Отец лжи - Володя Злобин

Это точно, разберётся. Отец воспринимал боль близких не как чьи-то чувства, а как проблему, которую нужно решить. Он не тратился на понимание, а сразу переходил к практике – действие должно было родить противодействие. Это та форма любви, которую кому-то приходится выражать. Почему бы не воспользоваться её плодами?..

Причина снова в отце. Он не потерпит не самого унижения, а того, что травля связана с ним. И после, в тот же вечер, грустный и немного выпивший, непременно вздохнёт: "Эх, марёха..."

– Да всё в порядке. Правда.

Отца это не устраивает.

– Послушай сюда... внимательно послушай. Я не знаю, что там происходит в школе, но, если кто-то пробует наезжать – неважно кто – надо отвечать. Не можешь на кулаках, бери палку. Нет палки, ищи жлыгу. Жлыги нет, бери кирпич. А если держат втроём, то кусайся, ори, бей по яйцам, по кадыку. Это понятно?

– Понятно.

– Пусть покалечишь, я за всё отвечу. Это понятно?

– Да.

Отец и правда за всё ответит. Он уже ответил – в классе, на переменах, в Сети. Отец думает, что столкнулся с обычной мальчишеской сварой. Он не знает, что компьютерная игра про него доделана и пользуется бешенной популярностью; он не знает, что Гапченко попросил в канцелярском магазине самую шлёпкую металлическую линейку; он не знает, что в школе теперь мода на усы, и самый власатый из всех, Чайкин, почти что их отрастил.

Отец не знает, что издеваются над ним.

Как он справится с этим? Что сделает? Как он вообще дошёл до жизни такой!

– Хочешь, научу стрелять?

Отец кивает на сейф, в котором лежит оружие. Он всегда навязчиво предлагал этот пистолет, будто имел в своём теле орган, который можно бесстыдно давать подержать. Иногда, за минуту до сна, пистолет казался возможностью вернуть утраченное достоинство. Оружие – голос немых, дополненная конечность, уметь владеть которой не обязательно: не нужно ни силы, ни храбрости, достаточно вложить в руку, навести, и страх всё сделает сам. Фурса бы обомлел, вытаращив омешоченные глаза. С лица Гапченко испарилась бы краснота, он бы тоже застыл. Чайкин вскинул бы чёрные брови и усмехнулся – не верю, не выстрелишь. Шамшиков тут же бы подсчитал: я почти не участвовал, я почти дружил – мне не должно грозить. А вот Копылов... да, Фил мог завизжать как свинья. Не сразу, конечно, а только после первого выстрела, лучше куда-нибудь в пах, чтобы из Копылова било вниз, как из женщины.

Ожесточение спадает. Друзья, всё-таки. В них просто закрался изъян. Если правильно улыбнуться, сказать что-нибудь удачное, выпить больше, чем остальные, всё можно исправить. А коли так, воспользоваться пистолетом означало признать, что болезнь неизлечима, что это рак в последней стадии, и никакого выхода нет, ибо недуг проявился из-за чего-то страшного, изначального и невероятного. На него бессмысленно тратить пули.

– Так ты ещё в восьмом научил стрелять. Помнишь, за городом по бутылкам?

Мужчина довольно ворчит. Ему нравится, когда он кого-то учит:

– Так это когда было! Да и стреляли там так, только вороны обсерились. Вот мы на стрельбище... Хочешь на стрельбище скатаемся?

– Нет,