Последний бой - он трудный самый - В Миндлин

История беспощадно прокручивала свое колесо... Кончалось существование «тысячелетнего рейха» и его «фюреров». Вглядываясь в мрачную темень Тиргартена, мы пытались представить себе, что где-то рядом в своем убежище сидит сам Гитлер: Фосс-штрассе, на которой находилась рейхсканцелярия, была совсем близка. Может быть, в эту минуту он смотрел в нашу сторону? Темень Тиргартена жила, за ее непроглядностью жили, казалось, тысячи глаз, наполненных злобой и ненавистью. Фашистам, запертым здесь, на малом участке правительственных кварталов, надеяться уже было не на что, и они были опасны, как крысы, загнанные в угол.

* * *

Возвратились из поиска разведчики. Вот они возле танка — худощавый, с лукавыми голубыми глазами старшина Иван Елисеев, широколицый, невозмутимый чуваш Гусев, остролицый таджик Халмухамедов. Разведчики все в пятнистых немецких маскировочных костюмах, капюшоны откинуты, на ремнях поблескивают немецкие «шмайссеры», у поясов — гирлянды ручных гранат. Курят, переговариваются. Рядом с ними связанный по рукам «язык», он штабс-фельдфебель, тоже молодой, худой, костистый, в разодранном френче, волосы раскудлачены, и он все встряхивает головой, чтобы откинуть их с глаз, пот скатывается по его грязному, окровавленному лицу.

Пленный жадно смотрит на самокрутки разведчиков и сглатывает слюну. Заметив это, Елисеев прикуривает сигарету, молча сует ему в губы. Немец благодарно кивает.

— Зачэм балаваиш, шайтан? — ворчит Халмухамедов.

— Ничего-о, пусть покурит. Солдат ведь тоже! — благодушно произносит Елисеев. — Перетрусил бедняга... Небось полные штаны наложил? А ну, Гусев, глянь!

Бесхитростный Гусев наклоняется к немцу, но под смех танкистов тут же выпрямляется и тихо, чтобы никто не услышал, ругается по-чувашски.

Много раз по проломам в стенах, по крышам, подвалам и канализационным тоннелям проникали эти отважные парни в расположение противника и всегда приносили точные и очень нужные разведывательные данные. Не одна медаль «За отвагу» перекочевала из полевой сумки адъютанта на гимнастерки разведчиков.

Во время войны мне как командиру отдельного полка представлено было право награждать солдат и сержантов боевыми медалями «За отвагу» и «За боевые заслуги». Особой любовью и уважением солдат пользовалась медаль «За отвагу».

* * *

Близилась полночь, когда командиры боевых подразделений и приданных частей прибыли на наблюдательный пункт для получения приказа на бой. Устали, вымокли до костей, но были полны оптимизма. Пошучивали, подтрунивали друг над другом. Юмор и на фронте — великая сила. Не будь его — солдатского юмора, — труднее было бы переносить фронтовые невзгоды. И в любом подразделении находились свои «хохмачи», свои «Василии Теркины»... 

Теперь, когда все собрались, особенно доставалось гвардии капитану Липаткину. Прославленный командир, Герой Советского Союза, ему доверено наступать по Вильгельм-штрассе, и — не может прорваться. И кто же его опередил? Совсем еще молодой, новичок в полку старший лейтенант Гатиятулин!

Высокий, худощавый Липаткин молча курил, иногда огрызался, поглядывал на Гатиятулина. Капитан — один из старейших и опытнейших: в полку командиров. Давно воюет, справлялся с самыми трудными боевыми задачами, истинный Герой, а тут на тебе, как заколдовали! Нет удачи в бою, и что сделаешь?..

Гатиятулин, молодой и красивый, с нежным румянцем на круглом белом лице, смущенно улыбался.

— Ничего, товарищ гвардии капитан! — говорил он, искренне сочувствуя Липаткину. — Пойдем на штурм, обязательно прорветесь.

Гатиятулин в полк прибыл в начале апреля, перед Берлинской операцией, на должности командира роты он заменил убывшего в госпиталь Героя Советского Союза капитана Гормозу. После такого командира нелегко было ему командовать. Да и опыта не было. Но уже в первых боях под Зееловскими высотами он поразил всех своей изумительной выдержкой и умением не теряться в самых тяжелых боевых ситуациях. Лицо его — круглое и улыбчивое — обычно было спокойным, и только по тому, как бледнели в момент опасности крылья его короткого носа, было видно, что очень непросто ему дается всегдашнее самообладание.

— Рафик, неужели тебе не было страшно? — спрашивали его товарищи после боя.

— Как это — не страшно?! О чем говоришь, дорогой?! Еще как страшно! Думаешь, умирать хочу, да? Не-ет. Делаю вид, что не страшно, чтобы люди не увидели, не дай бог.

