Конец институций культуры двадцатых годов в Ленинграде - Валерий Вьюгин

Постановление «комиссии Гоникмана» было зачитано на «экстренном» заседании Правлении Института 24 декабря 1929 года. Оно подверглось обсуждению, причем члены Правления (т. е. руководители отделов) предлагали различные решения, в которых, действительно, просматривались исключительно интересы отделов: С. Л. Гинзбург указывает, что МУЗО вообще не обследовалось, Назаренко предлагает реформировать Институт таким образом, чтобы создать равноправную с четырьмя имеющимися отделами «ячейку марксистского искусствоведения», А. А. Гвоздев предлагает сохранить в основе Института ТЕО, с подключением к нему других отделов, а С. К. Исаков мудро советует не предвосхищать событий. После этого хаотического обмена мнениями Правление постановило «откомандировать Шмита в Москву, чтобы он осветил деятельность ГИИИ и высказал все эти пожелания членов Правления»[350].

Текст доклада Шмита, сделанный им 26 декабря 1929 года на заседании Президиума ГУСа, сохранился в его архиве. Здесь, кроме обычных трескучих и фальшивых фраз («революционное искусствоведение должно быть только марксистским», задачей его «должно быть изучение пролетарского искусства», «ГИИИ должно объявить войну всем видам формализма и эклектизма» и т. д.), Шмит осторожно спорит с идеей Гоникмана о необходимости «разогнать» отделы Института по другим научным учреждениям. Он указывает, что в своих выводах Комиссия ГУСа опиралась на мнение трех членов Правления — Назаренко, Исакова и Гвоздева. Намекая на то, что как раз руководители отделов (т. е. структур еще зубовского времени) и способствовали «усилению отдельского сепаратизма», он предлагает оставить ГИИИ «как единое целое», но при этом разрушить деление по отделам, ибо «раздробленность искусствоведения, которая в Институте поддерживается делением на Отделы», как раз и «препятствует созданию научного марксистского искусствоведения»[351].

Эта идея, продиктованная, возможно, отчаянным желанием Шмита сохранить Институт, а возможно, и его жаждой отомстить ненавистным главам отделов (и в первую очередь — Назаренко и Гвоздеву[352]), как ни странно, была услышана Президиумом ГУСа. Ее, по всей видимости, поддержал Луппол, входивший в Президиум, поскольку она корреспондировала с лозунгом борьбы со «спецификаторством». Через три дня на заседании Правления Института Шмит, отчитываясь о результатах своего выступления в Президиуме ГУСа, указывает, что после прослушивания обоих докладов (Гоникмана и его) последовал обмен мнениями, «в котором приняли участие тов. Маца, Луппол, Ванаг[353] и Попов». Далее в Протоколе пересказывается новая резолюция[354] (см. ее текст ниже).

Заседание Президиума ГУСа (26 декабря 1929 года) проходило под председательством К. А. Попова[355]. Из Протокола следует, что в числе членов ГУСа здесь присутствовали И. К. Луппол и Н. Н. Ванаг, в числе приглашенных — И. Л. Маца[356] и Ф. И. Шмит. Но ни о докладе Шмита, ни об обсуждении докладов в протоколе ничего не сказано: вероятно, по советскому бюрократическому этикету дискуссии не фиксировались. Понятно только, что на заседании рассматривались два вопроса: первый «О реформе ВТУЗов (Доклад А. Я. Вышинского)», второй — «Результаты обследования Государственного Института Истории Искусств (Докл<ад> т. Гоникмана)». В графе «Постановлено» по второму вопросу значится: «Соглашаясь с характеристикой положения дела в ГИИИ, считать необходимым внести на совещание замов[357] два проекта». В качестве первого проекта записаны те самые пять пунктов о раскассировании ГИИИ, которые значатся в финальной части постановления «комиссии Гоникмана» (см. выше: «VII. Результаты выводов»). Другой проект за именем вовсе не Шмита, а «Президиума ГУСа и Главнауки», гласил:

1) Признать целесообразным сохранение ГИИИ как единого научного учреждения, систематически изучающего искусство с марксистской точки зрения.

2) Поручить Главнауке совместно с Главискусством в месячный срок представить на утверждение Коллегии НКПроса новый состав Президиума ГИИИ.

3) Поручить новому Президиуму в месячный срок со дня его утверждения пересмотреть состав действительных членов и научных сотрудников Института, а также руководителей его секций, в целях обеспечения марксистского направления его работы и в тех же целях разработать проект нового положения об Институте и его структуре, представив результаты этой работы в Главнауку и через нее в Президиум ГУСа, вместе с производственным планом на текущий год.

