Где апельсины зреют - Николай Лейкин

— Ничего не подѣлаешь, коли здѣсь порядки такіе, отвѣчала Глафира Семеновна, принимая отъ конторщика билетъ на право входа въ игорныя залы, и спросила:- Комбьянъ пене? Рьенъ? переспросила она отвѣтъ конторщика и прибавила, обратясь къ мужу:- Видишь, какъ хорошо и деликатно, дали билетъ и ни копѣйки за него не взяли.

— Да какая ужъ, душечка, тутъ деликатность, коли совсѣмъ оконфузили допросомъ. Только развѣ не спросили о томъ, въ какія бани въ Петербургѣ ходимъ.

Очередь дошла и до Конурина. Тотъ тяжело вздохнулъ и подошелъ къ конторкѣ.

— Полѣзай, Иванъ Кондратьевъ, и ты на расправу, коли сунулся съ своими деньгами въ Монте-Карлу эту проклятую, проговорилъ онъ и прямо подалъ конторщику свой заграничный паспортъ. — Крестьянинъ Ярославской губерніи, Пошехонскаго уѣзда и временный Санктъ-Петербургскій второй гильдіи купецъ, женатъ, но жену дома оставилъ. Впрочемъ тутъ изъ паспорта все видно, прибавилъ онъ, обращаясь къ конторщику. — Вотъ даже и двѣ печати отъ австрійскаго консульства и отъ германскаго. Будь, братъ, покоенъ: не мазурики и въ социвалистахъ не состоимъ.

Былъ выданъ и Конурину входный билетъ.

XXV

Запасшись билетами для входа. Ивановы и Конуринъ направились въ игорныя залы. Дабы попасть въ игорныя залы, пришлось пройти черезъ великолѣпную гостиную залу, предназначенную, очевидно, для отдыха послѣ проигрыша и уставленную по стѣнамъ мягкими диванами. Въ ней бродило и сидѣло человѣкъ пятьдесятъ — шестьдесятъ публики. Были мужчины и дамы. Мужчины курили. На лицахъ всѣхъ присутствующихъ было замѣтно какое-то уныніе. Почти всѣ сидѣли и бродили по одиночкѣ. Группъ совсѣмъ было не видать. Кое-гдѣ можно еще было замѣтить стоявшихъ по двое, но они молчали или разговаривали въ полголоса. Нишутки, ни даже улыбки нигдѣ не замѣчалось. Всѣ были какъ-то сосредоточены и даже ступали по мозаичному долу осторожно, стараясь не дѣлать шуму. Такъ бываетъ обыкновенно, когда въ домѣ есть трудно больной или покойникъ. Сосредоточенность и уныніе присутствующихъ подавляли все. Даже изумительная роскошь отдѣлки залы не производила впечатлѣнія на входящихъ. — Фу, ты пропасть! Даже жутко дѣлается. Что это всѣ ходятъ и молчатъ? проговорилъ Конуринъ, обращаясь къ Глафирѣ Семеновнѣ.

— Да почемъ-же я-то знаю! отвѣчала она, раздраженно. — Нельзя-же въ хорошемъ аристократическомъ обществѣ кричать.

Уныло-угнетенный тонъ и на нее произвелъ впечатлѣніе.

— Вонъ барынька-то съ птичкой на шляпкѣ въ уголкѣ какъ пригорюнясь сидитъ и даже плачетъ. Должно быть сильно проигралась, замѣтилъ Николай Ивановичъ.

— Ужъ и плачетъ! Все ты шиворотъ на выворотъ видишь.

— Да конечно-же плачетъ. Видишь, на глазахъ слезы. Моргаетъ глазами и слезы… Конечно-же проигралась.

— Можетъ быть мужъ раздразнилъ.

— А зачѣмъ-же тогда держать кошелекъ въ рукахъ и перебирать деньги? Видишь, серебро. И денегъ-то всего три франка и нѣсколько сантимовъ. Сейчасъ видно, что это остатки. До тла проигралась.

— Удивительно, какъ это вы любите видѣть во всемъ худое.

Николай Ивановичъ, между прочимъ, не спускалъ съ дамы глазъ. Дама была молоденькая, нарядно и кокетливо одѣтая. У ней въ самомъ дѣлѣ на глазахъ были слезы. Вотъ она убрала въ карманъ кошелекъ, тяжело вздохнула и задумалась, въ упоръ смотря на колонну, находящуюся передъ ней. Такъ она просидѣла нѣсколько секундъ и перевела взоръ на свою правую руку, пощупала на ней браслетъ и стала его снимать съ руки. Черезъ минуту она поднялась съ дивана и стала искать кого-то глазами въ залѣ. По залу, заложа руки за спину и закусивъ въ зубахъ дымящуюся сигару, бродилъ черный усатый господинъ въ длинной темной визиткѣ англійскаго покроя. Дама направилась прямо къ нему. Онъ остановился, вынулъ сигару изо рта и, будучи высокаго роста, наклонился надъ дамой, какъ-бы сбираясь ее клюнуть своимъ длиннымъ крючковатымъ носомъ восточнаго типа. Они разговаривали. Дама подала ему браслетъ. Онъ взялъ отъ нея браслетъ, холодно-вѣжливо кивнулъ ей и отошелъ отъ нея, въ свою очередь отыскивая кого-то глазами. Искать пришлось не долго. Съ нему подлетѣлъ низенькій, толстый, съ неряшливой полусѣдой бородой человѣкъ въ гороховомъ пальто. Они отошли въ сторону и вдвоемъ стали шептаться и разсматривать браслетъ. Пошептавшись, усатый господинъ поманилъ къ себѣ даму и, спрятавъ браслетъ въ одинъ карманъ, вынулъ изъ другаго кармана кошелекъ и началъ отсчитывать ей деньги.

— Глаша, Глаша, смотри. Та дама, что плакала, браслетъ свои ростовщику закладываетъ. Передала ему браслетъ и деньги получаетъ, указалъ Николай Ивановичъ женѣ.

— Ну, ужъ вы наскажете.

— Да смотри сама. Вотъ у колонны… Видишь… Сейчасъ передала ему браслетъ и деньги взяла. Вонъ онъ ей и росписку пишетъ.

Усатый господинъ дѣйствительно вынулъ записную книжку и писалъ въ ней что-то карандашемъ. Черезъ минуту онъ вырвалъ изъ книжки листикъ и подалъ его дамѣ. Дама быстро схватила листикъ и ускореннымъ шагомъ побѣжала къ дверямъ, ведущимъ въ игорныя залы и охраняемымъ швейцаромъ и контролеромъ.

— Ну, что, убѣдилась? — спрашивалъ жену Николай Ивановичъ и прибавилъ:- Вотъ гнѣздо-то игорное! Даже ростовщики водятся.

— Да мало-ли дуръ всякихъ есть, — отвѣчала Глафира Семеновна.

Конуринъ тоже видѣлъ операцію залога браслета и дивился.

— Ловко! Совсѣмъ по цивилизаціи! прищелкнулъ онъ языкомъ и покачалъ головой. — И вѣдь какъ все это въявь дѣлается, безъ всякаго стѣсненія! При игорномъ домѣ и касса ссудъ… Удивительно.

— Попали мы въ мѣстечко! — вздохнулъ Николай Ивановичъ и спросилъ: — а гдѣ-же играютъ-то? Гдѣ этотъ самый вертепъ? Гдѣ рулетка?

— А вотъ должно быть за тѣми дверями. Всѣ туда идутъ, — кивнула Глафира Семеновна на двери, за которыми скрылась заложившая свой браслетъ дама, и направилась къ этимъ дверямъ, ведя за собой мужа и Конурина.

Швейцаръ и контролеръ тотчасъ-же загородили имъ дорогу и спросили билеты. Контролеръ довольно внимательно просмотрѣлъ билеты, перевралъ въ слухъ фамилію Конурина и наконецъ, возвративъ билеты, произнесъ: "entrez, messieurs". Швейцаръ распахнулъ двери.

— Ну, наконецъ-то въ рай впустили! произнесъ Конуринъ. Люди свои кровныя деньги имъ несутъ на съѣденіе, а они у каждой двери заставы понадѣлали.

Глазамъ Ивановыхъ и Конурина открылся рядъ большихъ и длинныхъ залъ, отдѣленныхъ одна отъ другой широкими арками. Посреди залъ стояли огромные столы и около нихъ густо толпилась публика. Дамы протискивались сквозь толпу мужчинъ, протягивали руки со ставками. Мужчины загораживали имъ дорогу и въ свою очередь лѣзли къ столу, стараясь поставить на номеръ деньги. Наступившіе кому нибудь на ногу или толкнувшіе другъ друга, даже не извинялись. Азартъ поборолъ все. Вездѣ раскраснѣвшіяся лица, вездѣ тяжелое прерывистое дыханіе, растрепанныя прически, на которыя владѣльцы ихъ, отдавшись всецѣло игрѣ, уже не обращали вниманія и не приводили въ порядокъ. Какъ въ гостиной залѣ, такъ и здѣсь несложный сдержанный разговоръ, состоящій изъ игорныхъ терминовъ или даже только полушопотъ, изрѣдка прерываемый извѣстными выкриками крупье: "Faites vos jeux" и "rien ne va plus".

Ивановы и Конуринъ обошли всѣ залы, бродя между столами и наблюдая стоявшую и сидѣвшую около нихъ публику. У одного изъ столовъ они услышали и русскій полувозгласъ:

— Бьетъ игра, бьетъ и даже просвѣта не вижу!

— Слышалъ? Русопета нашего обчищаютъ, кивнулъ Конуринъ по направленію къ столу. — Попался, голубчикъ.

— Не лѣзь на рогатину. Самъ виноватъ, откликнулся Николай Ивановичъ.

— Однако, вѣдь есть-же такіе, что и выигрываютъ, — замѣтила Глафира Семеновна. — Я сама читала въ газетахъ, что какой-то кельнеръ изъ ресторана здѣсь цѣлое состояніе выигралъ.

— Ну, такихъ, я думаю, не завалило. Иначе, суди сама, на какіе имъ доходы было-бы такой дворецъ для игорнаго дома построить. Вѣдь дворецъ. Вонъ люстра-то виситъ съ потолка… Вѣдь она состояніе стоитъ.

Отъ одного изъ столовъ отошелъ уже не раскраснѣвшійся, а блѣдный мужчина съ черной бородой, взъерошилъ себѣ рукой прическу, опустился на круглый диванчикъ и упершись руками въ колѣнки, безсмысленно сталъ смотрѣть въ полъ.

— Этого тоже должно быть ловко умыли!.. — замѣтилъ Конуринъ.

— Вонъ и старушка бродитъ и отдувается, — указалъ Николай Ивановичъ. — Непремѣнно и ей бокъ нажми… Шляпка-то совсѣмъ съѣхала у ней набокъ, а она и не замѣчаетъ. Грѣхъ, бабушка, въ вертушку въ эти годы играть. Богу-бы молилась дома.

Глафира Семеновна сердилась.

— Ахъ, какъ вы мнѣ оба надоѣли своими прибаутками! — проговорила она, обращаясь къ мужу и Конурину. — Я сбираюсь попробовать счастія, а вы съ двухъ сторонъ: одинъ — нажгли, а другой — умыли. Вѣдь такъ нельзя… Ни въ какой игрѣ не слѣдуетъ такихъ словъ подъ руку говорить. Надо бодрить человѣка, а не околачивать его разными жалкими словами.