Разные годы - Оскар Курганов

— Линия Рудакова… Есть ли еще что-нибудь?

Неожиданные выстрелы на опушке леса заставили Рудакова поднять голову. Он увидел фашистов. Они ползли к окопу. Очевидно, их теснили и в поисках выхода им пришлось продвигаться по лесу. Задержать их уже не удастся. Теперь и враги заметили Рудакова. Они начали его окружать, решив, должно быть, захватить линию связи. У телефониста были две гранаты. Он бросил их, одну за другой. Переступая через убитых и раненых, фашисты продолжали двигаться к окопу. Рудакова ранили в плечо. В это время раздался гудок в аппарате. Он взял трубку. Начальник связи ждал донесений. Рудаков сказал:

— Я ранен, но буду держаться…

Еще одна пуля попала в руку. Рудаков перевязал ее. Пришлось действовать левой рукой. Потом он позвонил, что его окружают. Здесь больше нет никого, два связиста ушли с командиром, потянули провод. Вот они его вызывают.

Рудаков прислушался. Майор приказывал выдвинуть пулеметы и уничтожать отходящих фашистов. Рудаков все отчетливо сознавал, хоть кровь уже просачивалась сквозь повязки, ему пришлось снять гимнастерку. Он решил обороняться, у него была винтовка и патроны. Меткие выстрелы сражали окруживших его врагов. Их оставалось не больше десятка. Начальник связи спрашивал:

— Удалось ли задержать кровь? К вам вышли на помощь…

Рудаков ответил, стараясь быть спокойным:

— Кровь задержал, не беспокойтесь… Присылайте скорей телефониста… Если я не доживу — моя линия нужна командиру…

Он поднялся, чтобы прицелиться, и был ранен в третий раз. Рудаков уже не в силах был перевязывать. Он сказал в телефонную трубку, что слабеет, линия в порядке, осталось три патрона, где телефонист. Все это он говорил залпом, словно боясь, что не сможет, не успеет сообщить. Рудаков еще пытался отстреливаться. Но фашисты уже приближались, они ползли, а у Рудакова не было уже ни одного патрона. Он сказал начальнику связи очень тихо: «Прощайте, друзья!» В руках израненного, истекающего кровью телефониста появился кинжальный штык от винтовки — это широкий и острый нож. Он берег его на случай внезапного пленения. Рудаков нащупал сердце, воткнул ручку ножа в землю и прижался всем своим телом к острию.

Его нашли в таком же положении, рука, прижатая к сердцу, очевидно, направляла нож-кинжал. Фашисты не решились тронуть этого героического воина, даже когда он был мертв. Услышав выстрелы в лесу, они бежали. Леонида Рудакова подняли и унесли. На его место сел новый телефонист. Линия Рудакова продолжала связывать передовые позиции с командным пунктом.

Никто не мог заснуть в эту ночь. Леонид Рудаков был близок всем, его все знали. Это он как-то сказал, что у каждого человека должно быть дорогое имя, которое произносят, пусть даже про себя, в предсмертную минуту. У Рудакова много друзей. Имя его становится олицетворением стойкости и большой любви к родной земле. «Линия Рудакова» стала символом самой высокой жертвенности, на какую только способен человек. Тонкая, чуть заметная проволока в сознании людей, знающих о бессмертной доблести Рудакова, приобрела какую-то бронированную силу, фундаментальность, несокрушимость. «Линия Рудакова» — это звучит в части, которой командует майор Юлдашев, как непобедимость, как призыв к смертельной борьбе с врагом. В «линии Рудакова» как бы сконцентрировалась та великая моральная сила советского народа, которая не может быть сломлена — ни огнем, ни танками, ни пушками, ни бомбами. Она сильнее бетона и стали, потому что проходит сквозь сердца и кровь наших людей, дерущихся с фашизмом.

Западный фронт. 1941, июль

ПАШКОВ

Вот человек, который выдержал жестокий и страшный поединок с врагом и пронес через огонь, пытки, угрозы, муки честь сына советского народа, великое звание воина Красной Армии. Это молодой красноармеец Иван Пашков. О себе он говорит с удивительной лаконичностью: «Мы народ — донецкий!» В пехотном полку о нем отзываются с восхищением. На фронте, где так много героических поступков и люди идут в бой с решимостью — победить или умереть, — подвиг Ивана Пашкова вызвал и щедрые похвалы, и гордость, и волнение. Донецкий горняк стал в центре внимания солдат. Раненный, но спокойный и молчаливый, Иван Пашков уже покинул передовую линию, но по окопам, дорогам, батальонам мчалась о ном слава.

