Бандитский век короток - Борис Шпилев

Вид его был ужасен: волосы на голове полностью обгорели, открыв багровую обожженную кожу, тлеющая одежда висела на нем лохмотьями. Ноги, местами обгоревшие до кости, намертво прижимала к полу рухнувшая потолочная балка. Но, несмотря на это все, вздутое, покрытое волдырями и ожогами лицо Борова улыбалось.

— Пришёл-таки, — пропел Хмура и закашлялся. — А я думал, так и не свидимся уже…

На подгибающихся ногах Гром подошёл к бандиту и присел перед ним на корточки, с отвращением вдыхая запах горелого мяса, идущий от ног Хмуры.

Алексей достал из кармана мундштук, вырезанный из слоновой кости в виде обнажённой женщины, и поднёс его к самому лицу Хмуры. Другой рукой он приставил бандиту ко лбу ствол пистолета.

— Мой мундштучок, — поднял обгоревшие брови Хмура.

— Знаешь, где я его нашел? Под телом моего отца. Ты потерял его, когда убивал мою семью.

— Твой отец долго умирал. Сильно кричал перед смертью, — сказал Хмура тихо, словно обращался сам к себе.

Гром медленно убрал от его лба пистолет, отпустил большим пальцем взведенный курок… Он медленно поднялся на ноги и, отвернувшись от Хмуры, пошатываясь, направился к выходу. Бандит, не отрываясь, смотрел ему в спину.

— Убей меня, — тихо попросил он.

Не оборачиваясь, Гром покачал головой и отошел еще на шаг. В соседней комнате, стреляя искрами, рухнул потолок.

— Убей меня! — истошно  закричал Хмура. — Убей меня! Я выполнял приказ. Я только… Ты думаешь, Крот приказал, да?! Дурак ты! Крот — это так, мелочь, шаха!

— Ну, говори, — нехотя повернулся к нему Алексей.

На лице Хмуры вдруг показался неописуемый страх. Он поднял руку, защищаясь, и, указывая пальцем на что-то, закричал:

— Вот же…

За спиной Грома прогрохотала короткая очередь. Хмура дёрнулся, и голова его упала на грудь. Обернувшись, Гром увидел стоявшего в дверном проеме Рулева.

— Негоже, Алеша, над людьми издеваться, — прохрипел, закашлявшись, майор. — Даже над такими.

— Зачем ты стрелял, Витька?! Ну зачем ты стрелял? — с трудом проговорил Гром и, сделав по направлению к Рулеву два шага, начал валиться вперед. Он уже не помнил, как майор подхватил его и поволок к выходу по бесконечным огненным коридорам.

Дежа-вю. Яркие звезды над головой. Запах дыма и треск огня. Сильнейшее чувство того, что вот это все уже было. И этот склонившийся над ним темный силуэт Олега Жданова, и горящие развалины-руины «Красного фонаря».

Он приподнялся, отполз подальше от исходящих жаром и искрами бревен, но это не помогло. Жар бушевал и плавился в его теле. И вместе с тем Грома колотил мелкий озноб.

«Я заболел…» — равнодушно подумал Алексей. Он захватил пригоршню сухого и колючего снега и, протерев им пылающее лицо, сел. Темный силуэт склонился над ним и оказался Виктором Рулевым.

— Ну, как ты, герой? — улыбался майор. Лицо его, измазанное копотью и обожжённое, светилось радостью.

— Тамару с Надюшкой нашёл? — прошептал Гром, боясь спросить о главном.

— И мои все живы, — засмеялся Виктор Михеевич, — и Ольга твоя в безопасности. А всё этот твой супермен черножопый! Эй, Али, иди сюда! — крикнул майор, перекрывая гул пожара.

— Витя, забирай семью и отправляйся домой. Не нужно, чтобы тебя здесь видели.

— Да я с места не двинусь, пока Али не заберёт тебя с собой…

— Я никуда не еду. — Гром подавил начавшийся приступ мучительного кашля.

— Тебе нужно отдохнуть, Гром. Ты сильно болен. — Неслышно подошедший Али протянул Грому плоскую фляжку.

— Я приказываю тебе забирать людей и уезжать. Когда потребуешься, я позвоню. — Алексей отвинтил колпачок и опрокинул в горло обжигающую жидкость. Он проводил взглядом отошедшего Рулева и негромко сказал: — Зачисть здесь всё. Никто не должен… — Гром хотел было подняться на ноги, но только бессильно матюкнулся и осел в снег.

Али некоторое время бесстрастно смотрел на него, затем круто повернулся и направился к покрытому копотью снегоходу, гортанными выкриками, словно ударами бича, подгоняя своих людей:

— Майор, поторопи семью. Гром, один снегоход я оставил у ворот.

— Спасибо, Али. Береги Ольгу.

При звуке этого имени дрогнуло неподвижное лицо дагестанца. Он обернулся, хотел что-то сказать, но передумал и только коротко кивнул.

