Возвращение красоты - Дмитрий Шишкин

Но при всем моем самом искреннем и чутком расположении, я никогда не чувствовал в кришнаизме дыхание той последней, запредельной Правды, которую искал безусловно и меньше которой ничем не хотел и не мог довольствоваться. Кришна же или тот, кто стоит за этим именем, меня совсем не убедил в своем совершенстве. Не случилось той встречи с Истиной, о которой я говорил, и когда я сравниваю сам дух учения вайшнавов с тем, что приоткрывается (только приоткрывается чуть-чуть) в Православии, — мне уже не хочется ругаться и ерничать, мне просто хочется плакать от боли за предательство: тогдашнее — мое и нынешнее — многих и многих, которые попросту не ведают, что творят…

Это, конечно, главная причина того, что я отошел в конце концов от кришнаитов. Но были и внешние события, по крайней мере два, которые, так или иначе, этот момент приблизили.

В первую очередь я хочу сказать о кришнаитской экзальтации, о той восторженной радости, которая являет собой как бы естественное выражение «правильной» жизни, в пику нашему греховному, «кармическому» унынию. Эта радость со временем стала мне казаться каким-то подвохом, частью продуманной и искусно выверенной программы. Радостью самой в себе, без осознанной и ясной причины, не свидетельством, а заманухой (ну кто же в жизни не хочет радоваться?!).

И особенно ярко эта радость должна была проявлять себя в том, что называется санкиртаной.

Говоря попросту, санкиртаны — это праздничные, яркие шествия или домашние радения с пением мантр и раздачей прасада. К слову — готовить кришнаиты умеют и любят, но, опять же, не только и не столько ради гурманства. Например, сладкие шарики, которые буквально разлетаются на санкиртанах, Прабхупада называл «пули ИСККОНа» (ISKCON — Международное общество сознания Кришны). Пули… Странный образ для приверженцев принципа ненасилия, не правда ли?

И мне подумалось: а ведь это основная и общая черта всех без исключения сект — завлечь, заманить, заполучить новых адептов во что бы то ни стало. Причем сделать это желательно так, чтобы человек пришел сам, и тут идут в ход самые окольные, тонкие методы, подобные беспричинной радости, цветам, музыке или «пулям ИСККОНа». Не угостить, не порадовать от души, а заманить, завлечь… Каким жутким холодом веет от этой продуманной и дальновидной «бескорыстности»!..

Вот именно с санкиртаной и связан первый момент потери моего сознания… Кришны.

В Киев из Австралии приехал тогда «гуру» — учитель — Прабхавишну Свами Махарадж. Между прочим он собирался выбирать и претендентов на инициацию — посвящение.

В просторной киевской квартире собралось человек пятьдесят. Сначала, как обычно, была лекция, вопросы, ответы, потом началась санкиртана.

Если в первый час я просто был очарован самим фактом приезда «настоящего» гуру, да еще и иностранца (а для какого русского в ту пору иностранец сам по себе не был в известной степени «гуру»?), словом, если я в первое время был очарован вообще, то в начале санкиртаны произошло нечто уже весьма конкретное.

Сначала гуру, точно разминаясь, наигрывал что-то, раздувая меха гармоники и напевая себе под нос, но постепенно голос его становился все громче, звонче, и вот уже один за другим повскакивали с пола наши вайшнавы и стали, воздевая руки к потолку, приплясывать и петь вместе с учителем слова известных всем индуистских песен. Конечно, вскочил и я, подчиняясь какому-то всеобщему магическому воодушевлению. Собственно, в этот момент я впервые ощутил, что такое «настоящий» вайшнавский экстаз. Но в следующий миг, когда все слились в ликовании, едином радостном восторге, наступило неожиданное прозрение.

В момент самого восторженного подпрыгивания, с самой счастливой улыбкой и поднятыми вдохновенно руками, я вдруг почувствовал, что совсем не хочу улыбаться… и прыгать не хочу… вот не хочу, и все, но делаю это все помимо воли: и рот у меня до ушей как будто чужой, и счастье прет из меня во все стороны не мое, и прыгаю как будто не я вовсе — прыгаю не желая этого, подчиняясь все той же непостижимой магической силе… Это был всего лишь миг, но миг незабываемо и достаточно яркий для того, чтобы я затем снова и снова возвращался к нему в своих мыслях, обдумывал и все более утверждался в мысли, что я не хочу быть… да кем бы то ни было, если я именно не хочу этого сам…

Это был первый и весьма существенный толчок, но следующим и последним поводом для ухода стало вот что.

Жизнь у кришнаитов весьма специфическая. В отношении пищи они придерживаются правила ахимсы (ненасилия) и потому не употребляют пищу животного происхождения, за исключением молочных продуктов. Также они исповедуют строгое половое воздержание. Настолько строгое, что юные подвижники туго перетягивают причинные места специальными кусками материи. Но при отсутствии подлинно духовных переживаний лично мне это помогало мало, а точнее, не помогало совсем.

