Седьмое лето - Евгений Пузыревский

Она расцвела, она поверила, она понадеялась.

Пётр, узнав о положении супруги, резко изменился, стал ласков, заботлив, чувствителен. Подарки следовали один за одним, комплименты не иссякали, в дом вернулись гости, детские мечты воплощались в реальность.

Ступеньки же остались скользкими.

Однажды, на восьмом месяце, случайно задев на столе, локтём, кружку с горячим чаем и обронив её на мужа, пингвинообразная Людмила «поскользнулась» вновь.

Её спасли, ребёнка – нет.

Всё вернулось на круги своя.

За исключением внутренней покорности.

Мысль о побеге, прочно засела в голову обладательницу хронической гематомы. Оставалось ждать случая, толчка.

И он не заставил себя ждать.

Нарушив категорический запрет и, задумавшись, загрузив в стиральную машину «чёрное» вместе с «белым», добропорядочная жена, представив «в красках» последствия, поддалась панике и закричала.

«Прибежал на крик петух,Полетел из утки пух.И послышалось в кустах.Га-га-га! Кудах-тах-тах!Эту драку до сих порВспоминает птичий двор»[37]

Ночью, пока благоверный спал, Людочка, взяв документы и весь запас так долго накапливаемых денег (красные Жигули «Копейка», были у Петра идеей фикс), она вышла из дому, чтобы больше туда никогда не вернуться.

Никому не сказав ни слова, она переехала в Харьков. На первое время поселилась в гостинице, затем, узнав от старой уборщицы, что та не прочь была бы подселить к себе квартирантку, перебралась к ней.

Шестидесятитрёхлетняя Аксинья Рихторовна, оказалась интеллигентнейшей женщиной, играющей на рояле, поющей романсы и регулярно цитирующей Ахматову, Теффи, Пастернака, Комаровского, Сологуба и многих других, неизвестных для Понеделко, светил серебряной поэзии. Только вот Маяковского почему-то не любила и периодически критиковала.

А жизнь то, оказывается, имеет смысл.

Но сюрпризы на этом не закончились – она вновь была беременная.

Ребёнок, насильственно зачатый, но такой желанный, родился ровно в срок, с нужным весом и состоянием здоровья. Посовещавшись, женщины дали ему, а точнее ей, имя – Тома. Тома Николаевна.

Тут бы и сказке конец, да кто слушал молодец, но… Людмила встретила Петра.

Заходя в магазин, она увидела знакомую фигуру, стоящую к ней спиной у прилавка и услышала голос.

Тот самый голос.

Перепутать было невозможно.

Людмила бросилась домой.

Как он тут оказался? Знает ли он, где она живёт? Что будет с ней и Томочкой, когда он их найдёт?

Это не важно. А важно убежать, исчезнуть, раствориться, как можно быстрее, дальше, незаметнее.

Собрав необходимое и схватив в охапку полугодовалую дочь, она, даже не попрощавшись с Аксиньей Рихторовной, метнулась на вокзал. Купив билеты на первый же поезд, идущий в Москву, отбила в привокзальном телеграфе предполагаемому отцу, что едет к нему, но при этом очень просит сохранить всё в тайне.

Так, сделав пересадку в российской столице, Людочка оказалась в маленьком уральском городке.

Семён Семёнович, придя за час до прибытия поезда, уже ждал, стоя на перроне. Несмотря на разболевшуюся ногу, волнение от встречи не давало присесть, больше чем на пять минут к ряду.

Как говорится – «Больная голова…»

Встретились, обнялись, пустили каждый по слезе и поехали к нему домой, что находился по адресу – улица Чкаловская дом тринадцать.

Отойдя с дороги, обогрев душу и желудок горячим чаем, под влиянием внимательного, заботливого и любящего взгляда, беженка, впервые в жизни, рассказала, во всех мельчайших подробностях, о своём «счастливом» замужестве и его побочных эффектах.

Старый участковый рвал и метался, неуклюже прыгая на одной ноге, размахивая руками, используя, по отношению к Петру, весь свой негативный словарный запас, накопленный во время долгого проживания в советской глубинке.

Вдруг, в конце повествования, он резко изменился и предложил дочери, не много не мало – сходить в кино.

Та, ошарашенная таким поворотом событий, попыталась отказаться, но под отцовским напором – поддалась.

От выработанной способности, к прогибу под мужским желанием, не так-то просто избавиться.

Уложив спать маленькую дочурку и сев в вызванную машину такси, она, всё ещё толком не поняв значение данного поступка, уехала в кинотеатр.

