Последний бой - он трудный самый - В Миндлин

Теперь сквозь шум боя в нашем подвале повсюду слышно тяжелое дыхание, вскрики и кашель многих людей. Плачут дети. Матери и бабушки их успокаивают. Некоторые женщины еще не отыскали своих детей, выведенных из горящего дома раньше. Что творится в душе матерей?.. И дети ищут и не находят «мутти»...

На немецкую землю пришла расплата за все содеянное фашистами.

— Му-утти!.. Мутти!..

Но мутти не отзывается... Нет мамы.

Как ни старались наши разведчики и танкисты, не всех детей удалось им вытащить из горящего убежища. И не всех спасенных довести до укрытия. Трагически, яркими пятнышками выделяются на мостовой их цветные, вязаные шапочки...

Последним прибегает в подвал лейтенант Тихонов. Яростно матерясь он гонит перед собой нескольких пожилых немцев.

— Шнелль, шнелль! Чтоб вы сгорели, фрицы проклятые! Шнелль!

— Тихонов, ты полегче... Старики все же, — возмущенно говорит капитан Волков.

— Товарищ капитан, а вы скажите это немецким пулеметчикам! — огрызается Тихонов. Увидав меня, угрюмо докладывает: — Товарищ гвардии подполковник, ваше приказание выполнено! Имею потери: один убит, двое ранены. Наши... За что солдат погиб? За этих...

Командир разведвзвода еще не остыл, не очухался и дышит тяжело; с надрывом. Дрожащими пальцами лихорадочно пытается скрутить цигарку, махорка просыпается на пол. Справившись, прикуривает от трубки парторга и опускается на подставленный кем-то патронный ящик.

...Первыми начали выползать из углов мальчишки. Словно маленькие зверьки, они вначале высовывали из норок свои излучающие любопытство, но пока еще настороженные мордочки.

Солдаты и командиры подзывали их и давали еду.

Дети остаются детьми: совесть у них чиста. Каким-то шестым чувством они понимают, что русские «панцер-золдатен» не причинят им вреда! А наши смотрят на них с состраданием... Даже старший сержант Плоткин, ворча себе под нос что-то сердитое, развязывает «сидор» и потихоньку, чтобы никто не видел, сует мальчишкам куски вывалянного в махорке сахара. Глаза его блестят подозрительно, и вокруг них собрались крупные ласковые морщины.

Немки забились по углам, подальше, тщетно пытались удерживать детей возле себя. Но разве удержишь?!

А я еще острее почувствовал, как дороги мне мои товарищи. Сердце радовалось за них. Невзирая на все, мы смогли остаться Людьми! Людьми с большой буквы, советскими.

— Да, — печально сказал вдруг Плоткин. — Счастье, когда в твоем доме дышит ребенок. У вас есть дети, товарищ гвардии подполковник?

— Нет, старший сержант, я еще не женат.

— Ничего-о, будут еще, дай вам бог уцелеть! А где мои детки? Где?..

* * *

Хорошо после сырого мрака подземелий снова оказаться на воздухе!

Вылезши из подвала, мы даже зажмурились от дневного, яркого света. Недавно казалось, что густо нашпигованный гарью и пылью берлинский воздух непригоден для дыхания. Теперь, после подземелий, мне сдается, что этот воздух сладок и вкусен. Солдаты дышат глубоко и жадно, на лицах медленно проступает румянец.

Впереди идут по развалинам младший лейтенант Муратов и два автоматчика: это наша «ГПЗ» — головная походная застава. Идут осторожно, пригибаясь, перебегая от укрытия к укрытию, присматриваясь к условным знакам, что нарисованы мелом и оставлены здесь разведчиками... Позади — я их не вижу — нас прикрывают капитан Волков и мой ординарец сержант Козуб.

У большого и почти неповрежденного дома стрелочка указывает вверх. Тут железная пожарная лестница, по ней наши разведчики взобрались на крышу, это ясно. Но нам-то на крыше делать нечего, а надо пробраться вперед, где застопорились танки.

Надо обходить дом.

— Держись левей, к Сарланд-штрассе.

Коротко щелкнул выстрел, и шедший впереди боец, не успев даже вскрикнуть, повалился ничком. Муратов предупредительно поднял руку.

Упавшего солдата за ноги подтянули назад, перевернули на спину. Пуля попала точно между глаз и убила его наповал. Муратов снял с головы каску и осторожно, на автомате выдвинул ее из-за угла дома. Надо было убедиться, что выстрел не случайный, а стрелял снайпер.

Вначале тишина, но вдруг снова — выстрел и пуля со звоном ударяла в каску. Снайпер! Сомнения нет... Теперь этот путь закрыт, искать снайпера в развалинах — долгое дело. А мы спешим.

— Что если залпом из нескольких «фаустов» пробить дыру в стене? И пройти через дом?