Примерно через полгода такого воздержания со мной стали происходить странные вещи. Как бы это объяснить получше…

Понимаете, все эротические ощущения во мне обострились до какого-то почти немыслимого предела, так что я стал чувствовать и угадывать тончайшие нюансы чувственных переживаний находившихся рядом девушек и женщин, причем даже и вовсе незнакомых. Я то и дело натыкался на прямые и косвенные подтверждения правильности моих ощущений и выводов, и это день за днем превращало мою жизнь в какую-то нестерпимую, безысходную муку.

Ко всему прочему, во время утреннего чтения Маха-мантры со мной стало твориться что-то невообразимое… Я как будто уносился в невидимый, но реальный мир эротических грез и фантазий, становился свидетелем и участником какого-то вселенского чувственного восторга, экстаза. Передо мной являлись, манили, подобно дорогим тончайшим духам, ярчайшие образы, настолько осязаемые и живые, что я просто не в состоянии был справиться с их очарованием, как ни старался. Более того, чем внимательнее я вслушивался в слова Маха-мантры, чем прилежнее «молился», тем сильнее становилось влечение и ярче пленявшие меня образы…

В конце концов, не находя объяснений происходящему, в полной растерянности я потянулся к авторитетной дореволюционной энциклопедии Брокгауза и Ефрона. То, что я там прочел, заставило меня в равной степени и изумиться, и призадуматься. В энциклопедии было написано:

«Являясь в народном культе преимущественно божеством эротического характера, Кришна в религиозно-философской поэме «Бхагавад-гита» отождествляется с верховным существом, воплощенным в человеческом виде».

Ну что тут добавить… Как говорил один мой знакомый: «Вот те нате, с под кровати!»…

Очень скоро я покинул Общество сознания Кришны, благополучно возвратившись в привычный мир «презренных карми»…

«НАСТОЯЩИЙ» ДУХ

Меня занесло в Удмуртию. Кто бы мог подумать! Ижевск — громадный промышленный город, очень странный для южного провинциала. Здесь по утрам поднимаются в небо пугающие столбы разноцветных дымов, снега так много, что от скамеек на остановках в декабре остаются торчать одни спинки, люди ходят на работу в валенках, а морозы бывают такие, что замерзает какая-то пленка в глазах и становится трудно смотреть. Здесь делают лучший в мире автомат, а на окраине люди живут в покосившихся бревенчатых избах, и бабы, замотанные в шали, носят коромыслами воду…

Я валяюсь вечером на диване и смотрю телек. И вот местная новость: в городе объявился китайский учитель гимнастики цигун. Настоящий учитель! А для меня в то время китайская философия была просто эталоном мудрости: «И я, и ты — все мы лишь сон, и то, что я называю тебя сном, — это тоже сон…». Вот бы увидеться, но где там… Город с населением больше полумиллиона человек! Я помаялся маленько да и перестал.

И вот на следующий день еду в автобусе — обычном маршрутном «Икарусе», двойном, с таким гармошечным тамбуром. Висну лениво на поручне и смотрю в окно. Рядом маячит физиономия знакомая, «не наша», но где-то я ее видел… Хозяин физиономии сошел на остановке и физиономию унес. Автобус тронулся, и тут меня осеняет: да это же китаец! Тот самый — Ян Хен Ли! Благо, следующая остановка оказалась недалеко. Я выскочил и побежал назад. Стал выведывать у прохожих: не видали ли они здесь китайца. И вот чудо — один из них указал на общагу местного университета. Я прибежал на проходную, допросил вахтершу и уже через минуту сидел в комнате Ян Хен Ли.

Вот так фокус!

Он из города Фучжоу — маленький пожилой китаец с лунатической походкой и плавными движениями. Изучает русский язык и здесь как раз по поводу усовершенствования… переводит на китайский русские народные сказки. Такой вот симпатичный китаец. Да еще и учитель цигуна древней школы Лянь Хуа. Ну надо же! Он мне сразу показался таким — с огоньком — китайским фонариком. Смотрит лукаво и пристально в глаза и рассказывает, что китайский язык очень музыкальный и от интонации может меняться смысл. Вот, например, иероглиф «Ма» — он произносит его как-то особенно — это «мама», а так — еще одна интонация, и смотрит уж прямо с хитринкой — «конопля». Такой вот сложный иероглиф. Конопля — мать родная! Прозорливый китаец — точно. Он предлагает мне прилечь на диванчик, закрыть глаза и расслабиться. Сейчас он будет меня «просвечивать», проводить диагностику. Для этого он складывает «пистолетом» указательный и средний палец и водит их над какими-то ему одному известными меридианами. Какой у меня оказался диагноз — убей, не помню, из чего можно заключить, что диагноза не было. Но зато запомнилось другое. Я лежу с закрытыми глазами, в голове темнота, и вдруг вспыхивает в уме круг, а в нем иероглиф. Иероглиф не исчезает, так что я его могу не торопясь рассмотреть и даже запомнить. Когда Хен Ли закончил свои манипуляции, я у него прямо спросил: есть ли такой иероглиф? — и нарисовал то, что увидел. Оказалось, такой иероглиф есть, и означает он «шерсть». Ну, шерсть и шерсть, а к чему это — я так и не понял, а Хен Ли не объяснил. В общем, я решил податься в ученики к мастеру. Пусть вяжет из меня кардиган…