История моей жизни - Александр Редигер

Из Морского министерства были затребованы разные дела и материалы; оттуда же мы получили разные сочинения по устройству судостроительных заводов и по морской тактике; особенно последние меня заинтересовали, так как я вообще не имел понятия о действии современных судов в бою, о роли, выпадающей при этом судам разных типов, ни даже об относительном значении артиллерии, мин и тарана в вооружении судов.

Для участия в этих занятиях комиссии* мне пришлось уже 15 сентября переехать в город, хотя на даче еще было хорошо.

По предложению Рерберга было решено, что мы ознакомимся личным осмотром с заводами морского ведомства**, хотя я и считал, что при нашем полном незнакомстве с делом, от этого не будет толку и что нам на заводах могут втирать очки по усмотрению; Рерберг, при своей самоуверенности, утверждал, что ему очков не вотрут, а потому решено было, что мы осмотрим заводы.

Действительно, мы с Рербергом, в сопровождении товарища морского министра, адмирала Григоровича, побывали 25 сентября на Обуховском заводе, который обходили в течение четырех часов. Нам показывали работы в мастерских и объясняли намеченные улучшения в его устройстве; все это нам, очевидно, приходилось принимать на веру. Рерберг воспользовался осмотром для преподания указаний относительно необходимости покраски некоторых крыш и принятия противопожарных мер. Я чувствовал себя весьма неловко в роли ревизора, ничего не понимающего в деле, и слушателя авторитетных указаний Рерберга по пустякам, едва ли даже подлежавшим нашей критике; но, конечно, осмотр завода был сам по себе весьма интересен и поучителен. Морское министерство предоставило в наше распоряжение автомобиль и угостило на заводе завтраком, так что поездка была обставлена очень хорошо. Затем мы б октября на яхте "Нева" пошли с Рербергом и Григоровичем в Кронштадт. По пути туда нам был доложен проект переустройства порта; мы осмотрели пароходный завод, строившийся громадный аварийный док и доковое адмиралтейство.

После этой поездки Рерберг заболел, и мне пришлось одному осматривать судостроительные заводы, Балтийский и на Галерном островке, и Ижорский завод (9, 11 и 14 октября); иронией судьбы являлось то, что я, противник этих осмотров, большую часть их должен был производить один. После осмотров мы на заседаниях комиссии еще подробно обсуждали нужды заводов и выслушивали подробные пояснения по этой части со стороны моряков.

22 октября мы с Рербергом выехали для осмотра в Севастополь и Николаев. Перед моим отъездом, 18 октября, в Петербург вернулся И. В. с женой, побывавшие после Франценсбада в Дрездене, Париже и Черевках, а 20 октября приехал Володя, которому я через Остроградского выхлопотал прикомандирование к Генерал-инспекции кавалерии. Цель этого прикомандирования была двойная: дать ему возможность подготовиться к Академии и вырвать его из провинциальной глуши, где он начал увлекаться барышней Ильяшенко, на которой, однако, не имел средств жениться.

В Севастополь мы поехали в министерском вагоне, в котором Рерберг, я и Григорович имели свои отдельные купе; при нас был делопроизводитель нашей комиссии, чиновник Государственной канцелярии Неклюдов, а при Григоровиче три офицера. До Севастополя мы ехали почти двое с половиной суток, в течение которых было много деловых разговоров по морским делам в салоне нашего вагона. В Севастополе мы провели три дня. Нам отвели бывший дом великого князя Алексея Александровича, где нам устроили и все хозяйство, так что мы там довольствовались на артельных началах. Мы осмотрели минный порт, адмиралтейство, угольную площадку в Киленбалке, пороховые погреба и мастерские для заливки снарядов толом в Сухарной балке, посетили строившиеся корабли "Иоанн Златоуст" и "Евстафий". Григорович смотрел почти готовый корабль "Иоанн Златоуст", и я присоединился к нему; в течение полутора часов я за ним лазил вверх и вниз по всевозможным лестницам, пролезая через горловины (люки), в которых я при своей комплекции боялся застрять, но все же этот осмотр был крайне интересен, так как дал понятие о чрезвычайной сложности устройства корабля. Большое впечатление произвело на меня автоматическое заряжение двенадцатидюймового орудия, совершавшееся в 31-32 секунды*.

Два раза мы были в гостях у главного командира порта, адмирала Бострема, к завтраку и к обеду. Дом главного командира роскошный, так же, как и его дача, и вовсе не соответствовал содержанию, которое было присвоено должности.