— Хватит у вас для этого «фаустов»?

— Должно хватить. У каждого автоматчика по трубе.

— Давайте.

Залп «фаустов» был дружный. Из стены, куда ударились кумулятивные гранаты, мгновенно пророс оранжевый бутон. Когда осела пыль, улетучился дым, мы увидали зияющую дыру и там, за ней, кусок освещенной комнаты. 

Автоматчики рванулись туда...

* * *

Посреди улицы стояла пятнистая «пантера» с разорванной гусеницей. Ее башня вращалась без остановки, а спаренный пулемет так же непрерывно харкал длинными очередями. Это было похоже на лихой аттракцион с фейерверком. Правее горела вторая «пантера», черный дым переплетающимися клубками поднимался над ее кормой.

Слева на перекрестке одиноко прижалась к мостовой наша сорокапятимиллиметровая противотанковая пушчонка. Орудийного расчета возле нее почему-то не было. В раскрытых ящиках тускло поблескивали цилиндрики снарядов. А метрах в тридцати впереди перед бункером лежала перевернутая набок и изуродованная взрывом другая такая же сорокапятка, одно ее колесо медленно вращалось, вокруг — убитые артиллеристы. Кроме того, среди улицы накренился набок немецкий бронетранспортер. Наши фронтовики называли эти машины «гробами». На броне, накрывающей радиатор «гроба», красовался его номер «SS900915», из кабины водителя полувывалился убитый с унтер-офицерскими галунами на воротнике шинели.

Совсем близко слышались автоматные очереди немцев и громкие команды их командиров. Судя по всему, фашисты пытались вновь овладеть бункером.

— Степин! Пару отделений с ручными пулеметами на ту сторону — к сорокапятке!

— Понял! — крикнул Степин. — Отделения Екатериничева и Чорного, за мной! — И первым бросился к пушке.

Позади вдруг раздались крики и топот солдатских сапог. Я оглянулся: сзади никого не должно быть. Но от пробоины в стене бежали артиллеристы с черными ромбиками истребителей танков на рукавах, все как на подбор — рослые, крепкие.

— Стой! Кто такие?

— Старший лейтенант Ивичев, командир истребительной противотанковой батареи из пехоты. Прибыл по вашему вызову! Что тут произошло, товарищ гвардии подполковник?

— А! Хорошо. Быстрее к тому орудию и — огонь! Немцы подходят, старший лейтенант. Отобьете атаку, доложите, где расчет.

— Есть! — козырнул Ивичев и, глянув в сторону исправной сорокапятки, даже присвистнул от удивления. — А ну, боги войны, за мной!

— Мне разрешите с ними? — спросил капитан Волков. — Что-то там не то... Я разберусь, помогу комбату. Да и похоронить бы надо погибших.

— Адъютант, вызывайте к рации начальника штаба. Какие новые данные об обстановке?

— Так я уже все узнал! Рота капитана Липаткина снова продвинулась. О!.. Слышите? Это его «коробочки».

Действительно, со стороны Вильгельм-штрассе слышались гул дизельных моторов и стук иэсовских траков.

* * *

Начальник разведки капитан Луговой бежал ко мне, тяжело прихрамывая. Он был без каски, лоб перебинтован окровавленным и обгорелым бинтом. Вблизи я увидел, что веки его тоже обгорели, а на месте бровей — опаленные рыжие завитки волос.

— Хорошо еще, глаза не повредило, — прохрипел Луговой. — Когда вон ту зверюгу приручали. — Он показал на горевшую «пантеру». — «Фаустом» обожгло.

— А что это за танец? — спросил я, глядя на «пантеру», у которой все вращалась башня, стрелял пулемет.

— Ту подожгли «фаустом», а эту решили взять живьем. Вот он! — Луговой кивнул на круглолицего разведчика Гусева, который наблюдал за стреляющей «пантерой» из подъезда, как кот за мышью.

Отверстие прицела в башне «пантеры» было заткнуто тряпками. Какие-то лохмы были накинуты и на смотровые отверстия механика и командира танка. Экипаж ничего не видел, не мог вести прицельный огонь.

— Когда артиллеристы разбили снарядом гусеницу, — пояснил Луговой, — Гусев прыгнул на корму и позатыкал им все смотровые приборы и щели. Теперь танк, как слепой, — стреляет кругом наугад!

Ослепнув, недавно еще грозная машина стала беспомощной. И двигаться ей невозможно — разбита гусеница! Вот и стреляют наугад, думают, помощь подоспеет.

По-видимому, от непрерывной и длительной стрельбы перегрелся ствол спаренного пулемета «пантеры»: пули, которые до этого вылетали узким, блестящим пучком, она стала как бы «выплевывать» во все стороны. Пулемет поперхнулся один раз, другой и... замолчал. Прекратила круговращение башня.

— Гусев, еще раз крикни им, пусть сдаются!