Смелые и упорные бон вели отряды под командой генерала Болдина, когда они были во вражеском окружении. Они взрывали мосты и дороги, сжигали бензин, уничтожали вражеские штабы и окопы, били по тылам фашистской армии. Иван Пашков тоже был в окружении и прослыл замечательным разведчиком. Отряды жили в лесах между Могилевом и Смоленском, но живые «щупальца», подобные Пашкову, помогали им следить за селами, где располагались обозы врага, за передвижками войск, за трактами. Иногда на обочинах дорог создавались засады, но впереди шли разведчики, а вместе с ними — Иван Пашков, молодой донецкий горняк.

Во время одной из таких разведок Иван Пашков был на опушке леса неожиданно схвачен и окружен полусотней врагов. Он не успел даже выстрелить. Это огорчало его больше всего.

Но винтовка была в чужих руках, а сам он, разведчик Иван Пашков, шел, подталкиваемый прикладами, связанный ремнями.

У дороги фашисты нашли ящики с пулеметными дисками, нагрузили их на Пашкова и заставили его нести до штаба. Сильный человек все же сгибался под тяжестью ящиков.

Он видел силуэты окружавших его фигур, слышал голоса, удивлялся, что против одного советского разведчика фашисты высылают такой отряд. На пригорке Иван Пашков упал, его подняли, не снимая ящиков; он понес их дальше, пот, соленый и теплый, стекал по лицу. Пашков нес и думал о своем отряде, о разведчиках — что они подумают о нем. Ящики свалились, фашисты снова взвалили их Ивану Пашкову на спину и погнали его вперед.

В маленькой избушке разместился штаб. Пашков привычным глазом подсчитал во дворе автомобили, определил, сколько нужно было бы солдат для того, чтобы всех находившихся в селе врагов окружить. Но руки его были связаны, а сам он — безоружен. Пашков предчувствовал близость смерти и хотел умереть с достоинством, не унижаться, до последней минуты быть солдатом Красной Армии.

С него сняли шинель, пояс, каску. Пот начинал высыхать. Потом его вызвали на допрос.

Офицер говорил с ним на русском языке. Спрашивал его имя, фамилию. Пашков молчал. Он не хотел отвечать, с каждой минутой в его сердце росло презрение к этим людям. Нет, он им ничего не скажет, он готов принять смерть. Офицеры усмехнулись: почему он так торопится умереть? Ивану Пашкову предлагали жизнь, обещали не казнить, пусть он только скажет, где точно находится отряд, какова его численность, есть ли артиллерия, кто командир и комиссар. В это мгновение Иван Пашков снова почувствовал себя разведчиком и решил хоть в последнюю минуту отвести удар от друзей, вместе с которыми он жил в лесу, бился с врагами и побеждал. Он сказал:

— В отряде человек тридцать, они не стоят на одном месте, их трудно поймать, это старые следопыты, хорошо знающие лес. — Пашков мысленно представил себе огромный лес, где жили не десятки, а сотни людей, хорошо вооруженных, готовых к любым схваткам с фашистами. Тонкий и высокий офицер вспомнил о командире, Пашков назвал вымышленную фамилию. «Все ты врешь!» — крикнул офицер. Пашкова начали бить с каким-то упорством и сладострастием, словно в том, что три вооруженных человека бьют по лицу и голове уже измученного красноармейца, есть какое-то особое наслаждение. Пашков не выдавал своей боли, ему хотелось поскорее умереть. Да, в эту минуту мысль о смерти казалась самой счастливой и сладкой. «Поскорее бы уж кончили», — думал он. Но вошел еще один офицер с широким лицом бульдога и потребовал точных сведений. Пашков не мог говорить, не мог произнести ни одного слова. Разве может он выдать своих людей, открыть к ним дорогу, помогать этим убийцам, сжигающим села и города, расстреливающим женщин и детей, топчущим родную землю.

Офицер ждал ответа, Пашков молчал. Тогда его начали пытать. Но и жестокая пытка не вырвала у Ивана Пашкова ни единого слова. Только изредка мужественный красноармеец стонал, боли становились невыносимыми.

Потом его подняли, поставили у стены, Пашков с глубоким безразличием посмотрел на офицера, словно перед ним был столб. Мысли Ивана Пашкова перенеслись в родной Донбасс, в Кадиевку, к родным местам и людям. Ему хотелось, чтобы все, все, даже самые старые донецкие люди, собрались здесь, у этой избы, где велся допрос, и увидели бы Ивана Пашкова, его истерзанное тело. В предсмертный час ему хотелось сказать им, чтобы они отомстили за него и что сам он погиб так, как подобает воину Отечественной войны.

— Теперь тебя повезут расстреливать, — сказал офицер, и Пашков очнулся.

Он не выразил ни удивления, ни страха, в этом не было ничего неожиданного. Три солдата повели его к кустам.