Где апельсины зреют - Николай Лейкин

— Дѣйствительно, во снѣ можетъ всякая чушь присниться, согласился Конуринъ:- но я замѣчалъ, что эта чушь иногда бываетъ въ руку и сбывается. Да вотъ я видѣлъ во снѣ, что меня собака бодала — и тотчасъ же получилъ въ Парижѣ отъ жены письмо. Со" бака — письмо.

— Конечно-же. Ну, а тутъ ужъ не собака, а прямо цифра тридцать три… По моему, даже грѣхъ не попробовать, если есть предзнаменованіе.

— Такъ-то оно такъ, да ужъ много очень проиграно. Нѣтъ, ѣдемте въ Италію! — махнулъ рукой Конуринъ. — Объѣздить скорѣе эти итальянскія палестины, да и къ себѣ по дворамъ, на постные щи и кашу. Вѣдь, люди говорятъ, у насъ теперь великій постъ, а мы въ здѣшнихъ заграничныхъ земляхъ и забыли совсѣмъ о немъ, грѣшники великіе. Пріѣхать домой, да и покаяться хорошенько.

— Смотри, Глаша, счетъ-то скорѣй. Ужасъ что въ немъ наворочено… указывалъ Николай Ивановичъ женѣ на счетъ.

— На комнаты по три франка въ день прибавлено, отвѣчала та. — Потомъ сервизъ… За прислугу по два франка въ день на персону…

— Да какъ-же они смѣли, подлецы, супротивъ уговора! Эй, кельнеръ! Или какъ тамъ у васъ!

Николай Ивановичъ разгорячился и началъ тыкать въ электрическій звонокъ.

— За кипятокъ въ чайникѣ и спиртовую лампу, на которой мы чайникъ для нашего собственнаго чаю кипятили, взяли четыре франка, продолжала Глафира Семеновна.

— Рубль шесть гривенъ? — воскликнулъ Конуринъ. — Да вѣдь это разбой на большой дорогѣ!

— Просила я кувшинъ теплой воды, чтобы шею себѣ послѣ желѣзной дороги вымыть — и за кувшинъ воды франкъ поставленъ.

— Не отдамъ, же за что не отдамъ, что по уговору не было назначено, продолжалъ горячиться Николай Ивановичъ и когда слуга явился, воскликнулъ, тыкая пальцемъ въ счетъ: — Команъ это? Кескесе? Пуръ шамбръ было двѣнадцать франковъ объявлено, дузъ франкъ, а тутъ кензъ. Вѣдь это мошенничество, мусье. И пурх ло, и пуръ самоваръ… Да какой тутъ съ чорту самоваръ! Просто чайникъ съ грѣлкой… Это разбой… Глаша! Какъ разбой по французски? Да переведи-же ему скорѣй по французски.

— Я не знаю, какъ разбой по французски, — отвѣчала Глафира Семеновна.

— А! Ты это нарочно? Нарочно, мстишь мнѣ, что я не остаюсь въ этомъ игорномъ вертепѣ Ниццы и уѣзжаю изъ нея? Хорошо… Ладно… я и самъ сумѣю!..

— Увѣряю тебя, Николай Иванычъ, что я же знаю, какъ разбой. Насъ про разбой не учили, оправдывалась Глафира Семеновна. — Въ благородномъ пансіонѣ съ генеральскими дочерьми я обучалась, такъ зачѣмъ намъ знать о разбоѣ!

— Довольно! Молчи! Это, братъ, разбой! Это, братъ, въ карманъ залѣзать — вотъ что это. Компрене? Воля, что это… кричалъ Николай Ивановичъ и жестами показывалъ слугѣ, какъ залѣзаютъ въ карманъ. — Какъ воры по французски? обратился онъ къ женѣ.

— Ле волеръ…

— Ле волеръ такъ дѣлаютъ. Компрене? Ле волеръ.

Лакей недоумѣвалъ и пятился. Когда же слово "ле волеръ" закричалъ и Конуринъ и показалъ даже слугѣ кулакъ, то испуганный слуга выбѣжалъ изъ номера и черезъ минуту явился вновь, но уже съ управляющимъ гостинницей, съ французомъ съ сѣдой, козлиной наполеоновской бородкой и съ карандашемъ за ухомъ. Началось объясненіе съ управляющимъ, въ которомъ уже приняла участіе Глафира Семеновна. Конуринъ по прежнему показывалъ кулакъ и бормоталъ:

— Мы къ вамъ "вивъ ли Франсъ", всей душой, а вы грабить? За это вотъ! Какое-же послѣ этого французское сочувствіе, коль вы будете грабить!

Управляющій слушалъ спокойно, онъ понялъ въ чемъ дѣло, когда ему тыкали пальцемъ въ счетъ, и наконецъ заговорилъ, начавъ оправдываться.

— Глаша! Что онъ говоритъ? спрашивалъ Николай Ивановичъ.

— Онъ говоритъ, что это оттого на комнаты прибавлена цѣна, что мы дежене и дине у нихъ не брали, то есть не завтракали и не обѣдали за табльдотомъ, а онъ предупреждалъ насъ.

— Какъ не обѣдали и не завтракали? Нарочно вчера остались дома завтракать, чтобы глотку имъ заткнуть. Врешь ты, мусье! Мы дежене вчера, всѣ труа дежене. Да переводи-же ему, Глаша!

— Я перевожу, а онъ говоритъ, что одинъ разъ завтракать мало.

— Ну, городъ! Совсѣмъ хотятъ взять въ кабалу! Въ вертепахъ обыгрываютъ, въ гостинницахъ насчитываютъ. Хоть-бы взять англійскій ресторанъ, гдѣ мы третьяго дня обѣдали… Ограбили. Нонъ, нонъ, прибавки за комнаты никакой… Рьянъ пуръ шамбръ… размахивалъ руками Николай Ивановичъ. — Мы кричимъ "вивъ ли Франсъ", вы кричите "вивъ ли Руси", а извольте видѣть какое безобразіе! Дузъ франкъ пуръ шамбръ и рьянъ!..

Глафира Семеновна старалась переводитъ. Управляющій смягчился и обѣщался по франку въ день сбросить за комнату. Николай Ивановичъ продолжалъ торговаться. Кончили на двухъ франкахъ, убавили франкъ за кипятокъ.

— Ахъ, ярыги, ярыги! Ахъ, грабители! восклицалъ Николай Ивановичъ, выбрасывая деньги по счету. — Ни копѣйки за это на чай гарсонамъ, швейцарамъ и дѣвушкамъ!

Черезъ часъ они ѣхали въ омнибусѣ съ чемоданами на станцію желѣзной дороги. Глафира Семеновна сидѣла въ углу омнибуса и дулась. Ей ни за что не хотѣлось уѣзжать, не отыгравшись въ рулетку. Конуринъ, напротивъ, былъ веселъ, шутилъ, смотрѣлъ изъ окошка и говорилъ:

— Прощай, славный городъ Ницца! Чтобы тебѣ ни дна, ни покрышки!

XXX

Ивановы и Конуринъ подъѣзжали къ желѣзнодорожной станціи.

— Батюшки! Да это та-же самая станція, на которую мы и изъ Марселя и изъ Монте-Карло пріѣхали, — говорилъ Николай Ивановичъ. — Сказала ли ты въ гостинницѣ, чтобы насъ везли на ту дорогу, по которой въ Италію можно ѣхать? — спросилъ онъ жену.

— Сказала, сказала. А то какъ-же? Прямо сказала; ля гаръ пуръ Ромъ.

— А развѣ Римъ-то по-французски ромомъ называется? — удивленно задалъ вопросъ Конуринъ.

— Да, да. Римъ — Ромъ по-французски, — отвѣчала Глафира Семеновна.

— Фу, ты пропасть! Такой городъ и вдругъ похмельному зовется: ромъ! А еще папа живетъ! Стало быть бѣлый и красный ромъ-то оттуда къ намъ и привозится?

