История моей жизни - Александр Редигер

Портовые учреждения также не находятся в соответствии с нуждами флота. Их мастерские, имея главной задачей производить ремонт на судах флота, в настоящее время часто почти не имеют работы; чтобы не распускать мастеровых, они работают по несколько дней в неделю, причем работы производятся крайне медленно и обходятся несоразмерно дорого. При таких условиях значительное сокращение береговых учреждений могло бы быть произведено без всякого вреда для дела и также дало бы существенную экономию.

Назначение в плавание массы судов и сохранение береговых учреждений в прежнем составе имело пагубное значение еще и в другом отношении: не взирая на то, что наш флот по числу нижних чинов лишь немногим уступает германскому, команды на судах все же находятся в большом некомплекте, поэтому перевод нижних чинов с одного судна на другое является делом настолько обыденным, что установление в командах флота должной сплоченности, дисциплины и порядка является труднодостижимым.

Не останавливаясь затем на других мерах, могущих дать сбережения в расходах, мы считаем себя обязанными всеподданейше доложить, что, по нашему глубокому убеждению, Морское министерство имеет полную возможность произвести весьма крупные сокращения в своих текущих расходах и что в видах успешного разрешения той задачи, которая для него должна быть главной - усиления кораблестроения в видах воссоздания флота - такие сокращения представляются необходимыми".

Таково было наше заключение, представленное государю и изложенное возможно объективно и в сдержанных выражениях. Личное же мнение мое (и Дмитриева) сводилось к тому, что Морское министерство вовсе не умеет вести свое хозяйство, заведенное на ненужно широкую ногу и на поддержание которого в должном виде не хватало средств, поэтому все его отрасли были в полном расстройстве и упадке. Чтобы привести его в порядок, надо было, раньше всего, сократить бесполезные учреждения и обратить все средства (личные и материальные) на существенные потребности флота, но Морское министерство либо не сознавало этого, либо не решалось на такую меру, которая вызвала бы неудовольствие многих лиц, заинтересованных в сохранении существовавших положения и порядков. При этом мы с разных сторон слышали о существовании в морском ведомстве крупных хищений*. Действующий флот ненавидел Морское министерство, но и в нем обстояло неблагополучно. Команды флота по прежнему были несплочены и ненадежны; нам говорили, что в Балтийском флоте было несколько случаев растраты офицерами казенных денег, случаев, не доведенных до суда благодаря покровительству Эссена, добивавшегося популярности. В общем, получалась картина ужасающего хаоса и грязи.

8 декабря в Государственном Совете Сухотин мне сказал, что мне, вероятно, придется принять Морское министерство; почти одновременно m-ss Austin сообщила, что о том же слышал и ее муж. Этот слух о будто бы предстоящем мне назначении получил, очевидно, большое распространение, так как 18 декабря ко мне заехал председатель Комиссии государственной обороны в Думе князь Шаховской (бывший моряк), которого я почти вовсе не знал. Заговорив о Морском министерстве, он сказал, что во главе его надо бы поставить человека, опытного в управлении и не моряка, притом, лучше всего штатского, а не военного, так как это будет менее обидно для флота; в заключение он добавил, что Гучков разделяет это мнение. Смысл этого сообщения, очевидно, видно, заключался в том, что Дума желала видеть морским министром не меня, а какого-то штатского (как я потом узнал - Рухлова). Я ему сказал, что вовсе не желаю вновь быть министром, а тем более морским, и что не могу представить себе, будто бы государь мог пожелать, чтобы я вновь стал министром. По-видимому, слух о новом моем назначении не имел никакого основания; места морского министра мне не предлагали, чему я был очень рад, так как для упорядочения морского ведомства надо было бы его все если не сломать, то преобразовать, а для этого у меня не хватало знания. Сверх того, я знал симпатию государя к морякам, и что он не допустил бы коренной ломки; с другой стороны, он знал мой взгляд на наш флот, а потому мое назначение являлось совершенно невероятным.

Про события 1910 года мне остается сказать лишь несколько слов.

Летом ко мне на дачу явился некто Преображенский; оказалось, что это тот писарь Рымша, который в 1907 году выдал готовившееся против меня покушение; тогда его судили вместе с участниками покушения (чтобы они не знали, что он их выдал), присудили к чему-то и тотчас отпустили, переменив ему фамилию. Согласно его просьбе, я ему выхлопотал должность в акцизе.

В начале июля мы с женой вновь поехали к сестре и оттуда на водопад Иматру. В Юстиле со мною случилось неприятное приключение: нам отвели комнату в верхнем этаже, куда недавно была построена новая лестница, у которой наверху были забегающие ступеньки; спускаясь с нее вечером со свечей, я зацепил шпорой за ступеньку и полетел вниз по лестнице. Падение сошло удивительно удачно: я только ушиб плечо и ободрал кожу на темени, на руке и ноге. В довершение благополучия, на соседней даче был муж племянницы, доктор Шредер, который сделал мне перевязки и выяснил, что плечо не повреждено. С перевязкой ссадин жене пришлось возиться дней десять*.

В сентябре ко мне зашел отставной генерал Нечаев; он воспитывался при моем отце в Александровском Брестском кадетском корпусе, который в 1863 году был расформирован. Он мне сообщил, что Александровскому кадетскому корпусу в Петербурге даровано старшинство (и, кажется, - знамя) Брестского корпуса; что поэтому старые воспитанники последнего группируются около Александровского корпуса, в музей которого они собирают всякие воспоминания о Брестском корпусе, и он спросил меня, не осталось ли у меня от отца каких-либо вещей, которые я мог бы передать в музей? Я ему передал альбом с карточками двадцати трех лиц, служивших в корпусе в 1859 году, письмо семнадцати кадет к моему отцу при его уходе, группу кадет выпуска 1862 года и письмо, при котором она была прислана, и, наконец, стихотворение одного кадета. Все это хранилось у меня среди вещей, оставшихся после отца, но этим предметам было место не у меня, а в музее, для которого они представляли значительный интерес. Упомяну здесь, что, кроме Нечаева, я встречал еще несколько лиц, воспитывавшихся в корпусах, в коих отец был директором; из них помню Андрея Андреевича Боголюбова и П. П. Харинского. Они мне говорили, что отца боялись, но уважали и любили, а после его ухода о его времени вспоминали как о времени больших пирогов, то есть сытного питания кадет*.

Сессия Государственного Совета возобновилась 15 октября; до конца года я был на 12 заседаниях Общего собрания, 5 - Финансовой комиссии, одном - ее VI отдела и 4 - группы правых.