Рыжеволосая девушка - Тейн Фрис

Записка

Ада уже знала о Танином побеге и возвращении; я рассказала ей все подробности, когда приезжала в Амстердам, чтобы взять денег для Юдифи и Тани; один верный старик-коммерсант хранил у себя их деньги. Теперь мне необходимо было снова повидаться с Адой.

Когда я сообщила ей, по какому поводу я приехала, то заметила, что она сразу стала серьезной, как будто только сейчас поняла, какой опасности подвергает меня Таня своим присутствием; а я уже раньше намекала Аде насчет группы Сопротивления, и для нее этих намеков было совершенно достаточно, чтобы все понять. Впрочем, и на этот раз Ада, с ее обычной сдержанностью, не хотела ничего обещать мне, но я знала, что она не оставит меня в беде и постарается чем-нибудь помочь. Договорились, что в случае, если будут какие-либо новости, Ада пришлет открытку с видом.

Возвращаясь домой, я испытывала неприятное чувство от того, что собираюсь устраивать Танину судьбу так, как это удобно для меня самой, и устраиваю без нее, через ее голову. Я решила внести полную ясность в этот вопрос; тогда моя совесть будет спокойна; я откровенно объясню Тане, почему для нее и для меня будет лучше, если она не останется дольше в доме моих родителей. Добиралась я домой окольной дорогой, пешком, репетируя в уме, как я все расскажу Тане, не обидев ее. В доме царила необычная тишина, когда я переступила порог передней. Я побежала в гостиную и, увидев свет в маленькой боковой комнатке, бросилась туда… Я сразу заметила, что Тани нет.

— Где она? — спросила я. Мне не к чему было объяснять, кого я имею в виду.

Отец взял со стола бумажку и подал мне. Это была записка на Таниной голубой бумаге. Я начала читать:

«Я больше не могу дышать здесь, в этом фашистском аду. Когда вы прочтете записку, я буду уже на пути в Швейцарию. Я говорила вам, что намерена спастись. Теперь я собираюсь сделать это. В „Холландсе Схаубюрх“ мне рассказали о людях, которые могут переправить меня через Бельгию и Францию. Быть может, это трусость — бежать отсюда — или легкомыслие, но я хочу жить! Вы сделали для меня все, что возможно, и даже более того. Я от души благодарна вам. После войны мы снова увидимся, уже на свободе. Обнимаю вас всех, в особенности Ханну. Простите меня. Не забывайте вашей несчастной Тани».

Пораженная, я в замешательстве читала записку и, когда прочла три последних слова, почувствовала внезапную слабость и дрожь в коленях. Мне показалось, что в этих словах и заключается секрет. Таня была несчастна. И тут же я подумала: не знаю, действительно ли она хочет жить; не знаю также, верит ли она сама, что попадет в Швейцарию и таким образом спасется… Почему она решила ехать в Швейцарию? Почему не в Англию или, например, в Швецию? И вдруг я припомнила, что Таня рассказывала мне об одном немецком эмигранте, которого она знала до войны. Он уже давно перебрался в Швейцарию. И для меня начала проясняться роковая и печальная связь событий. Таня бежала, влекомая призрачной надеждой вернуться к прежней мирной жизни. Она не только несчастна, она наверняка психически больна, если иллюзия для нее более реальна, чем действительность. А я — я не могла ей помочь!

Я видела, что мои домочадцы — все трое — глядят на меня; они ждут, когда я скажу свое решительное слово. Положив письмо на стол, я молча повернулась, пошла в столовую и уселась на диванчик, на то самое место — промелькнуло у меня в голове, — где я сидела с Таней, когда она рассказывала мне про немецкого эмигранта.

Откашлявшись, отец сказал:

— Наверное, она задумала все это после своего возвращения из Дренте; она упоминает людей, адрес которых узнала в «Холландсе Схаубюрх»…

— Она рискует своей жизнью!.. — Мать произнесла это очень сурово, но за ее суровостью скрывалась глубокая, искренняя озабоченность. Юдифь, опустив голову, уставилась глазами в пол. Неужели она тоже поняла, что трагизм трех последних слов Таниного письма лишил меня дара речи?

— Не представляю, себе, как ей удастся осуществить задуманное, — снова заговорил отец. — Люди, которые в наши дни переводят через границу, даром этого делать не станут. А у Тани не так уж много денег.

— Она, разумеется, зайдет к старому коммерсанту, другу их семьи, — заметила мать. — Ведь она совершеннолетняя. Он не может отказаться выдать ей то, что ей принадлежит. Девушка! она изобретательная и настойчивая, сумеет использовать любое обстоятельство, если увидит, что оно даст ей возможность достигнуть цели…

Отец поглядел в мою сторону. Затем поднялся со стула и встал в дверях между двумя комнатами.