— Да почемъ-же я-то знаю, Иванъ Кондратьичъ! Насъ объ винахъ въ пансіонѣ не учили.

— Та-же самая дорога, что въ Римъ, что въ Монте-Карло, теперь ужъ я вижу… — продолжалъ Николай Ивановичъ, вынимая изъ кармана карту желѣзныхъ дорогъ и смотря въ нее.

Заглянула въ карту и Глафира Семеновна и сказала:

— Дѣйствительно, та. Вотъ Ницца, откуда мы ѣдемъ, — ткнула она пальцемъ, — вотъ за красной чертой Италія. Видишь, написано: Италія? Вотъ мы такъ поѣдемъ въ Италію, потому что другой дороги изъ Ниццы нѣтъ. А вотъ по пути и Монте-Карло. Вотъ оно напечатано: Монте-Карло.

— Мимо вертепа стало быть поѣдемъ? — спросилъ Конуринъ Глафиру Семеновну.

— Мимо, мимо.

— Вотъ съ удовольствіемъ-то плюну на станціи.

— И я съ тобой вмѣстѣ,- подхватилъ Николай Ивановичъ.

— А какъ это глупо будетъ. Словно дѣти… — сказала Глафира Семеновна. — На которомъ мѣстѣ ушиблись, на то и плюютъ. Совсѣмъ бородатыя дѣти.

Остановились у станціи. Носильщики потащили багажъ. Сопровождавшій омнибусъ человѣкъ изъ гостинницы сталъ спрашивать, куда сдавать багажъ.

— Ромъ, Ромъ, Ромъ… — твердила Глафира Семеновна.

— Въ Ромъ или въ Коньякъ, но только вонъ изъ вашего славнаго города Ниццы, — прибавилъ, смѣясь, Конуринъ.

Человѣкъ изъ гостинницы повелъ ихъ къ кассѣ, сдалъ багажъ, купилъ имъ билеты до Рима и заговорилъ, что-то объясняя.

— На итальянской границѣ нужно будетъ пересаживаться въ другіе вагоны, — перевела Глафира Семеновна. — Но затo эти билеты дѣйствительны на четырнадцать дней и мы по пути, если захотимъ, то можемъ на каждой станціи останавливаться, — весело прибавила она.

Въ головѣ ея въ это время мелькнула мысль, что во время пути она, можетъ быть, успѣетъ уговорить мужа и Конурина сойти въ Монте-Карло и остаться тамъ часа на три до слѣдующаго поѣзда, чтобы отыграться въ рулетку.

— Гдѣ тутъ останавливаться! — махнулъ рукой Николай Ивановичъ. — Прямо въ Римъ. Изъ Рима въ Неаполь, оттуда въ Венецію и домой…

— Да, да… Въ Римъ такъ и въѣдемъ. Пусть ромомъ насъ угощаютъ… — подхватилъ Конуринъ и опять прибавилъ:- Скажи на милость, вотъ ужъ не думалъ и не воображалъ, что Римъ хмельной городъ.

Человѣкъ изъ гостинницы, исполнивъ свою миссію по сдачѣ багожа и покупкѣ билетовъ, привелъ Ивановыхъ и Конурина въ залу перваго класса, поставилъ около нихъ ихъ сакъ-вояжи и пледы съ подушками и, снявъ фуражку, остановился въ ожидающей позѣ.

— Что? Пуръ буаръ теперь? на чай хочешь? спросилъ, улыбаясь, Николай Ивановичъ. — А зачѣмъ путешественниковъ въ гостинницѣ грабите? Мы — рюсъ, вы — франсе и должны въ мирѣ жить, потому что друзья, ами. Какое-же тогда "вивъ ли Руси" съ вашей стороны? На вотъ полъ-четвертака. А больше не дамъ. Не стоите вы, черти!

Онъ далъ мелкую серебряную монету. Черезъ нѣсколько минутъ подошелъ поѣздъ изъ Марселя, отправляющійся до итальянской границы и супруги Ивановы и Конуринъ засѣли въ купэ вагона. Когда поѣздъ тронулся, Конуринъ перекрестился.