47 ронинов - Джоан Виндж

Он вновь посмотрел на девушку, его лицо потемнело.

– Правительство Токугавы, бакуфу, упрятало нашу страну в кокон, словно шелкопряд, чтобы отсечь все неяпонское… Гордиться своим жизненным укладом и традициями – это хорошо, но вместе с тем и опасно. Гордость всегда несет в себе скрытую угрозу. Мы далеко не единственные дети богов в мире, и далеко не все чужеземцы и незнакомцы – замаскированные демоны. Возможно даже такое, что полукровка во всех отношениях достоин звания самурая. Увы, он был рожден здесь и сейчас… не в том месте и не в то время…

Рука Мики метнулась ко рту; девушка прикусила палец – прикусила крепко, чтобы заглушить едва не вырвавшийся у нее болезненный стон.

– Мика-химэ… – Басё с мягким увещеванием покачал головой. – Будда также учил: «Дарите свою любовь и сердечность всякому живому существу, без исключения». Наше доброе отношение к другим и их доброе отношение к нам – вот все, что души забирают с собой в конце пути. Следующая жизнь полукровки будет гораздо лучше, чем эта, потому что он разделил с вами любовь и сердечность. И ваша следующая жизнь – также…

Басё улыбнулся – мимолетно и застенчиво, – поклонился и оставил ее одну, удалившись как ни в чем не бывало, словно всего лишь передал порученное сообщение. Мика глядела вслед высокой фигуре. Что же на самом деле привело его сюда? Приказ Оиси? Или мудрость Будды?

Она развернулась в другую сторону и поспешила к отцу.

Господин Асано действительно обнаружился там, где сказал Басё, – в саду у пруда с кои. Здесь он имел обыкновение проводить свободное время. Сидя на скамье, князь неотрывно смотрел на отражающееся в водной глади темное небо, в перевернутый вверх ногами мир.

В тот миг, когда она приблизилась к отцу – впервые за долгие годы не смея поднять на него глаза от робости, – из озерца вдруг выскочил золотисто-серебряный карп и, взмахнув хвостом, шлепнулся на берег.

Господин Асано медленно поднялся со скамьи, схватил трепыхающуюся рыбу и бросил ее назад в водоем. Сколько Мика себя помнила, кои делали так всегда: словно, достигнув определенного размера или возраста, они уже не могли довольствоваться привычным, знакомым миром. И выпрыгивали из пруда навстречу неизвестности.

Девушка мысленно вернулась в детство: как быстро в те времена ее отец кидался спасать неразумных карпов, как журил их – словно те могли понимать людскую речь, – возвращая туда, где было их место…

Но сегодня из уст господина Асано не вырвалось ни звука. Он лишь молча швырнул рыбу в озеро, будто презирая ее за глупость. Мика смотрела, как отец возвращается к скамье, и впервые поймала себя на мысли: князь постарел, движения его уже не те…

– Отец?.. – нерешительно позвала она, бросившись к нему навстречу.

Он поднял голову, и девушка отшатнулась, словно ударившись о стену. Едва сдерживаемый гнев в его глазах обжег ее, как огнем. Мика резко остановилась. А глава дома Асано повернулся к дочери спиной и обычной проворной походкой направился к своим покоям.

– Господин мой! – в отчаянии крикнула она и кинулась за ним, спотыкаясь, с трудом владея враз оцепеневшим телом. Точно взгляд отца ее парализовал.

– Не сейчас, – отрезал он из-за плеча, не замедляя шага.

– Отец, прошу!

Открывая дверь, господин Асано чуть замешкался, и Мике удалось его нагнать. Он ступил внутрь помещения и, даже не оглянувшись, задвинул за собой укрепленную деревянными рейками ширму.

Мика так и осталась стоять у двери – дрожащая, обессиленная, с подгибающимися коленями, не способная сделать и шагу. Небеса вдруг взорвались – ослепительно вспыхнула молния, следом раскатисто громыхнул гром, и наконец разразилась гроза.

Тучи обрушились на мир неистовым ливнем, Мика сразу же вымокла до нитки, но по-прежнему не могла заставить себя сдвинуться с места. Вновь и вновь взывала она посреди бушующей стихии, вопреки всему надеясь на чудо, на то, что отец ее смилуется, что сердце его смягчится и равнодушная дверь все же откроется. Голос девушки – жалостливый, скорбный, словно крики морских птиц, – разносился далеко вокруг и терялся в завываниях бури.

