Философский камень Медичи - Лариса Капелле

– Расскажите мне, что произошло, – обратился Джироламо к Чегодаеву.

Тот был краток. Согласно его словам, выходило, что Иван поужинал в комнате. Все было как обычно. Иван даже шутил, что полегчало и скоро на коня опять садиться будет. Потом внезапно голос царевича охрип, лицо покраснело, он стал жаловаться на головную боль.

– А вы Прошку спросите, слугу, он при Иване весь вечер был, – посоветовал перепуганный Чегодаев.

Джироламо ожидающе повернулся к державшемуся на расстоянии слуге. Тот не заставил себя упрашивать и, польщенный вниманием, быстро залопотал:

– Сначала ничего я не заметил. Царевич спать приготовился, а потом как закричит: «Пить, дайте пить». Я – к кувшину, кружку налил, бегу к нему, а он пить-то уже не может. Бьется, как в лихорадке, бьется. Я Палашку за подмогой отправил.

Джироламо внимательно выслушал рассказ. Смерть царевича была слишком внезапной. Конечно, врачом он не был, но все казалось странным. Однако виду подавать не стал, а только внимательно осмотрел комнату и присутствующих. На некоторых лицах читался шок, постельничий упрямо отказывался смотреть в глаза, он был явно напуган, Прошка, наоборот, был оживлен более, чем позволяли в таких случаях приличия. Но в принципе это холоп, и какая ему разница. В этот момент Джироламо заметил служанку Елены Волошанки Марфу, согнутую, как кочерга, вдову лет пятидесяти. Но та вперед не прошла, кинула быстрый взгляд, непонятно-торжествующее выражение проступило на миг на ее лице и тут же исчезло. Марфа повернулась и исчезла в толпе.

– Могу я осмотреть умершего? – спросил Джироламо.

– Осматривай, чего уж тут, – махнул рукой постельничий.

Иван был полуодет. Простая рубаха задралась и открывала некрасиво отекшие ноги. Зрелище было малоприятное. Джироламо нахмурился, помотал головой, внимательно осмотрел ноги. Потом обратился к лицу, приподнял веки, ощупал шею и грудь. Аккуратно, одними пальцами приоткрыл рот покойного, провел пальцем по нёбу и по языку. Быстро наклонился и обнюхал лицо мертвеца. Бояре и слуги удивленно наблюдали за его действиями, некоторые начали торопливо креститься. Джироламо тем временем взял стоявший рядом с кроватью кубок, понюхал остатки жидкости. Итальянец нахмурился, он не мог ошибиться, но в любом случае следовало дождаться врача, выписанного Софьей из Венеции, – мистро Леоне.

В этот момент стоявшие на пороге бояре расступились перед Еленой Волошанкой. Жену Ивана Молодого было не узнать, она была в одной горничной рубахе и накинутом на скорую руку летнике, густые волосы были заплетены в две полураспущенные косы, глаза залиты слезами. Без слов она кинулась к постели мужа, обняла остывающее тело и застонала. Следом за Еленой в покоях царевича появился мистро Леоне. Не решаясь потревожить вдову, он обратился к Джироламо:

– Вы осмотрели тело?

– Да.

– Что вы думаете?

– Я не уверен, – заколебался Джироламо, – похоже на отравление: слизистые сухие, шершавые и синие, зрачки расширены, отек шеи, предплечий и нижних конечностей. Перед смертью испытывал сильную жажду, был возбужден и умер сразу же после появления первых симптомов.

– Повторите еще раз, – попросил Леоне, не спуская глаз с тихо воющей Елены.

Джироламо послушно повторил и только в этот момент заметил, что лицо венецианского врача резко побледнело и покрылось капельками пота.

– Hyoshyamos, свиные бобы, – прошептал Леоне.

– Свиные бобы, – начал медленно Джироламо, в голове которого одна идея начала принимать все более четкие контуры, – но каким образом в его пищу попали свиные бобы?

– Они входили в лекарство! – в отчаянии прошептал Леоне.

– В лекарство! – прошептал Джироламо и, в свою очередь, побледнел, теперь он лучше понимал ужас Леоне.

Пока они разговаривали, в покоях появился дьяк Стромилин. И не вошел, а по своей привычке просочился так, что в начале никто его прихода и не заметил. Терпеливо подождал, пока итальянцы отойдут от еще не остывшего тела царевича. Затем взял свечу и внимательно осмотрел тело.

– Царевич был возбужден, просил пить, жаловался, что голова сильно болит, странно все это, странно, – еще раз внимательно осмотрел умершего, приподнял веки, провел пальцем по губам. Потом так же бесшумно, не сказав ни единого слова, вышел.

– Пошел доносить Курицыну, – тихонько проговорил Альберони, – надо предупредить Великую княгиню, как бы…

Но не успел он закончить фразу, как Елена вышла из своего транса и словно разъяренная тигрица бросилась на венецианца:

– Ты, ты его убил, по приказу этой подлой бабы! – завопила она, колотя личного лекаря Софьи кулаками. Тот, как мог оборонялся, защищая в первую очередь лицо и глаза. Испуганные бояре еле оттащили царевну.

В этот момент в палаты вошел Иван Третий. Увидев беспомощно раскинувшееся на постели тело сына, Великий князь вздрогнул. Глаза его налились кровью. Быстрым взглядом окинул жавшихся по стенам бояр. Елена кинулась к нему, заламывая руки:

– Убили моего Иванушку, заморил лекарь этот заморский! – прокричала она, указывая на сжавшегося и ставшего похожим на мертвеца Леоне.

– Говори! – приказал Иван. – Твоя вина?

– Нет, государь, я его лечил по вашему приказу, я врач, а не отравитель, – забормотал Леоне по-итальянски.

– Переведи! – приказал Иван Джироламо. Тот перевел.

Из-за спин показалась Марфа и с криком бросилась в ноги Ивану Третьему:

– Не вели казнить, а вели слово молвить, государь!

– Рассказывай!

– Снадобье, что фрязин Великой княгини сыночку вашему приказал давать, его и отравило.

Джироламо вполголоса переводил помертвевшему Леоне.

– Нет, я лечил его по всем правилам врачебной науки, и мои лекарства ему помогали! Вы же сами видели, что царевичу стало лучше! – закричал Леоне, с мольбой обращаясь к Великому князю.

В палаты зашел Курицын со следовавшим за ним по пятам дьяком Стромилиным.

– Разрешите, государь, – поклонился он, – моему человеку задать один вопрос иноземцу.

– Разрешаю, – махнул рукой Иван Васильевич. Видно было, как ему трудно дается спокойствие. Даже на расстоянии было заметно, как дрожали его руки, потухли глаза и бессильно повисли плечи.

– А входило ли в ваше лекарство, мистро Леоне, растение, по-вашему называемое свиные бобы, а по-нашему гораздо проще: белена? – осторожно произнес Стромилин.

И при слове «белена» все окружающие встрепенулись и зашептали. Даже Иван Третий вопросительно взглянул сначала на своего думного дьяка, потом на Стромилина.

Джироламо торопливо перевел вопрос Стромилина дрожащему как осиновый лист Леоне. Тот стал белее мела, но, собравшись с силами, как можно более четко произнес:

– Да, но всем известно, что в малых количествах белена снимает боль и посылает спасительный сон. Вы можете найти этот рецепт в любой книге по медицине.

– А не ошиблись ли вы, когда последний раз готовили снадобье для царевича? Что ж, любезный, и на старуху бывает проруха, – вкрадчиво-ласковым голосом поинтересовался Стромилин.

– Нет, я никогда не ошибаюсь, – собрав последние остатки достоинства, выпрямился Леоне, – моя репутация лучшего во всей Венеции врача тому подтверждение.

– Значит, не ошибся! – жестко сказал Курицын. – Продолжай, Стромилин, почему ты спрашиваешь о белене?

– Потому что царевич беленой и отравился. Наших лекарей пригласите, они вам подтвердят. Да хотя бы вот этого итальянца, Джироламу, спросите. Он при мне Ивана осматривал.

В этот момент Елена Волошанка вновь заголосила и стала рвать на себе волосы:

– Говорила я вам, лекарей змеи этой к Иванушке не подпускать! Отравили моего милого, и мне теперь жизни без него нету!

– Говори, отравили Ивана или нет, – приказал Джироламо Федор Курицын.

– Да, все, что я увидел, напоминает отравление беленой…

Говоря это, Джироламо уже отдавал себе отчет в том, что подписывает смертный приговор не только Леоне, но и создает серьезные проблемы самому себе. Только одна мысль билась в мозгу в этот момент: только бы не арестовали сейчас! Ему нужно было время, совершенно немного, совсем чуть-чуть… Он видел перед собой не скрывающего свое торжество Курицына и понимал, что пропал. Так и случилось. Леоне связали и бросили в подвал тут же, а за Джироламо явились следующим же вечером. Потом, уже в подвалах, по разговорам стражников он понял, что Софья ему не поможет. Ей самой в этот момент приходилось туго. Великий князь ее к себе не допускал, поверив в виновность собственной жены. Даже на похоронах царевича рядом с Иваном Третьим стояла невестка Елена Волошанка с внуком Дмитрием. А по Москве уже поползли слухи, что не сегодня завтра отошлют Софью в монастырь, малолетние дети последуют за ней, а старший сын Василий будет отправлен в дальние земли…

В голове Джироламо помутилось, и ясные четкие образы стали постепенно уплывать, перемежаясь с совершенно фантастическими видениями. Память вернула его в библиотеку, созданную Лоренцо во Флоренции. Со времени существования Александрийской академии мир не знал более богатого собрания книг. Для Джироламо это было самым излюбленным, самым дорогим местом. Он часами готов был оставаться в этом огромном зале, заполненном десятками тысяч томов. Острый запах киновари смешивался с благородным запахом пергамента и велени. На огромных до потолка полках были аккуратно разложены книги, а для самых ценных и хрупких из них существовали специальные ларцы, закрывающиеся на замок. Книги были драгоценностью, роскошью. Тысячелетняя мудрость спокойно и величаво покоилась на дубовых полках. Еще он любил смотреть на работу монахов-копиистов, их неторопливые, уверенные движения. Как они разравнивают камнем пергамент, ставят на место чернильницу, аккуратно, с любовью затачивают перья перочинным ножиком. И, наконец, из-под этих перьев льется на бумагу изящная вязь латинских слов.