Танки свои он бросал в атаку осмотрительно, умело использовал выгодные рубежи, не лез на рожон, но и не уходил от огневого боя, всегда стараясь при этом сберечь людей и машины. Во всех боях я видел башенный номер гатиятулинского танка в боевой линии его роты. Но никогда — сзади. Старший лейтенант истинно любил своих танкистов. Люди отвечали ему тем же, они быстро поверили молодому командиру и уважали его. За кроткий срок 2-я рота «ИС», которой командовал Гатиятулин, стала одни из самых надежных подразделений полка.

Старые танковые «аксакалы» ему по-хорошему завидовали, считая «везучим» в бою.

Но перед этим кварталом в центре Берлина застопорился и Гатиятулин.

* * *

Атаку полк начал залпом всех танковых орудий. Длинные очереди из спаренных и курсовых пулеметов огненным гребнем прочесывали улицы, сметая с них все живое. От выстрелов 203-миллиметровых гаубиц, которые поддерживали атаку, обваливались стены разрушенных зданий.

Стало светло, как днем. Головные танки ринулись вперед, вместе с ними поднялись автоматчики и приданные полку пехотинцы.

Обычно в ночном бою пехота атаковала молча, без «ура» — так попалось по уставу. Но здесь, в этой обстановке, солдаты пошли в бой с боевым кличем.

Тотчас из-за ограды сквера и зданий, расположенных в нем, исторгайся ливень огненных трасс. Фашисты стреляли из всех этажей. Маленький кометами летели навстречу огненные хвосты «панцер-фаустов», хлестко ухали противотанковые пушки, швейными машинками строчили пулеметы «МГ». Железные очереди танковых пулеметов в смертельном хоре сливались с частым и беспорядочным перестуком автоматов. В Тиргартен-парке и на Кениг-плац у рейхстага загромыхали немецкие пушки, завыли, словно ведьмы, их шестиствольные минометы. Хлесткие разрывы снарядов смешались с квакающими хлопками мин в грохочущий ураган. Грохот ночного боя, многократно усиленный резонансом пустых и разрушенных зданий, был нестерпим. На фоне гула звучали картавые выкрики немецких команд, зовы солдат и многоярусный мат...

Стремительно бегущие люди в развевающихся плащ-палатках походили на фантастических птиц. Вспышки взрывов высвечивали на стенах, как на громадных экранах, черные тени: то силуэт человека, то контур развалины, то голову в каске, а то и ствол пушки.

В нескольких местах автоматчики и пехотинцы преодолели ограду сквера и у горящего здания схватились с врагом врукопашную. Бьются прикладами, ножами, лопатами, касками. Схватываются и по-борцовски руками. Жестокая, фантастическая цветная картина ночного ближнего боя! Фрагменты этого боя высвечиваются, как освещенные фотовспышками. Боевой азарт, охвативший людей, понять невозможно! Это стихия боя, и это все надо увидеть собственными глазами. И страшно и какой-то восторг…

Выстрелы танковых пушек проявляют боевую «елочку» наших машин, от укрытия к укрытию они продвигаются к цели. Движутся очень быстро, скачками, откуда только силы берутся у моторов, чтобы так легко двигать сорокашеститонные махины!

Наконец-то я вижу, как от Вильгельм-штрассе вырвался первый «ИС» роты Липаткина. И будто невидимая рука тотчас же развернула веер огня противника. Часть пунктирных, жалящих трасс устремилась вправо, к прорвавшемуся танку. Танк резко остановился и, огрызаясь огнем, отполз в укрытие. Его самого я уже не вижу, но десантники с этого танка продолжают бежать вперед, к ограде. Выставили плюющие огнем автоматы и что-то кричат на бегу.

Из-за ограды навстречу им выбегает группа черных фигур в массивных надвинутых касках. Ими командует рослый эсэсовец с белым галуном воротнику мундира — шарфюрер.

Фашисты на бегу разделяются на две группы, выхватывают из голенищ своих коротких сапог ручные гранаты, швыряют в наших автоматчиков. Такую гранату швыряют, как биту в городках: секундная остановка, корпус резко откидывается назад и вправо, взмах рукой — и граната летит, словно палка, плашмя или, если бросок несильный, она кувыркается в воздухе.

Трудно определить, где наши солдаты, где немцы. Все сплелось. Мелькают приклады «ППШ», сверкают на быстрых взмахах лезвия малых саперных лопат, блестят солдатские ножи. Потом клубок рассыпается на сцепившиеся пары. Хорошо вижу ближнюю пару, оба сильны, и трудно им одолеть друг друга. Лица искажены яростью, в них одержимость стремлением убить врага!

Но вот наш боец оседлал фашиста, схватил за горло и с силой бьет головой о мостовую. Фашист пытается вывернуться, его тело извивается, но видно: силы уже покидают его, и ноги, ища опору, дергаются по камням...