Взревели двигатели, заметались из стороны в сторону острые лучики фар. Выстроившись клином, мощные машины понесли боевиков через озеро, постепенно тая во тьме. Рокот моторов быстро заглушил вой ветра.

Между тем пожар не ослабевал. Пламя перекинулось с горящего дома на подсобные постройки, и теперь уже полыхала вся усадьба.

Бессильно привалившись к стойке въездных ворот, Алексей проводил туманящимся взглядом дагестанцев, чувствуя, как весело и жарко мечется пламя внутри него, яростно гудит в голове, грозя выдавить наружу глаза и взорвать череп изнутри.

Сквозь шум в ушах прорезались далекие завывания пожарных сирен.

Борясь со слабостью и тошнотой, Гром оседлал снегоход и, петляя из стороны в сторону, направился к черневшему невдалеке лесу…

Воздух был сухим и колючим. Он царапал воспаленное горло при каждом вдохе, со свистом вырываясь из обожженных холодом легких. Жар выжег Алексея изнутри, сплавил внутренности в единый, корчащийся от боли, кровоточащий сгусток.

Загнав в стынущую полынью снегоход, Гром долго сидел один на заснеженном ночном берегу, бездумно глядя на поднимающиеся из черной глубины пузыри. Они выскакивали из воды, поднимались над её поверхностью, гонялись друг за дружкой, радужно переливаясь, и лопались с тихими звонкими хлопками.

Гром понимал, что замерзает. Но уж больно хорошо было сидеть вот так, никуда не торопясь, и наблюдать за веселой суетой пузырей. И совсем не холодно, только грустно.

Кто-то коснулся его руки. Алексею лень было поворачивать голову, и он скосил глаза в сторону.

«Ма…» — тихо и радостно подумал он, а не сказал. Его скованные ледяной коркой губы лишь слабо шевельнулись. Весь подался к ней, чтобы, как в детстве, уснуть на ее груди под тихую колыбельную. Но черты матери были холодны и суровы. Она гневно говорила что-то, ругала его, а он не мог понять ни слова.

Однако постепенно в его почти уснувшее уже сознание теплой искоркой скользнуло слово, которое раз за разом повторяла мать: «Ольга… — говорила она. — Ольга…»

С отрешенным удивлением Гром увидел, как, помимо его воли, правая, лишенная всякой чувствительности рука зомби царапает опаленный край кармана кожаного пальто. На снег упала невидимая в темноте, подаренная Али упаковка капсул, предназначенных для американского спецназа, начиненная адской смесью антибиотиков, анестетиков, кофеина и кокаина, и черт его знает чего еще.

Гром не видел, как она упала, потому что ресницы его смерзлись. Не слышал, как она упала, потому что в ушах его пел прибой, на котором он качался вверх-вниз.

Но он ЗНАЛ, что она выпала из кармана и лежит где-то здесь, рядом, в темноте.

Раскачавшись из стороны в сторону на волнах прибоя, он повалился лицом в снег, ударившись бровью о камень, и осторожно заелозил щеками, губами по жесткому насту. Пару раз он прихватывал зубами мелкие ветки и горькие кусочки сосновой коры. Зашарил правее и наконец нашёл.

Давно, когда он учился во втором классе, в школьном туалете к нему подошли три пятиклассника. Один из них, стрельнув глазами по сторонам, тихо спросил:

— Бублегума хочешь?

До этого Алёша пробовал жвачку только один раз в жизни. В тот день они с Витькой Рулевым, сбежав с уроков, «зайцами» уехали на электричке в Москву и у гостиницы «Космос» выменяли у здоровенного белозубого негра на два октябрятских значка и пионерский галстук большую пачку «Джуси фрут».

Весь остаток того дня они с Витькой просидели в ветвях древнего «Ла Фудра» и жевали восхитительную терпкую свежесть.

При этом воспоминании рот маленького мальчика моментально наполнился слюной.

— Держи, — верзила протянул Алёше красивую блестящую упаковку, на которой была нарисована красивая тётя с большими сиськами. Внутри мягкой упаковки угадывалось что-то похожее на большую таблетку.

Недолго думая, Алёша сунул пакетик в рот целиком…

— Открой, придурок! — покатились со смеху старшеклассники. Мальчик надорвал изжёванный пакетик и сунул ему в рот ароматное содержимое, пахнущее ананасом и почему-то резиной…

Обессилевшие от смеха дебилы сползли по стене на заплёванный пол.

В эту секунду дверь распахнулась, и в прокуренный воздух туалетной комнаты ворвался вихрь. Витя Рулев дрался как лев. Он так махал кулаками и так орал матом, что великовозрастные шутники, опасливо поглядывая на него, бочком-бочком двинулись к двери.

Изумленно наблюдавший эту сцену Алёша выдул изо рта большой, красивый пузырь и спросил, рисуясь: