Элис. Навсегда - Гарриэт Лейн

«Не впадай в заблуждение, считая их своими друзьями, – повторяю я себе снова и снова. – Будь настороже. Не расслабляйся ни на минуту».

«Не расслабляйся», – говорю я себе, когда хожу по саду Элис и срезаю розы для большой вазы в гостиной. «Не расслабляйся, – мысленно твержу, лежа на краю бассейна и подставив лицо солнечным лучам. – Будь начеку».

Несколько дней мы остаемся прежней маленькой группой людей, и хотя время от времени я вижу, насколько Полли нелегко терпеть Онор и до какой степени та испытывает к Тедди гораздо меньше тепла, чем он к ней, мы продолжаем наше праздное и вполне мирное сосуществование. Поздно встаем и поздно ложимся спать. Иногда выбираемся на пляж, в винный магазин или супермаркет, но чаще держимся рядом с домом. Незаметно появляется миссис Тэлбот и наводит за нами порядок.

Вечером в пятницу в холле звонит телефон. Никто и никогда не звонит сюда по обычной линии, поэтому Полли переглядывается с Тедди и оба восклицают:

– Папа!

– Возьми трубку, – просит Полли, но брат увлечен игрой в карты с Онор и не хочет прерываться.

Вернувшись, Полли объявляет:

– Он приедет сюда завтра. Говорит, что больше не может работать в Лондоне. Там слишком жарко. Уверяет, что не станет путаться у нас под ногами.

– Он снова стал сочинять? – спрашивает Онор.

Впервые она заинтересовалась кем-то помимо себя самой.

– Не знала, что он опять взялся за перо.

– Наверное, все-таки взялся, – отвечает Полли и уходит, чтобы поставить в духовку чесночный хлеб.

Лоренс приезжает ближе к вечеру на следующий день. Я лежу на своей постели и читаю, когда снаружи доносится шуршание гравия под колесами. Перекатившись к краю постели, украдкой выглядываю в окно и вижу, как он ставит «вольво» рядом с моим «фиатом», открывает багажник и достает свои вещи. В одной сумке, плоской, вероятно, лежит портативный компьютер; в другой, обычной дорожной, наверное, набор туалетных принадлежностей и несколько пар белья. И я вспоминаю шкаф в его комнате – у него, разумеется, есть здесь все необходимое, так что незачем тащить слишком много вещей из города. Лоренс стоит на подъездной дорожке, потягивается, осматривается. Заметно, с каким удовольствием он ощущает на своем лице солнечный свет.

Остальные ушли на теннисный корт полковника – Уильямса, и в доме я одна. Как только Лоренс захлопывает багажник и направляется к кирпичной арке, я вскакиваю, подхожу к большому зеркалу над туалетным столиком и провожу рукой по волосам, чтобы моя прическа не выглядела прилизанной. Последние несколько дней солнце, морская соль и хлорированная вода бассейна придали живой цвет моему обычно бледноватому лицу – кожа на нем стала более смуглой, россыпью проступили веснушки. У меня сияют глаза. Я улыбаюсь сама себе. А потом жду, встав за дверью спальни, слыша, как он шагает по паркету, насвистывая себе под нос.

– Лоренс! Это вы! – восклицаю я, когда он появляется в холле.

Я уже вышла из спальни и перегнулась через ограждение лестничной площадки второго этажа. Он поворачивается, смотрит на меня снизу, улыбается. Я же кладу ладонь себе поверх сердца, изображая облегчение.

– Привет! – говорит он. – Я вас напугал? Неужели Полли забыла предупредить о моем приезде?

– Конечно, предупредила, но только я забыла об этом.

Лоренс начинает подниматься по лестнице, ступенька за ступенькой, и продолжает улыбаться так, будто это я только что приехала сюда, а не он. И с его приближением прохладный и просторный холл словно уменьшается в размерах. У меня возникает ощущение, будто стены вдруг сближаются друг с другом, а потолок опускается, чтобы мы оказались в более уединенном, почти потайном местечке. Когда Лоренс выходит на лестничную площадку, воздух между нами начинает слегка вибрировать. Интересно, чувствует ли он тоже нечто подобное?

– Они все у соседей. Играют в теннис, – объясняю я. – Позвать их?

– Не надо. Пусть играют, – отвечает Лоренс, встает передо мной, ставит на пол сумки, и мы обмениваемся формальными поцелуями в щеку.

– Вы хорошо загорели, – замечает он.

– Нам очень повезло с погодой, – говорю я, думая: «Да. Он это тоже чувствует. Или только что начал ощущать».

– У вас ведь где-то поблизости живут родители? – спрашивает он. – Наверное, вы хорошо ориентируетесь в Бидденбруке?

Лоренс поднимает свои сумки, заносит в комнату и выглядывает в окно. Я следую за ним, но останавливаюсь в дверях. Миссис Тэлбот побеспокоилась о том, чтобы снять с кровати покрывало и поставить на туалетный столик вазу с розами.

– Хотите чаю? – предлагаю я.

Он кивает и обещает спуститься вниз через пару минут.

В кухне я завариваю чай, кладу на тарелку несколько миндальных пирожных и выношу поднос на террасу. Издалека легкий бриз доносит хлопки ракеток по теннисному мячу и раздраженные возгласы. А вскоре ветер меняет направление, и уже не слышно ничего, кроме воркования лесных голубей.

– Я хотел поздравить вас с успехом, – произносит Лоренс, появляясь из дома у меня за спиной.

Я смотрю на него и на мгновение ощущаю головокружение, не совсем понимая, что он имеет в виду.

– С успехом вашего плана. По поводу учебы Полли, – объясняет он с улыбкой. – И академического отпуска.

– Да, конечно!

Все это представляется мне теперь далеким прошлым. Уже несколько дней мы вообще не разговаривали о чем-либо имеющем отношение к действительности. Поначалу мне хотелось задать Полли множество вопросов относительно ее дальнейших намерений, но со времени приезда в Бидденбрук не представилось подходящего момента. А кроме того, мне вообще не хотелось надоедать ей этим.

– Она, вероятно, рассказала вам о мистере Бамере, – говорит Лоренс. – Когда я беседовал с ним, он проявил понимание ситуации. А теперь, когда идея Сэма с постановкой пьесы потерпела крах, мне кажется, Полли осенью вернется к занятиям. И никакой катастрофы не произошло.

– Надеюсь, вы правы, – отвечаю я с сомнением, поскольку, в силу известных причин, не могу разделять его оптимизма.

Лоренс склоняет голову набок.

– Так вы полагаете, что она не станет продолжать учебу?

– Я в этом не уверена.

Он ставит чашку на стол, берет пирожное и начинает крошить его между пальцами, глядя на могучий ствол медного бука.

– А я-то думал, что худшее уже позади, – вздыхает Лоренс. – У меня такое чувство, что с еще одним периодом вечных колебаний и нерешительности Полли мне уже не справиться. Хотя, разумеется, «нерешительность» в данном случае неподходящее слово. Речь, напротив, должна идти о ее железной воле. И все мои разговоры с ней лишь укрепляют это упрямство.

Воцаряется тишина. Колыхания ветвей деревьев почти беззвучны. На небе проступают облачка, формой немного напоминающие елку, но они такие смутные, что едва различимы.

– Могу я рассчитывать на вашу помощь? – вдруг спрашивает Лоренс. – Вы единственная, чьим мнением Полли дорожит. Вам как-то это удается… Но мне, разумеется, не хотелось бы ставить вас в неловкое положение…

– Я попытаюсь, – говорю я.

В этот момент доносится скрип калитки, и остальные возвращаются через сад, раскрасневшиеся и взмокшие. Заметив Лоренса, они начинают издали выкрикивать приветствия.

– У Джексонов дом на побережье штата Мэн, – вещает Онор, – и, конечно, это гораздо лучше, чем проторчать весь август в Нью-Йорке, где очень жарко, а все друзья разъехались. Но, представьте, они все равно нам звонят, чтобы мы не забыли упаковать вечерние наряды и галстуки. У них там местный клуб! Воображаю, что это такое. Сожалею, что вообще согласилась на эту поездку.

За столом на террасе сидим мы все, но такое впечатление, что обращается она только к Лоренсу. А когда склоняется вперед, чтобы взять из пачки Полли очередную сигарету (как я заметила, Полли перестала курить тайком – видимо, против этой привычки прежде возражала лишь Элис), у нее на ключице начинает поблескивать висящая на цепочке вокруг шеи серебряная буковка О и крошечная подковка. Весь вечер Онор говорит о себе, выставляя напоказ свою светскость, умудренность опытом, причем делает это так прямолинейно, что выглядит наивной дурехой.

Однако странным образом мне эта показуха – излишняя оживленность, широко распахнутые глаза, якобы случайные прикосновения пальчика то к губам, то к шее – кажется неожиданно трогательной. Мое отношение к Онор даже немного меняется к лучшему. Я всегда испытываю сложные чувства, когда человек неадекватно оценивает ситуацию и собственное поведение. Иногда я таких людей жалею, порой они вызывают у меня презрение, мне любопытно или смешно, но в редких случаях глупость видится мне даже в чем-то милой. Трудно представить, насколько это роскошное чувство: блаженное непонимание собственной нелепости.

Полли это тоже свойственно, но я уверена, что она повзрослеет и сама все начнет понимать. А Онор, судя по всему, была подобным образом воспитана и уже не изменится никогда.