Корниловец - Валерий Большаков

— Степаныч! — разнёсся резкий голос генерала, и задремавший Арарат резко выпрямился, перехватил винтовку покрепче.

Названный — полковник Тимановский, не вылезавший из серой шинели и не вынимавший трубку изо рта, — привстал и откликнулся:

— Здесь!

Вечером он сбрил свою бороду — и здорово «помолодел». Генерал прошёлся по проходу, шатаясь, похлопывая плетью по голенищу и насвистывая что-то легкомысленное. Отвлекшись на поручика Ларина и корнета Пржевальского, обрезавших полы длиннющих кавалерийских шинелей на четверть выше колен, Сергей Леонидович одобрительно покивал.

— Это верное решение, — сказал он, — хоть мешать не будут… — и тут же нахмурился: — А что у вас с сапогами?

Ларин, как раз снимавший шпоры, смутился видом рваных кирзачей.

— Виноват, ваше превосходительство! Каши просят!

— В первом же бою, — строго приказал Марков, — добыть цельные сапоги.

— Есть!

— Степаныч! — приблизился к Тимановскому генерал. — Твои пойдут первыми.

— Есть!

Поезд с медленным визгом остановился. Вокзал на станции Нахичевань[61] расплывался в предрассветных сумерках, подсвечивая сквозь пыльные окошки. Пыхтя паром, подкатился «блиндированный» состав.

— Выставить посты! — послышались отрывистые команды. — Орудия — скатывай!

Недавно сонная станция наполнилась сдержанным гомоном. Свистнул бронепаровоз — и ему тут же ответил другой, подходивший к Нахичевани со стороны Ростова, толкающий перед собой пулемётную площадку. На ней стояли два красноармейца. Разглядев, что станция занята «белыми», один из «красных» завопил:

— Золотопогонная сволочь уже здесь! Бей их и айда к нашим!

Кирилл, не думая, выхватил «маузер». Промах. Грянула злая очередь из «максима» с бронеплощадки «Орла» — и орущий захлебнулся собственной кровью. Второго снял Генч-Оглуев. Двое машинистов выпрыгнули из паровозной будки, заранее поднимая руки, — и резво поскакали по путям, так и не опуская конечностей, запачканных углём. Стрелять по ним не стали.

— Осмотреть вокзал! — скомандовал Тимановский.

Кирилл тут же сунул «маузер» в деревянную кобуру, сдёрнул с плеча винтовку.

— Михайло! Арарат! За мной!

Авинов толкнул высокие двери вокзала и переступил порог. Внутри было светло. В углу, на тюках и мешках, сидели мордатые тётки и завтракали — цокали варёные яйца. Не было заметно, что мешочницы испугались, — к выстрелам на вокзалах привыкли. Дезертиры, бывало, и на крышах поездов ехали, и начальников станций убивали, и вагоны ломали… Не дай бог, состав не подадут! Матерная брань тут же превращалась в звериный рёв: «Ему вставить штык в пузо — мигом сыщет вагоны!» — «Для буржуев есть поезда, а для нашего брата подожди?!» — «Айда к начальнику!» — «Айда!» И рвут начальника на части…

У кассы, собрав хмурых рабочих кругом, надрывался пьяный мужичок:

— Афицера, юнкаря — это самые буржуи, с кем они воюют? С нашим же братом бедным человеком! Но придёт время — с ними тоже расправятся, их тоже вешать будут![62]

Завидев Авинова, мужичок изрядно перетрусил — видать, не рассчитывал на победу «белых». Кирилл уткнул дуло винтовки в податливый живот крикуна и ласково сказал:

— Начни с меня — я офицер. Вешай!

— Ш-што вы, ваше благородие, — подобострастно засюсюкал мужичок, — известно дело — спьяну чего не сболтнёшь…

Резко вжав дуло, так, что пьянчужка изогнулся вопросительным знаком, Авинов отвёл винтовку, с трудом подавив желание вмазать мужичку со всего размаху.

— Сзади! — каркнул Арарат.

Кирилл мгновенно развернулся — навстречу двум рабочим, бросившимся одновременно. Один — мускулистый, с длинными руками — зашёл слева, а другой, суетливо вытаскивавший «наган» из кармана, напал справа.

Удар прикладом достался мускулистому, в вооружённого Авинов выпустил короткую очередь из винтовки.

Пьяненький мигом осел — по стенке, по стенке, до самого полу, ещё трое рабочих метнулись к двери, а тётка-мешочница истошно завизжала. Её подруга и рада была бы повизжать с нею дуэтом, да не могла — во рту у неё торчало яйцо. И осталось ей только глазки пучить.

— Вы где были? — набросился Авинов на носатого с бледнолицым. — Почему не стреляли?

— Виноват, вашбродь! — вытянулся Михайло.