— Однако если все это так… а, по-видимому, так оно и есть… то сегодня она, вероятно, находится еще в Амстердаме! У того самого человека, который хранит ее деньги! Тогда есть еще время спасти ее! Ханна, ты успеешь ее нагнать, — с необычайным волнением в голосе произнес отец. — Мы еще сможем кое-что для нее сделать!..

Все трое снова посмотрели на меня. Глубоко опечаленная, я медленно покачала головой.

— Сегодня не сможем ничего. И завтра тоже. Никогда. Не смогу ни я, ни ты, папа, и никто другой. Таню удержать нельзя. Она выбрала себе такой путь, которым мы не можем идти. Даже если она возвратится сюда или куда-нибудь в другое место. Таня…

«Таня пропала», — чуть было не сказала я… Проглотив последнее слово, я плотно сжала губы. К моему ужасу, мне показалось, что слово «пропала» прозвучало в комнате громко и категорически. С равным успехом я могла и произнести его. По лицам отца, матери и Юдифи я видела, что они все поняли меня. Я поднялась к себе в комнатку и в полной темноте растянулась на кровати. Я не могла пролить ни одной слезинки, хотя от слез, быть может, мне стало бы легче. Я лежала недвижимо; только душу мою переполнял ужас, и я чувствовала, как все во мне словно цепенеет.

Поручение

Ощущение растерянности и леденящего холода внутри не оставляло меня и на следующий день. Тем не менее вечером я пошла в штаб. Там я застала только Франса и Вейнанта. Франс взглянул на меня; на его лице можно было прочитать удовлетворение, будто он хотел сказать: «Видишь ли, наши парни снова затеяли неплохую штучку!..» Однако он сразу помрачнел, когда пристальнее вгляделся в меня.

— Ты очень бледная, — сказал он мне. — У тебя что-нибудь не в порядке?

— Да, ты плохо выглядишь, — подтвердил Вейнант. — Больна?

— Все в порядке, — коротко ответила я. В присутствии Вейнанта я не хотела рассказывать Франсу о Тане, о том, как печально разрешился вопрос, над которым мы в прошлый раз ломали себе голову. Франс по-отечески кивнул мне.

— Ну, тогда хорошо… — Его лицо сияло добродушием. — А у меня есть для тебя небольшое порученьице… Ага! Теперь у тебя снова появились краски на лице!

По довольному выражению лица Франса я поняла, что это «порученьице» несколько иного рода, чем те, которые я до сих пор выполняла. Я с нетерпением ждала, когда он усядется на диван.

— Ты, наверное, хорошо помнишь, что я рассказывал тебе о двух девушках, которые раньше работали в нашей группе, — заговорил наконец Франс. — Это Ан и Тинка. Тинке было всего пятнадцать лет, когда она в первый раз стреляла в немца. Обе они из рабочей семьи. Это две бесстрашные партизанки, — смеясь, добавил он, как бы припомнив все, что Ан и Тинка успели сделать и что для меня было пока тайной. — По последним полученным мною сведениям, девушки перебрались в Твенте — у них есть родственнику в Энсхеде. Им пришлось скрываться… — Затем Франс заговорил медленнее и торжественнее — Ты должна посетить их, Ханна, и передать им мое задание: организовать там у них группу Сопротивления. Теперь не время сидеть сложа руки. Я направляю туда тебя, потому что женщинам в тех краях еще разрешают ездить.

Несколько мгновений я молчала, обдумывая его слова. В душе я вовсе не была так обрадована, как мне хотелось бы. Я понимала, что этот проект подсказан ему той же необузданной фантазией, которая не раз играла с ним плохие шутки; несомненно, о существовании двух девушек напомнило Франсу возвращение Хюго. Однако он был и оставался моим начальником; я не собиралась нарушать дисциплину, тем более что Вейнант был как будто целиком и полностью согласен с его планом.

— Не очень-то много ты о них знаешь, — сказала я Франсу. — Зовут их Ан и Тинка, и у них есть родня в Энсхеде…

Франс ухмыльнулся и сказал:

— Вероятно, сестры живут в Твенте под чужими именами. Их дядя состоял членом партии; сейчас он, наверное, в подполье, зовут его Эхеринк, он рабочий-текстильщик. Вот и найди их!.. Я могу дать тебе еще парочку старых адресов членов партии; пожалуй, это поможет тебе.

— А как приблизительно выглядят девушки? — спросила я.

— Гм, да-а… — неопределенно протянул Франс. Он почесал за ухом, потом провел рукой по щеке. — Я как сейчас вижу их перед собой, но как это тебе описать?.. Ан — старшая, ей лет двадцать, может быть, двадцать один год; волосы у нее темные, во всяком случае, темнее, чем у Тинки… Тинке около восемнадцати, она младшая… выглядит даже немного моложе своих лет… Да что тут, — с неожиданным раздражением заявил он. — Я не писатель, не могу я передать все с такой точностью. Две сестрички, одна выше и темнее другой. У Ан более узкое лицо, чем у Тинки, вот что я могу тебе еще добавить… Да! У Тинки на шее родинка!