Возвращение красоты - Дмитрий Шишкин

Но зато какое блаженство потом сидеть у костра, пьяно щурясь и протягивая красные, отболевшие руки и каждой клеточкой чувствуя — вот оно, настоящее счастье!

— Тут у нас вообще чудо такое, — доносится, словно издалека, голос Индейца, — представляешь — на всем Мангупе грибы поперли. Красавцы! Вот такие все, как на подбор, только не знаю, можно их есть или нет?.. А жалко, продуктов уже нет почти, надо в Красный Мак идти, а это же переться — полдня потратишь… Да и не в «переться» дело, денег-то все равно нет.

Индеец молчит, точно в раздумье, и потом продолжает не очень уверенно:

— Хочешь, можно завтра пойти, пособирать?

Спрашивает так, словно мое согласие убедит его окончательно. И я соглашаюсь, конечно. Сухарь постника хорошо, но если есть грибы… почему бы и нет… С голодухи почему-то кажется, что они непременно должны быть съедобными и оч-чень вкусными!..

День пролетел быстро, погас; ночь канула в Лету в своей зябкой полудреме, и вот опять — утро.

Туман. Тишина такая, что кажется, мир замер в ожидании чего-то важного, и ты прислушиваешься невольно и плывешь в тумане, и все такое незнакомое и чудное, как в сказке. Деревья, кусты выплывают неожиданно перед самым носом, и узнаешь их, и все равно удивляешься, как будто увидел впервые.

Иду с пакетом в одной руке и с ножиком в другой. Ночью выпал снег — покрывает все белой хрустящей корочкой. Пар изо рта валит — натурально зима, а я ищу какие-то грибы. Бред! Но все равно хорошо.

Сначала иду по накатанной «летней» дороге до «малого» кладбища, потом сворачиваю в сторону Соснового мыса и бреду наугад по жухлой, прибитой снегом траве. Что тут можно найти?! И вдруг… Как будто показалось… Но нет… сердце забилось быстрее. И точно — из-под снежного наста проглядывает крепенькая, с блюдце, шляпка гриба. Срезаю его с приятным скрипом, отираю ладонью снег и рассматриваю поближе. Случалось мне и раньше собирать грибы, но такого не видел. Шляпка натурально синяя, с этаким фиолетовым оттенком… испод пластинчатый, ножка крепенькая, свежая… Если съедобный — красавец! А если нет?.. Отрава, должно быть, убойная! И цвет такой… веселенький. Но остановиться уже невозможно, потому что рядом, в двух метрах, находишь еще один… и еще… и вот уже пропал куда-то мороз, и туман, и время… Только мысль: почему же все-таки ни одной червоточинки? Может, повымерзли червячки, а может… Чем там заканчивается все — кажется, параличом сердца?..

Остановился я не тогда, когда онемели промерзшие ноги, но когда набрал полный, с горой, пакет этих загадочных синих грибов.

Возвращаюсь с тяжелой ношей, а Индеец уже суетится у костерка. Э-эх, помирать, так с музыкой! В миске с водой лежат пять картофелин, морковка и луковица — последнее, что наскреб Индеец в своих закромах. Супчик будет на славу! С голодухи глотаем слюнки. Только бы грибочки не подвели…

И вот он дымится уже: наваристый, густой, по запаху чуется, что вкуснячий до невозможости — суп. Целый казан, да к тому же приправленный лаврушкой и последними драгоценными каплями подсолнечного масла. Ну это просто сдуреть можно! Только бы съедобный!..

Выжидаем с нетерпением, когда чуть-чуть поостынет.

— Ну что, Индеец… вздрогнули?!

— Ага!

Мы смотрим друг на друга и — э-эх, была не была! — беремся за «весла». Старт, как в Крылатском, — серьезный. Сдерживаться невозможно. После двух «сухариковых» — а у Индейца я и не знаю, сколько их было, — дней «гребем» как олимпийцы.

Отвалились, только когда догребли до половины казана, — дальше уже никак было невозможно.

И вот наступают, как пишут в романах, «томительные часы ожидания». Хотя по опыту потребления всевозможных «запрещенных продуктов» мы знали, что действовать они начинают в среднем минут через сорок. Ждем, сосредоточенно прислушиваясь к себе. В утробе урчит, но как-то благодушно, сыто. Ждем дальше, а тут и в сон потянуло — согреться, закутаться в одеяло… Ладно… если проснемся — узнаем, что это было…

Проснулись под вечер… Потянулись, зевнули, почесались… и пошли разогревать остатки, которые, как говорится, особенно сладки…

На следующий день я отправился закапывать вино, которое от времени, как известно, должно становиться только лучше. Но не так просто далось мне это решение: с грибной расслабухи было велико искушение добраться и до вина. И хотя, предвидя такую возможность, я загодя залил крышку бутыли воском, но что такое воск… И тут Индеец явил себя истинным стоиком — стал уговаривать меня не отступаться от своего намерения:

— Давай закапывай, раз решил. Не тупи… Ничего. Обойдемся. Зато потом когда-нибудь оттянемся по полной…

Я занес бутыль в самую дальнюю часть Мангупа — на Сосновый мыс. Приметил в шибляке местечко у камня, долго копал — бутыль высокая, но справился. Потом присыпал место листвой, полюбовался со стороны — не видно! — и с легким сердцем побрел восвояси. Думал о том, как вернусь через десять лет… а где будет Индеец тогда — и не думал.

