Корниловец - Валерий Большаков

— Ну что ж, станичники, не хотите нам помогать — готовьте пироги и хлеб-соль большевикам и немцам. Скоро будут к вам дорогие гости!

— На всех хватит, — ответил Кириллу при общем смехе семьи глава её, пожилой бородатый казак.

За околицей армия построилась полками и батареями. Конные спешились. Труба пропела: «На молитву!»

Единым множественным движением добровольцы сняли фуражки и папахи. Могучее эхо вознесло над стройными рядами:

— Отче наш, иже еси на небеси…

Неожиданно из степи вынесся казак на сивом мерине. Осадил скакуна и закричал:

— Большевики наступают! Уже цепи показались! С юга!

И завертелось всё, закрутилось. Корниловцы и полк Маркова выдвинулись в степь, рассыпаясь в цепи.

Кирилл в волнении сжимал винтовку — трудно было стрелять не по «немакам», а по своим, русским. Хотя какие ему большевики свои? «Красные» — те же оборотни. Жили-были, землицу пахали, детей растили, всё у них было, как у людей, а грянула революция — и их всех заколдовала будто, заклятие наложила, превратила в упырей и вурдалаков! Авинов кривовато усмехнулся: а «белые», выходит, добрые волшебники, идут злые чары снимать — с волшебными пал… винтовками наперевес! Кирилл оглянулся: никто не видел его глупой ухмылки?

Слева от него шёл широким шагом полковник Тимановский, «Железный Степаныч», — основательный, неторопливый, опирающийся на палку после старого ранения позвоночника, с неизменной трубкой в углу рта. Справа выступал полковник Кутепов — кряжистый, сухой, крепкий, с откинутой на затылок фуражкой, подтянутый, короткими, отрывистыми фразами отдававший приказания — он вёл третью роту.

— Вон они! — спокойно замечает Тимановский, вынимая трубку изо рта.

С юга, хорошо заметная на белом снежку, ползла чёрная полоска — «красные» наступали. Слева и справа от большевистских цепей колыхалась кавалерия — отдельные конники выглядели издали как крошечные игрушки из олова, сливаясь в тёмную массу.

— Это бойцы Сорокина! — возбуждённо сказал марковец в красивой бекеше, в выходных сапогах, но с неприкрытой головой. — Ивана Лукича, фельдшера бывшего![72]

Глухо бабахнул выстрел из пушки, зашуршала первая шрапнель: «Ссссык… Ссссык…» Высоко-высоко в небе вспыхнуло красивое белое облачко.

— Перелёт! Дают красные «журавлей»![73]

Опять грохнуло. Приближаясь, засвистел снаряд. Рвануло впереди, задымилась, запарила чёрная воронка на снегу. И пошло-поехало. Звонко рвались шрапнели, пушась клубами белого дыма. Рыли мёрзлую землю артиллерийские гранаты.

Но вот и белогвардейские батареи заговорили в полный голос — снаряды уходили на юг, с клокотанием сверля воздух.

— Недолёт…

— Прямо по цепям!

— Скачут, сволочи…

— Смотрите, смотрите, товарищи митингуют!

Кирилл пригляделся — в самом деле, большевистские цепи смешались, столпились. Первая цепь залегла, красная конница ринулась вперёд, но нарвалась на пулемётный огонь броневиков — и распалась, вскачь понеслась обратно.

— Рота! — рявкнул Тимановский. — Пли! Залпами по разъездам!

Авинов выстрелил. Не удержавшись на скользком склоне, скатился в овраг, заросший кустарником, и выбрался окарачь на другую сторону.

Там, присев на одно колено, стрелял кадет 3-го Донского корпуса Володя Ажинов.

— Ложись, баклажка![74] — крикнул ему Кирилл. — Ты слишком крупная цель!

— Кадет перед хамами не ляжет! — гордо ответил Ажинов.

Перебегая под защиту бугра, проросшего пучками сухой травы, Володя вдруг резко выпрямился, закидывая руки, роняя винтовку, и упал навзничь. Убит.

— Подравнивайся! — орал Тимановский. — Держи дистанцию!

Винтовки стреляли пачками,[75] ухала артиллерия, свистели и рвались снаряды, захлёбываясь, строчили пулемёты — всё смешалось в монотонный, прерывистый гул. Он перекатывался над полем боя, как невиданная зимняя гроза, вот только осадки были тяжелы. Не легкомысленное «кап-кап» слышалось Авинову, а злое «пиу-у… пиу-у…» — это зудели пули, тыкаясь то в хладный снег, то в живую плоть.

— Ложись в цепь! Залпом — пли!

Марковцы залегли. Щёлкали затворы винтовок, слышались отрывистые возгласы:

— По нас, по нас…

— Перелёт!

— По первой цепи…

— Мимо!