В этот год, по стране, с триумфальным успехом шел «Белый Бим – Чёрное ухо». Английский сеттер (хотя в повести он был шотландским), с жутко грустным взглядом, выплеснул пару вёдер свежего масла в уже чуть потушенное пламя внутреннего, нестабильного, психологического состояния, и Людмила, готовая сорваться окончательно, сев в дожидавшуюся её машину (участковый – звание конечно не генеральское, но тоже вес имеет), вернулась к оставленными ей отцу и дочери.

Достав из почтового ящика ключ (сие место было указано ей перед отъездом), она открыла замок в воротах и прошла во двор.

На звонок никто не открыл.

Странно. Не спать же он там завалился.

Решив постучать в окна комнаты либо кухни, она начала обходить дом, но тут заметила, что одно из стёкол, на веранде, отсутствовало.

Влезла.

Открыв дверь в жилое помещение, она обнаружила, на полу, лежащего подростка лет семнадцати.

Наклонилась, пощупала, пульс есть – живой.

Стоило страху только-только поудобнее обхватить своей пятернёй её фиброзно-мышечный орган гоняющий кровь по сосудам, как в соседней комнате заплакала Томочка и ему пришлось мгновенно ретироваться.

Забыв про всё, мать бросилась на звук издаваемый родным чадом, которого, неожиданно, застала на руках незнакомого парня, по возрасту схожего с тем, что на кухне.

На полу, с кровавым месивом вместо лица, лежал Семён Семёнович, почему-то одетый в женское платье. Если бы не характерная черта в виде отсутствия одной из точек опоры, то опознать её предполагаемого отца, в этом неподвижном куске мяса, было бы не легче, чем вычистить Авдеевы конюшни.

Незнакомец, в забрызганной красным одежде, улыбаясь, молча протянул ей ребёнка.

Она, ожидая подвоха, медленно взяла и сделала два шага назад.

А он всё смотрит.

Тут, ещё недавно сопереживающая злоключениям чернухой собаки, неожиданно ударилась о дверной косяк и, следуя инстинктам, повернулась.

За её спиной, произошло какое-то быстрое движение. Людмила, не успев среагировать, тут же ощутила на себе два прикосновения – сначала ладонь, сжавшую её рот, препятствуя этим рождению крика, затем тонкий острый металлический предмет, упёршийся в левую часть шеи и под давлением, с движением вправо, разрезающий её горло.

Результат полигамной любви, разыгравшийся четверть века назад в далёком Киеве, опустилась на колени, изо всех последних сил прижимая к себе орущее последствие агрессивно-жестокой любви и омывая его пульсирующими струями крови, что так часто текла из разбитого носа.

Сердцу то что – оно работает, оно качает, оно не знает, что уже пора остановиться.

Наташенька уехала.

Сёма и Толик, ещё какое-то время прожили, по инерции, вместе, но очень скоро стали ненавидеть друг в друге абсолютно всё, за что только можно было ненавидеть.

В итоге, одноногий оставил одноглазого в одиночестве.

Нельзя конечно сказать, что Спицын тут же принял обет затворничества. Нет. Подружки были, причём их список пополнялся с геометрической прогрессией, но помнил то он одну, и только она основательно поселилась в его голове, усевшись, там, на лавочку, весело болтая босыми ножками.

Несмотря на запрет, он её разыскал, подкараулил у подъезда, но неожиданно получил такое количество негативного посыла в свой адрес, что ни о каком возвращении не могло быть и речи.

На этом его история, в нашем повествовании, могла бы и закончиться, если бы не ещё одно событие.

Традиционно, в день гибели его родителей, Толик днём напивался, а ночью приходил на Бабий Яр, чтоб как следует прокричаться и выказать этим, всё своё отношение, к обитающим тут, призракам эпохи.

Но, этот раз как-то не задался. Сначала пятнадцатилетние малолетки напали на шатающегося и разящего алкоголем, забрав, подчистую всё, что-то белее или менее ценное. Затем пошел дождь, затруднив своим присутствием и без этого не лёгкий путь. А в конце, апофеозом издевательства, объявилась, кланяясь публике, сломанная нога.

Причём упал то же на ровном месте. И, по идее, надо встать да пойти дальше, но малоберцовая кость, была с этим в корне не согласна. Поэтому, чтобы утвердить своё мнение, она надломилась, в аккурат посередине.

Призраки, в этом году, остались непотревоженными.

Пролежав в больнице положенный срок, Спицын познакомился с одной из медсестёр – одинокой вдовой, старше его на одиннадцать лет. Поженились через два месяца, она переехала к нему и в благодарность родила троих детей, расписав всю его остальную жизнь на работа-дом-дача по выходным – рыбалка по утрам – выпивка по праздникам, бытовое счастье круглосуточно.