Вечером 27 октября мы выехали из Севастополя в том же вагоне и через Синельникове поехали в Николаев, куда приехали 29-го утром. В Николаеве мы пробыли один день, причем осмотрели адмиралтейство и частный судостроительный завод, и вечером выехали обратно в Петербург.

На следующий день нам в Харькове пришлось ждать поезда, к которому прицепили наш вагон, от половины шестого до четверти десятого вечера. У Григоровича в Харькове были знакомые, к которым он поехал; сидеть вдвоем с Рербергом мне не улыбалось, а потому я надумал навестить семью Ильяшенко, в которой Володя постоянно бывал, чтобы поблагодарить за ее хорошее отношение к нему и, кстати, познакомиться с нею.

Начальник станции по телефону узнал мне в полиции адрес Ильяшенко, и я, пообедав на станции, поехал к ним. Полиция, узнав, что я собираюсь к ним, предупредила их о моем приезде, так что меня уже ждали. Я застал семью за чайным столом: мать с двумя дочерями и двух офицеров, из коих один был женихом старшей дочери; молодежь вскоре уехала в театр, а я, посидев три четверти часа, вернулся на вокзал. Впечатление от этого знакомства было, конечно, очень поверхностное, тем более, что молодежь все время молчала, но в общем -симпатичное.

Утром 1 ноября я вернулся в Петербург, пробыв в поездке девять с половиной суток*. Это была первая моя разлука с женой со времени нашей свадьбы. Мы вновь усердно переписывались; с пути я ей послал восемь телеграмм и семь писем и получил одну телеграмму и восемь писем: два - в Севастополе, четыре - в Николаеве, а два письма, опоздавшие в Николаев, вернулись ко мне в Петербург. Особенно курьезно вышло в Николаеве, куда письма адресовались на имя командира порта, который и передал мне в один день, но в два, приема, четыре письма, писанные женским почерком; очень вероятно, он заподозрил, что они были не от жены.

По нашему возвращению возобновились заседания нашей Комиссии. Мы приглашали разных моряков, с которыми беседовали, стараясь уяснить себе причины непорядков во флоте и способы к их устранению. Заседали мы обыкновенно в Мариинском дворце; только членов Думы нашли неудобным звать туда, так как мы их могли приглашать лишь совершенно частным образом, а потому они были приглашены ко мне на квартиру. Приглашали мы их не поименно, а обратились к председателю Думы с просьбой, чтобы члены Думы, знакомые с морскими делами и желающие помочь нам своими показаниями, пожаловали к нам, разбившись на группы по своему усмотрению. Они разбились по партиям на три группы. 4 декабря у меня были Гучков, князь Барятинский, Безак, Звягинцев, Крупенский, Савич и князь Шаховской, а 7 декабря - Львов, Федоров, Челноков и Бобянский; в третьей группе был чуть ли не один Марков 2-й. Не желая приглашать его к себе, я попросил Рерберга позвать его на свою квартиру и сам не был при его допросе. Показания членов Думы представили для нас большой интерес, так как из них выяснились те обвинения против морского ведомства, которыми вызывалось отрицательное отношение Думы к нему. Весьма интересны были также показания начальника Балтийского флота адмирала Эссена и начальника Морского Генерального штаба адмирала князя Ливена. Только от последнего я добился, наконец, объяснения, почему у нас постоянно кроме боевого флота плавали большие учебные отряды, каких не было в других флотах? Причина оказалась крайне простой: во всех иностранных флотах принимались серьезные меры к тому, чтобы подготовленные для них специалисты служили возможно дольше; у нас же преимущества, дававшиеся за сверхсрочную службу, были ничтожны, поэтому специалисты, для подготовки коих плавали учебные отряды, покидали службу тотчас по окончании обязательной службы, и ежегодно приходилось готовить вновь половину всех специалистов. Этим отчасти объяснялось большое число судов, бывшее ежегодно в плавании, вызывавшем большие расходы и траты больших денег на ремонт старых судов, для боя уже непригодных. Другую причину этих трат мне указал Бирилев: назначение в плавание большого числа судов давало возможность назначать на них большое число адмиралов, командиров и офицеров, получавших на них морское довольствие, без которого им трудно было бы существовать; этим же он объяснял и то, что всякие небоевые суда (лоцманские, портовые и тому подобные) у нас были военные, а не заменялись наемными! Очевидно, что всякая мера, клонящаяся к уменьшению плавания, отражаясь на бюджете офицеров, была бы крайне непопулярной во флоте.