— Живой?

— Ранен…

— Слава Богу.

— Бегут! Бегут!

Кирилл резко поднял голову. И в самом деле… Дрогнула первая цепь «красных», смешалась со второй, побежала. А броневички вдохновились будто — их «максимы» ожесточённо захлопали, выбрасывая струйки белесого дымка. Чаще застучали винтовки, приятно погромыхивали гаубицы за спиною Авинова.

— Никак отбили? — радостно удивился офицер с непокрытой головой. — Отбили!

Кирилл поднялся, отряхивая снег, и прислушался к неожиданной тишине. Её перебивали редкие выстрелы, лишний раз подчёркивая: бой окончен, большевики ушли.

Двое запаренных кадетов пронесли носилки с раненым — студентом лет девятнадцати. Сестричка шагала рядом, утешая его и обтирая пот с мертвенно-бледного лица. Раненый не отвечал, не стонал даже, хапая воздух почерневшими губами, только смотрел в небо расширенными от ужаса и боли глазами. «Не жилец», — решил Кирилл. Шрапнель разворотила студенту живот, выпустив и порвав кишки.

— Тебя как звать? — спросил Авинова офицер в бекеше, шмыгая красным носом.

— Кирилл, — вздрогнул поручик, отрываясь от страшного зрелища. — Авинов.

— А я Григорием окрещён! Артифексовым.

Взрыкивая мотором, подъехал грузовичок радиокоманды и двуколки с конно-искровой станцией.[76]

Две повозки занимал радиопередатчик с аккумуляторными батареями, искровым разрядником и конденсаторами с белыми фарфоровыми чашками изоляторов. В отдельном возке помещались детекторные приёмники с новейшими «катодными реле»,[77] усиливавшими радиосигнал. Там же, в крошечном полувагончике, находился откидной столик и раскладной табурет для слухача-радиста. Одна подвода перевозила антенные мачты — солдатам радиокоманды потребовалось не менее получаса, чтобы развернуть антенну, подняв её на двадцать пять метров.

Марковцы, ещё не остывшие после сражения, обступили чудеса техники.

— Господа! — вскричал радист с наушниками, обжимавшими всклокоченную шевелюру. — Прошу тишины!

Лихорадочно работая ключом, он послал радиограмму и вскоре получил ответ — карандаш так и запорхал по развёрнутой тетрадке.

— Наш бронепоезд на подходе! — воскликнул он, вскакивая с табурета. — Где Корнилов?

— Его высокопревосходительство сюда едет, — сказал усач из георгиевских кавалеров, неодобрительно посматривая на радиста, назвавшего Верховного правителя запросто, по фамилии.

Показался Лавр Георгиевич. Он ехал на светло-буланом коне.

— А какой хоть поезд? — крикнул Кирилл вдогонку.

— «Орёл»! — обронил слухач на бегу.

— Ат-тлично!

Задержка после боя была Авинову приятна — слишком много энергии ушло на то, чтобы отбить атаку. Ноги не хотели весь день месить снег. Кирилл испытывал одно необоримое желание — сесть и сидеть, бездумно глядя в степной простор.

Желание его стало сбываться — рота Тимановского вернулась в станицу, и казачки с большого перепугу расстарались — напекли блинов, вскипятили позеленевшие самовары. Тонкие и толстые голоса дружно выводили развесёлый напев:

А хозяйка добрэ знала,Чого москаль хоче,Тильки ждала барабана,Як вин затуркоче.Як дождалась барабана,«Слава ж тоби, Боже!»,Та и каже москалеви:«Вареникив, може?»…

Корнилову навстречу вышел станичный атаман — старый казак с седой бородой, в малиновой черкеске, с кинжалом, с газырями. Старики поднесли хлеб да соль, флаг вручили. Стали потихоньку сбредаться станичники. Казаки — в серых черкесках, в синих полуподдёвках, в шароварах с красными лампасами, в папахах, лихо сбитых набекрень, с торчавшими из-под них вихрами — знаками воинской наглости. Казачки в разноцветных платках потащили из хат хлеб, молоко, сметанку. А над толпою всё носилось, вразбивку, нестройно, хрипло:

Аж пидскочив москаль,Та николы ждаты:«Лавренники, лавренники!» —Тай побиг из хаты…

Кирилл с Артифексовым завернули во двор к зажиточному казаку. Хозяйка засуетилась — и чугунок с борщом выставила, и сало, и глиняный жбанчик с самогоном.

— Блинков отведайте, — сказала она ласково и покачала головой, жалостливо глядя на гостей: — Миленькие, да куда ж вы идёте… Побьют вас всех! Господи…

— Ничего, бабушка, — бодро парировал Григорий, — не побьют!

Хозяин, крепкий старик, налитой здоровьем, вздыхал, сидя на лавке.