— За мной, — буркнул Кирилл, остывая, и выскочил следом за работягами на крыльцо.

Пролетарии, что было сил, улепётывали по привокзальной площади, а с обеих сторон вокзала марковцы выкатывали трёхдюймовые пушки.

Пьяненький мужичок, так и не разобравшись в политической обстановке, выскочил на крыльцо и заголосил:

— Буржуи, конец вам пришёл!

Доброволец, выбегавший следом, столкнул мужичка со ступеней и заколол штыком.

— Дорого вам моя жинка обойдётся! — прорычал он.

Побледневший Арарат повернул лицо к Авинову и сказал, будто извиняясь за чужую несдержанность:

— У него жену большевики убили, она сестрой милосердия была…

А к крыльцу уже бежала растрёпанная баба в сбившемся на затылок платке. Упав около мужичка на колени, она жалобно, в голос, зарыдала:

— Голубчик! Родненький! Да что же это? Господи! Господи!..

Тут в доме напротив посыпались стёкла. В окне второго этажа показалось дуло пулемёта.

— По офицерской банде — бей! — донёсся истошный вопль.

— Ложись! — скомандовал Кирилл.

Арарат замешкался на какое-то мгновение, и очередь досталась ему — разворотила впалую грудь.

— Огонь!

Артиллеристы не сплоховали — трёхдюймовка рявкнула, посылая снаряд. Тут же выстрелила другая.

Рвануло дважды. Фонтаны дыма и пыли ударили, высаживая рамы и выбрасывая пулемётчика. Два огненных столба поднялись над крышей, скручивая и разрывая листы кровельного железа.

Красногвардейцы пошли в наступление — повалили с Соборной, выбегали со дворов, показывались из переулков. Разнеслось недружное «ура!».

— Друзья, в атаку, вперёд! — вскричал Марков и, приправив команду крепким словцом, бегом повёл отряд.

— Господа офицеры! — раздался зычный голос Тимановского. — С Богом — вперёд!

И офицеры ломанули. Белогвардейские цепи ударили с разбегу, прочищая дорогу пулей и штыком. «Красные» дрогнули, заметались, открывая фланги, и Тимановский этим моментально воспользовался. Манёвр удался — отряд Красной гвардии распался, превращаясь в толпу, поворачиваясь спинами, и тогда показался броневичок, из двух стволов поливая удиравших.

Кирилл бежал рядом с Амосовым, экономя патроны.[63] Те из «красных», кто драпал по улице, изредка огрызаясь одиночными выстрелами, его не волновали. Куда опасней был противник, скрывавшийся во дворах и в подворотнях. Как раз из такой пальнули, прострелив голову Михаилу, и Авинов разрядил магазин, не жалея, наблюдая в мгновенном свете вспышек, как корчатся и ломаются чёрные тела.

1-й Офицерский полк прошёл по главным улицам Нахичевани, огнём выметая красногвардейцев и солдат-запасников. Артиллеристы тоже отличились — выкатив свои пушки на берег Дона, они обстреляли корабли Черноморского флота, прибывшие поддержать ростовских большевиков. Канонерка «Колхида» и два траллера с «братишками» шли вверх по реке, не зная, где же лучше высадиться, и тут по ним ударили прямой наводкой! Орудия били в упор, стреляя с удобством, как в тире. Один траллер пошёл ко дну, другой лишился хода и поплыл к морю, сносимый течением, а канонерка живо развернулась и стала его догонять, не заморачиваясь спасением тонущих товарищей.

На Екатерининской площади «белых» встретили баррикады из вагонов линейки,[64] автомобилей и подвод, гружённых бочками. Укрепления перегораживали площадь, протягиваясь от памятника царице, велением которой возник Нахичеван. Между опрокинутых вагонов, из-под битых авто торчали «максимы» и «гочкисы».

Марковцы не успели выйти на площадь, а те уже застрочили — сперва у одного пулемётчика нервы сдали, а после и остальные заторопились расходовать патроны зря — офицеры укрылись.

— Одно из двух, — сказал Сергей Леонидович, пластаясь по стене, — деревянный крест или Георгий 3-й степени!

Кирилл прижался к стене, не решаясь выглянуть. В угол ударила пуля — Авинов успел отвернуться, и кирпичная крошка посекла щеку. Гадёныши краснопузые…

Тимановский вытащил трубку изо рта и крикнул артиллеристам:

— Огоньку не найдётся?

— Щас мы им дадим прикурить, ваше высокоблагородие! — откликнулся парень в галифе, сапогах — и в косоворотке. Светлый чуб на его лоб падал не из-под фуражки, а из-под картуза — вылитый крестьянин-середняк.

«Банг! Банг! Банг!» — забили трёхдюймовки. Полетели последние стёкла из вагонов, раскатились бочки, рванул задетый бензобак, полыхнул, окатывая красногвардейцев жидким огнём.