В этот день мы прощались с ним так, как будто сходили вместе на Северный полюс… а потом еще слетали на воздушном шаре в Африку… и отбивались от индейцев где-нибудь в Гватемале… и еще… Хотя какие индейцы, если он сам Индеец?.. Ладно, загнул. Но все же — три дня… Что такое три дня в человеческой жизни? Но вот — не могу порой вспомнить, что было в таком-то году, то есть не помню, и все — выпадают года из жизни, — а эти три дня остались, и похоже, что навсегда. Почему? Да кто ж их знает…

Мы еще виделись с Индейцем летом — лазили по самым глухим закуткам Мангупа, и это было по-настоящему классно, а потом… Потом снова была осень и Мангуп, мы с Индейцем шли куда-то по тропе, а он рассказывал мне что-то встревоженно, и я понимал, что душа его в смятении, что там, в городе, ему совсем плохо, и эти маковые «движняки» бесконечные замучили, и душа болит, а что делать — он не знает, и даже заплакал Индеец, словно чуял беду… А мне все это было так знакомо, но что я — больной — мог рассказать ему о здоровье?..

Через год, в самое мутное время, когда крымская братва пустилась во все тяжкие, посадили за наркотики брата Индейца, и он, чтобы хоть как-то протянуть, стал сдавать одну из комнат какому-то гражданину с гражданкой. А гражданин оказался с изюминкой — мент, да еще и ушлый, и в комнатке ему как-то очень быстро стало тесно…

Словом, Индеец исчез. Просто был человек — и не стало, а на нет, как известно, и суда нет. И как-то оч-чень естественно хозяином двухкомнатной квартиры стал гражданин, который с гражданкой… В общем-то, вот и все… Хотя нет.

Как-то лет через восемь после этих событий я выходил после вечерней службы из храма. И вдруг навстречу мне идет — Индеец! Он посмотрел на меня с радостным, светлым лицом, но ничего не сказал, даже не кивнул, а просто вошел в храм. А я так опешил, что в первую секунду замешкался, а в следующий миг его уже невозможно было отыскать в толпе. Тогда я стал у церковных ворот, прямо напротив дверей, и принялся ждать, пока из храма выйдут все люди. Остальные двери были заперты. Долго я ждал, не менее получаса. Вышли все… кроме Индейца. Сторож торопливо, поругивая прихожан, затворил большие дубовые двери, я еще постоял немного, а потом развернулся и пошел домой. Индеец исчез, и это было так же верно, как то, что это был именно он…

Есть вещи, которые знаешь наверняка, но не умом, а сердцем. Вот так же точно и я знаю, что это была наша последняя встреча с Индейцем на этом свете. Разве что, может быть, «там» Господь приведет когда-нибудь свидеться.

А грибы…

Только недавно я узнал, что мы с Индейцем собрали невиданный урожай одного из самых редких и благородных в Крыму грибов — белого горного.

ПРОМАХ

Для меня удивительно было когда-то узнать исконное значение слова «грех». Оказывается, это не просто проступок, безобразие; не нарушение чужого и как бы необязательного требования, а… промах. Причем всегда личный, досадный и обрекающий самого же «промахнувшегося» на страдание. На страдание тем большее, чем более высока пусть даже неосознанная, но необходимая, высшая Цель.

Сколько было в моей мангупской жизни самых разных историй, случаев, так или иначе связанных с наркотиками, и вот теперь, когда я попытался собрать их вместе, все они как на подбор оказались примерами промаха, ошибки… в лучшем случае пустой, досадной, а в худшем — трагической. Что не история, то обман… Всегда обман, ошибка и промах…

ОТКРЫТИЕ ВЕКА

Это было весной, и, должно быть, достаточно ранней, потому что на Мангупе обитала блаженнейшая тишина. Граница Города и сейчас еще обозначена в лесу, на подъеме, развалинами стены циклопической кладки. Вот когда ползешь уже из последних сил и видишь, что замаячила за деревьями стена, — значит, недолго тебе осталось мучаться. Не то чтобы совсем… а в смысле подъема. За стеной начинается древнее караимское кладбище, потом еще надо немного пробраться через заросли крапивы, и там уже слышно журчание родника, а это песня победы и счастья — конец подъема! Но я о стене. Влево от тропы она сохранилась и даже, внушительно громоздясь, взбирается в гору до самых скал. Так вот, если идти вдоль этой самой стены, то дойдешь до древней калитки. За калиткой окажется пыльная, вытянутая вдоль скалы площадка, а в самой скале — пещеры, и даже в одном месте в три этажа. Есть здесь и маленький закопченный храм с нишей для мощей, вырубленной в стене. Это остатки северного монастыря, или, как его называют босяки, «монастыря на Женском». «На Женском» — означает, что расположен монастырь недалеко от Женского родника — первого, в котором омывается обычно утомившийся, потный турист.