Школа насилия - Норберт Ниман

По крайней мере я хочу быть уверен, что она страдает не из-за меня. И поэтому несколько дней подряд пытался выяснить, как у нее дела, что с ней происходит. С ней и со всей компанией. Вот и все.

Или это отговорка, которую я сочинил про запас, прежде чем наконец решился спросить кого-то из учеников. Карин Кирш и Амелию Кляйнкнехт, кого же еще. Они хорошо знают Надю, они самые нормальные из всех. С ними я меньше всего опасаюсь, что мой интерес будет ложно истолкован. Кроме того, с девочками легче говорить о таких вещах, верно ведь, о таких сложных и обезоруживающих вещах, как чувства, отношения и так далее. Кроме того, позавчера, когда я заговорил с ними, со стороны было похоже, будто встретил их случайно. Напротив школы, наискосок от школьных ворот, перед входом в кафе «Бреннер», где ученики старших классов убивают свободные часы. В тот день я совершенно случайно проходил мимо и столкнулся с девицами по дороге в метро. Совершенно случайно они обе, завидев меня издалека, остановились на тротуаре перед кафе и начали точить лясы.

Обе классно смотрелись на фоне огромных тонированных окон кафе «Бреннер». Cool, стойка свободная, губы накрашены, курят, ясное дело. И в самом деле, чувствуешь себя как-то привлекательней, даже немного секси, когда тебя приветствуют на улице столь прекрасные юные девы, а? Карин носит короткие кремовые шорты, подбирает розовый лак для педикюра в тон розовым босоножкам на платформе. Амелия в темно-зеленых бархатных брюках и красной, трепещущей на ветру блузе из индийского шелка с маленькими зеркальными бляшками. Я подозреваю, что этот роскошный прикид она раскопала в сундуках на чердаке, где хранятся старые шмотки ее матери. Словно мимоходом обменявшись насмешливым «Как жизнь?» мы вступаем в светскую беседу, напрочь забыл о чем, представь себе. И совсем случайно разговор касается Нади. Да-да, болеет, странно, понятия не имеем, и так далее — несколько тактов бодрого вступления. И понятно, я, как человек импульсивный, приглашаю их на чашку «капучино» или порцию мороженого. Или чего хотите, добавляю я, после того как мы уселись и нелюбезная официантка в этом, если присмотреться, супермещанском кафе «Бреннер» принесла меню. Итак, Амелия заказывает «санрайз», мексиканский коктейль с текилой, или что-то такое, я в этом не разбираюсь, а Карин какой-то кубинский коктейль.

И в следующий же момент обе мамзели однозначно хмелеют. Потому что теперь они несут чушь, хихикают и уже не могут затормозить. Так что я молча сижу и гляжу, как верхняя губа Карин, которую она, когда дурачится, забавно выпячивает и кривит, как, значит, ее рот просто уже не может захлопнуться и встать на место. И как раскачиваются косички-дреды Амелии, которые она спускает на лицо, чтобы время от времени стрелять из-под них своими водянистыми глазками. Ведь ей приходится то и дело трясти головой в ответ на достаточно фривольные шуточки Карин. Какие шуточки? Увы, я и это забыл.

Но точно помню, что Карин сидела нога на ногу и этак покачивала голой ногой. И что я уже снова смотрел в окно кафе, держа под прицелом комплекс школьных зданий, три уродливых серых куба, оцепленных зелеными насаждениями. И не мог избавиться от ощущения, что юные леди в самом деле собираются со мной флиртовать. Приручают меня. То-то мой взгляд как раз зацепился за прозрачную нейлоновую рубашку Карин. Точнее говоря, за татуировку под правой грудью, просвечивающей из-под рубашки, поскольку ее владелица, я абсолютно уверен, нарочно, ловким движением плечей умудрилась так сдвинуть и одновременно распахнуть небесного цвета безрукавку, что мне ничего другого не оставалось, как запустить туда глазенапа. И я, старый осел, не успев оглянуться, уперся, так сказать, в декольте, а мои красотки, кажется, уже втихаря хихикают, а Карин продолжает травить свои пошлые байки. Не могу даже припомнить узор татуировки, не то цветок, не то насекомое или слово с неразличимо переплетенными буквами. Да мне все равно, я все думаю, как бы перейти к делу посреди этой экзальтированной трепотни. И наконец просто выкладываю карты на стол.

— Скажите-ка, что же, собственно, произошло с вашей подругой? — говорю я, опрокинув в себя единым духом стакан красного.

