелого «дефективного» марксизма тех лет его не отмеченные схоластикой занятия выглядели необычно, и сам Серебряков остался в памяти студентов как человек умный, научно порядочный, лишенный догматизма и, в отличие от многих, «зрячий», понимающий ужас сталинского режима[382]. Кровавые рапповские разборки и шумные журнальные «драки» 1920–1930-х годов обошли его стороной, в кампаниях последующих лет он участвовал минимально[383].