История моей жизни - Александр Редигер

Проведение закона, уже принятого Думой, должно было удовлетворить ее; но злоупотребление статьей 87 и издевательство над несменяемостью членов Совета "по назначению" явилось таким насилием и издевательством над Государственным Советом, что и Дума, несмотря на свою антипатию к Совету, возмутилась ими. Столыпин добился от государя этих мер, угрожая своею отставкой. Несомненно, он уже совсем зазнался, потерял чувство меры и сделал непоправимый faux pas*. Взгляд общества на этот поступок Столыпина хорошо выразил член Думы Пуришкевич в следующем стихотворении:

П. А. Столыпину.

За речь лихую в дни былые

В России рвали языки

И гнули непреклонным выи

Нажимом Бирона руки.

А в наши дни - гражданской сечи,

Пяти свобод и диких смут,

За верноподданные речи

Нам преподнес Столыпин кнут.

Но верю я, интриги тонкой

Разрежет нить наш мудрый царь

И голос мощный, голос звонкий

Нас призовет служить, как встарь.

Страницы прошлого порукой

И говорят всечасно нам:

Царям угоден Долгорукий

И тошен обнаглевший хам.

В. Пуришкевич.

15 марта 1911 года.

В общем, Столыпин так повредил себе "нажимом на закон" (его выражение) и местью Дурново и Трепову, что, вероятно, уже не долго удерживался бы у власти, но 1 сентября он был смертельно ранен в Киеве, после чего его заменил Коковцов.

Здоровье жены стало неважным. Она обратилась к женщине-врачу Волковой, а затем к врачу-гомеопату Рогачевскому; последний посоветовал ей ехать на воды в Ессентуки, где и он будет летом; мы решили ехать туда весной, на первую половину курса, а затем жить где-либо на даче с моим тестем. Однако, устройство на новой квартире совершенно исчерпало мои ресурсы, а жизнь нам обходилась дороже тех двенадцати тысяч рублей, которыми я располагал в год. Расходы на поездку на воды должны были внести новую брешь в мой бюджет, а потому я решился переговорить с Коковцовым и, изложив ему причину моих затруднений, просить об увеличении содержания. Он мне сказал, что это невозможно, так как больше восемнадцати тысяч не дается никому из членов Государственного Совета, но предложил мне испросить пособие. 1 апреля я получил таковое в размере пяти тысяч рублей и, благодаря этому, в ближайшие годы успешно сводил концы с концами.

В апреле мы с моим тестем совершили две поездки на станцию Преображенскую для поисков дачи и нашли две смежные в имении Перечицы, принадлежавшем Владимиру Андреевичу Оболенскому, местному земскому начальнику.

Володя в течение зимы почти не готовился в Академию, а больше веселился, и в конце мая вернулся в полк*. В Петербурге он встретился со старыми знакомыми, поступившими в летчики, летал с ними на аэроплане и мечтал сам стать летчиком; это оказалось возможным, но от военных летчиков в то время требовали, чтобы они не женились, а он мечтал о женитьбе на Марусе Ильяшенко, а потому отказался от поступления в авиационную школу. М-м Ильяшенко в январе была в Петербурге и заехала к нам отдать мне визит.

В Ессентуки мы выехали по окончании сессии Совета 30 мая и приехали туда 1 июня. На первых порах мы нашли приют в новой казенной гостинице, довольно примитивной и грязной. На следующий день к нам зашли Васильковские и князь Гавриил Константинович{21}; они остановились в санатории Азау и были им очень довольны, поэтому мы переехали туда же. Мы там получили большую комнату с крытым балконом; продовольствие там было хорошее, в доме были свои ванны, что было весьма удобно, так как в казенных ваннах трудно было добиться очереди. В общем, в санатории было хорошо и мы остались очень довольны им.

Как раз перед нашим приездом Рогачевский должен был уехать из Ессентуков на несколько дней к больному. Он оставил жене записку, что ей делать в первые дни. Прописанные им грязевые ванны, однако, оказались для жены слишком сильными, так что совершенно расстраивали ей нервы; пришлось обратиться к другому врачу, который, раньше всего, должен был привести нервы в равновесии. Ко времени возвращения Рогачевского я ему написал, что мы уже обратились к другому врачу. Лечение жены в Ессентуках продолжалось до 10 июля, после чего нам следовало переехать в Кисловодск брать нарзанные ванны. Но в Кисловодске нам не удалось найти сколько-нибудь сносного помещения, поэтому мы остались еще на две недели в Ессентуках и оттуда ездили в Кисловодск брать ванны.

Ессентуки производили тяжелое впечатление своим неустройством: ванн для больных не хватало, воды в источниках было так мало, что главный источник No 17 по временам закрывался на сутки, а No 4 тек такой слабой струей, что для получения его приходилось ждать очереди по получасу и более; между тем, впоследствии были найдены другие, обильные струи тех же источников. Но хуже всего было то, что курорт был недостаточно обеспечен простой водой, поэтому во время сильной жары приходилось прекращать поливку улиц, вследствие чего становилось крайне пыльно, и в разгар сезона недоставало даже воды для ванн! В городе не было и канализации, что тоже являлось большим недостатком для курорта. Порядка тоже было мало, что вполне понятно, так как отдельные квартиры Ессентуков были в ведении разных властей: городских, станичных и управления вод.

В Ессентуках мне пришлось познакомиться с князем Гавриилом Константиновичем. Он был еще молод (24 года) и нуждался бы в спутнике, более положительном, чем Васильковский, который поощрял его к мальчишеским выходкам. Чрезвычайно добрый и простой, он был весьма симпатичен и добродушно сносил более чем фамильярное обращение Васильковского; последний и его жена очень гордились своею близостью к князю и держались с большим апломбом.

В санатории обедали и ужинали за большим столом, причем, мы невольно познакомились со своими соседями, среди коих весьма симпатичными оказались психиатр Любушин и фабрикант Горшанов с дочерью. В Ессентуках одновременно с нами были брат с женой, но они жили довольно далеко от нас*. Из прежних знакомых мы там видели четы Чебыкиных, Кауфман, Рузских, доктора Алексинского. Генерал Решетин, мой сослуживец по Болгарии, оказался домовладельцем Ессентуков. Кроме четырнадцати поездок в Кисловодск, мы еще ездили с четой Кауфман на тройках в итальянскую колонию, славящуюся своим вином, и с князем и Васильковскими на моторе в Пятигорск к Провалу.

Я в Ессентуках тоже пил воды, а затем брал ванны в Кисловодске. Я чувствовал себя вполне хорошо, и лишь по моей просьбе доктор прописал мне йод; на необходимость принимать его указал мне окулист Тихомиров, лечивший в Петербурге мои глаза, собственно по состоянию моих глаз.

Из Ессентуков мы при большой жаре выехали 26 июля в Петербург, где только переночевали, и затем поехали на дачу в Перечицы. После людного курорта мы были рады деревенской тишине. Мы пробыли на даче до последней возможности и уехали в город только 30 сентября. В последние дни уже шел снег, а гостиная стала совсем необитаемой, так как ее не удавалось согреть. Кроме моего тестя поблизости жили и Мирбахи.