4) Признать целесообразным при создании Ассоциации исследовательских Институтов материальной и речевой культуры включить в нее также ГИИИ.

5) Вопрос реорганизации ИЛЯЗВ и присоединения ЛИТО ИЛЯЗВа к ГИИИ отложить до обследования ИЛЯЗВа, которое поручить Президиуму ГУСа произвести в месячный срок с привлечением к участию в нем работников Ленинградского отделения Комм. Академии.

6) Рассмотрение вопроса о возможности дальнейшего сохранения аспирантуры при ГИИИ поручить Комиссии по подготовке научных работников с условием использования материала, представленного Комиссией по обследованию ГИИИ и с представлением результатов на утверждение Коллегии НКП.

Вернувшись из Москвы, на институтском заседании Правления 29 декабря 1929 года Шмит сделал информационный доклад о заседании Президиума ГУСа. Прослушав его, Правление постановило составить свою резолюцию и передать ее в Коллегию Наркомпроса и Комиссию ГУСа. В «Резолюции» Институт откликнулся только на второй и третий пункты проекта ГУСа и Главнауки, входившие в компетенцию Института. Причем во втором пункте члены Правления предложили вышестоящим инстанциям не в месячный, а «в двухнедельный срок назначить новый Президиум ГИИИ из 3-х человек». Что касается пункта 3, то он подвергся стилистической правке — пересмотр состава сотрудников и руководителей секций звучал в институтском варианте более кровожадно: «произвести тщательный пересмотр всего личного состава Института на предмет удаления из него всех классово-враждебных элементов»[359].

Между тем Главнаука не спешила с назначением нового Президиума. Ей, похоже, было не до Института: в самом Наркомпросе и его многочисленных подразделениях происходили лавинообразные реорганизации, раскассирования и чистки, заседания, перестановки, отставки. Об Институте вспомнили лишь к 1 февраля 1930 года. Именно этим числом датирована резолюция на приведенном выше втором проекте (о «целесообразности сохранения ГИИИ»). Судя по всему, на «заседании замов» именно этому проекту было отдано предпочтение. 20 января 1930 года заместитель наркома А. С. Бубнова М. С. Эпштейн подписал этот документ и дал распоряжение о его рассылке в различные инстанции: «Лупполу, в Секретариат Главнауки, Раскольникову[360], в Секретариат ГИСа, в Президиум ГУСа и в Комиссию по подготовке научных работников». В Президиуме ГУСа на ней появилась следующая резолюция: «По просьбе т. Луппола отсрочить до организации Ассоциации. Об отсрочке в Колл<егию> послано. 1/И»[361].

Итак, заведующий Главнаукой предложил отсрочить назначение Президиума и дальнейшее реформирование ГИИИ до образования новой ассоциации, о чем было послано уведомление в Коллегию Наркомпроса. Речь идет о названной в пункте № 4 РАНИМХИРК (Российской ассоциации научно-исследовательских институтов материальной, художественной и речевой культуры). Как раз в это время происходило упразднение прежней ассоциации РАНИОН, к ведомству которой относился Институт, и создание этой новой структуры.

Таким образом, реформа Института снова затягивалась.

Тем временем в стране начинает набирать обороты новая кампания, являющаяся частью кадровой политики партии, — по внедрению в сферы управления «выдвиженцев». Еще 9 сентября 1929 года в Институт приходит из СОРАБИСа (Союза работников искусств) бумага, в которой предлагается представить не позднее 15 сентября «список номенклатурных должностей» для выдвиженцев, поскольку «вопрос отбора и выдвижения лучших работников с производства на руководящие посты Советского хозяйства в данный момент, в связи с чисткой Соваппарата от бюрократического вредительского элемента приобретает особенно важное значение»[362].

В начале осени претворять в жизнь эту установку Институт не был готов, вероятно, еще и потому, что только что произошли перестановки, и никто из нового Правления не собирался уступать «выдвиженцу» свое кресло. Еще не случилась отставка директора — он пока был в отпуске. Во всяком случае, в ответ на следующую директиву месткома от 28 сентября 1929 года (о закреплении определенных должностей за выдвиженцами) заседание Правления (от 2 октября 1929 года) постановило: «Ввиду того, что все руководящие должности в ГИИИ, как научном учреждении, требуют специальной научно-художественной квалификации, считать, что по Институту выдвиженцами могут быть замещены только должность заведующего Канцелярией и заведующего хозяйством, как не требующих специальной научной квалификации»[363].