Отец лжи - Володя Злобин

Вспомнилось как несколько недель назад, когда травля уже была очевидна, классная отправила вместе с Филом купить торт к чаепитию. Пальцы и чаепитие... тоже вот, придумали. Идти с Филом не хотелось, наедине он совсем разойдётся, но Копылов оказался на редкость дружелюбен, разговаривал и шутил. Подвох, ощущавшийся поначалу, исчез, и из магазина вышли так, будто и не было ссоры.

– Постой чутка, я за бухлом, – Фил забежал в ближайшую разливайку.

Стало совсем тепло. Неужели тоже позовут в полутьму предпоследнего этажа, где, переданная по кругу, мятая баклажка наконец ткнётся в руку? И в конце долгого терпкого глотка будет сказано что-нибудь примиряющее, а в ответ, выдержав гордое молчание, прозвучит: "Да ладно, бывает". Раздастся смешок, пара дружелюбных тычков и всё станет как прежде.

Под арку, укрывшую от мороси, зашли двое. Бросили короткий взгляд, оценили. Спросили покурить, затем откуда, после – куда. Лица бледные, грязные, молодые. Торт купил, да? Осталось? Удели на людское. Нет? Тут учишься? Нам через смотрящих напрячь? Взвоешь. Каждый день выть будешь.

Ха-ха, ну да, конечно.

Развод прервал Фил, который с ходу, ничего не спрашивая, бортанул одного из ауешников. Тот отлетел, оскалился, сунул руку в карман, но товарищ не поддержал позу:

– Оставь, двинули.

– Ага, гребите, – Копылов угрожающе повёл плечами.

Короткая перепалка увеличивает расстояние. Фил не оглядывается, он уверен в себе. Рюкзак оттягивает холодная трёшка. Копылов мог и не вмешиваться, перед теми двумя не было страха. Почему Фил налетел? Не Шамшикова же защищал. Ах да, кто бы мог подумать... Ведь нужно сказать:

– Спасибо.

– Да ну, чепушилы какие-то, – отмахивается Фил, – погнали в класс.

А там, всего через несколько минут, всё понеслось по новой.

Начал, разумеется, Фил.

Позже Локоть объяснил, что травле необходим зритель. Травля – это расстановка верха и низа, само распределение ролей. Один на один гонитель может быть даже заботлив, ибо изгой исключён, это вещь в тебе, её можно ломать, гладить, трепать. Объект, неодушевлённость которого безлична. Но с появлением зрителей жертва становится частью социальной игры. Включившись в неё, можно упрочить своё положение или пошатнуть чужое. А наедине... наедине люди ещё остаются людьми.

К Филу появляется мимолётная благодарность. Не бросил, вступился. С ним защищено, он владеет тобой как собственностью. Наверное, некоторые женщины считают это любовью.

Сразу чувствуется что-то знакомое.

Неужто и отец был таким?

Копылов стоит в дверях, усердно раздувая приклеенные усы. Ему бы подкачать в столовой живот. Был бы похож.

– Целуй ус, – счастливо предлагает Фил.

Длинная колыхающаяся бумажка щекочет лицо. Её кто-то фигурно вырезал ножницами. Копылов бы так не сумел. Гапченко? Но ныне Фил близок с Фурсой... Тогда кто?.. Да к чему гадать! Как будто от этого легче.

А ведь от этого легче. От этого всегда легче.

Рука тянется к длинному белоснежному усу. Для схожести могли выкрасить фломастером, но тогда бы усы загибались, висели книзу, а это совсем не смешно. Филипп вертит головой, и усы игриво бьют по руке:

– Целуй, целуй, целуй!

Рука ловит конец и резко дёргает в сторону. Раздаётся бумажный треск.

– Больно же!!!

Филипп прижимает руки к лицу. Под носом покраснело, там остались клочки бумаги. Оторванные усы кружатся в воздухе.

– Ты что, приклеил себе усы!?

Класс хохочет. Даже Шамшиков вовсю смеётся с окном. За ним ясно, не холодно. Может,