Вряд ли мне показалось. Амелия реагирует немедленно. Рывком отбрасывает волосы назад, выпячивает подбородок и испускает этакий нервозный вопль: «А-а-а, Надя!». Черт возьми, она прямо исходит злобой. Выдерживает паузу, встает, придвигает стул, опирается на локти и, уставясь на меня, еще раз выдает протяжное, полное ненависти «На-а-дя». После чего демонстративно умолкает, сверля меня взглядом, Господи, как будто перед ней самый презренный на свете предмет. Что за сериал тут показывают? — думаю я. Но к счастью — я бы не выдержал ее взгляд и был готов прервать представление, можешь мне поверить, — к счастью, здесь еще и Карин. Теперь она двигает плечами, чтобы вернуть безрукавку на место. Понимаешь, это одновременно и прикольно, и комично. Дескать, мы пошутили, вот что это означает. Вроде как мне рассказали анекдот, а в чем соль, я, увы, не уловил. И пока она медленно и равнодушно застегивает кнопки, в самом деле, под горло, что выглядит уж совсем смешно, какой послушный сладкий зайчик, весь из себя голубой и розовый, начинает она без всякого перехода, не отрывая взгляда от суетливых пальчиков.

Все как с ее младшим братом, небрежно сообщает она, делая постное лицо (я с этим Бенедиктом в общем-то знаком, он на полметра выше, чем она, хоть и младше на год), последнее время он тоже только и делает, что валяется в кровати, слушает пластинки, унылую классику, и пялится в потолок. Она тоже не знает, что с ним. Карин теперь прямо поет. Еще недавно такой был гиперактивный, прямо не удержать, мама все огорчалась. А теперь вот киснет. Она его спрашивала, какие проблемы. А зайчик только головой качает и продолжает пялиться в потолок. А потом пришел к ней в комнату и давай из себя философа корчить, ой-ой-ой. Жуткое занудство. Уж и расписал, — что придется ей когда-нибудь жить, как мама. Каждый день ходить в банк, выстукивать на компьютере бессмысленные цифры. А потом домой, в полном отупении от идиотской работы. Никакой охоты ни к чему, никаких друзей, даже никакого спорта. В разводе ты или нет, сказал он, везде одно и то же. Знаешь наперед, к чему все катится. Вот в принципе и вся философия, очень смело. Потом они вместе еще немножко молча печально поразмышляли об этом дурном, испорченном мире, о том, что именно им выпало на долю родиться в такое дерьмовое время. Но поскольку ей, Карин, к сожалению, тоже ничего не приходит в голову, дурацкие пластинки с классикой братец вроде все еще крутит. Н-да. Наверное, и с Надей происходит что-то похожее.

Амелия выслушивает эту историю, не меняя напряженной позы и не сводя с меня своего агрессивного взгляда. Теперь она вскакивает с места, да так неловко, что опрокидывает стул.

«А если он не умер, значит, он еще не убил себя». Амелия чертыхается, ее лицо багровеет. Да брось, издевается она, поднимая стул, уж эта ваша Надя. Она с силой грохает стулом об пол. Много о себе воображает, втюрилась по уши. Что она делает с Дэном. Со всеми нами. Крутит динамо. Осуществляет гнусную тактику сдерживания, она довела этим Кевина еще сколько лет назад. Ни с того ни с сего вдруг теряет к человеку интерес. Телка. Бек сказал то, Бек сказал это.

— Что такое? — говорю. — Что, говорят, я сказал? Я же, — говорю, — ничего не говорю.

— А пошел ты! — И она уносится прочь.

Разгневанный красно-зеленый хиппи-ангел. Вылетает в дверь. Бумс.

Как бы нечаянно Карин снова расстегивает верхние кнопки своей безрукавки, когда я, ошарашенный, оборачиваюсь к ней, и глядит на меня широко раскрытыми глазами. Она умеет смотреть так нежно и наивно, не поверишь. Только, кажется, я сам смотрел на нее не менее наивно, хотя без всякой нежности. В общем, с этого момента мне стало ясно, что пора прекратить это все, немедленно. Что они сели мне на шею и могут заездить до смерти. Тупые, пубертирующие дети, вот они кто. Все без исключения. Неспособные соблюдать простейших правил общения. Нет никакой надежды найти с ними общий язык.

И это открытие остается во мне. Уже четвертый день. Какая благодать. Что я могу это выговорить и знать, что так и будет. Слезайте с моей шеи. Не нужны вы мне. Никто. Никто.

А уж ты-то и вовсе не нужен. С этого времени я больше не занимаюсь тобой. Все. Хватит. Проехало. Какой смысл.

«Привет. Это я, Надя. Просто хочу поздороваться. Я тут немного почитала. И тебе, кто бы ты ни был и какую бы роль здесь, собственно, ни играл, что в общем-то вовсе не так сложно, как думает Франк, так вот, тебе я хочу сделать втык, чтобы ты знал, этот человек вполне о'кей. Я, во всяком случае, не знаю ни одного более симпатичного, а может, и ни одного лучшего учителя, чем он. Так что, пожалуйста, уясни это себе, если ты вообще способен что-то соображать. И объясни это ему. И кроме того, пусть он непременно продолжает свое дело. Я, правда, не могу объяснить почему, а тем более зачем, но я уверена, это важно. Вроде все. С наилучшими пожеланиями! P. S. Кстати, у меня все отлично».