Она не знала, как долго там простояла; время потеряло значение. И не только время – значения больше не имело ничего. О Кае позаботились. Сердце радовалось, но мысль о том, что принесенная Басё весть так ее окрыляет, наполняла Мику жгучим стыдом.

Наконец, покорившись неизбежному, она повернулась к отцовскому дому спиной и медленно побрела прочь – через двор, под струями ледяного дождя, обходя стороной крытые внутренние проходы, способные дать ей защиту от ливня.

Держась на ногах одним лишь усилием воли, девушка добралась до той части обширного дворца, где располагались ее комнаты. Как же она ошибалась, решив, что сегодня уже выплакала все слезы… Оказывается, человеческая душа способна вместить в себя бесконечное количество горько-соленой влаги… такое же бесконечное, как число звезд на небе.

В коридоре Мика заметила погруженных в беседу Басё и Оиси. Судя по их безрадостным лицам, разговор мог идти о чем угодно – от нынешних злополучных событий до нехватки лошадиного фуража.

Ей послышалось, будто Оиси произнес имя своего сына. Проходя мимо мужчин, она отвела глаза в сторону, не желая привлекать внимания. Но, что бы сегодня ни произошло, она по-прежнему оставалась Микой-химэ, и оба самурая, прервав разговор на полуслове, с требуемым почтением склонили перед ней головы.

Она слегка кивнула в ответ и уже собиралась было двинуться дальше, как вдруг заметила в глазах Басё отблески сочувствия; видимо, он не ожидал вновь увидеть ее так скоро, и уж тем более в столь плачевном виде – насквозь промокшую от дождя, жалкую…

Девушка остановилась, встретилась глазами с возвышавшимся над ней воином и, не обращая внимания на удивление Оиси, спросила:

– Господин Басё, верите ли вы в то, что боги или милосердный Будда в самом деле слышат наши молитвы и отзываются на них?

Теперь уже Басё посмотрел на нее с удивлением. Но оно тут же вновь сменилось сочувствием:

– Верю, моя госпожа. Хотя иногда они отвечают «нет»…

Он еще раз поклонился, и Мика поспешно – насколько позволяли приличия – пошла прочь, не желая, чтобы мужчины увидели, как изменилось ее лицо после этих слов.

На следующий день, когда низкое небо все еще было затянуто свинцовыми тучами, Кай наконец-то пришел в себя. Первой мыслью было: «Я умер». Затем он попробовал пошевелиться. Слабое движение головой, попытка поднести к лицу руку пронзили все его существо настолько острой болью, что он вновь едва не отправился в мрачное забытье. Значит, жив. Снова. Почему?..

У него вырвался сдавленный жалкий звук, который даже стоном не назовешь.

– Ага, очнулся в конце концов? – раздалось в ответ.

Кай попытался сфокусировать на говорившем взгляд. С огромным трудом ему удалось различить плавающее в мутном мареве лицо Оиси. Тела у каро не было.

Чьи-то руки приподняли Кая, чьи-то – влили ему в рот тонкой струйкой несколько глотков воды из полного ковша. И тут же остатки жидкости бесцеремонно выплеснули полукровке на голову. Враз вымокший, он, задыхаясь, задрожал.

– Вышвыривайте! – приказал Оиси.

Стены и потолок поменялись местами, Кая замутило. Две пары крепких рук подхватили его и выволокли в дверной проем, под ледяную морось, немедленно окутавшую тело прочной вуалью. Пока группа мужчин, подталкивая, гнала его по бесконечному голому пространству к неведомой цели, дождь усилился.

Наконец сквозь пелену боли он расслышал скрип решетки – кто-то открывал расположенный в наружных воротах небольшой проход. Кай поднял голову. Мир впереди растворился в завесе дождя. Притащившие его сюда люди швырнули полукровку за ворота.

Он упал под стенами замка лицом в грязь. В мутный туман, который все настойчивее окутывал уплывающее сознание, ворвался стук захлопнувшейся за спиной решетки. Этого звука было достаточно, чтобы забытье чуть отступило. Кай попытался приподняться – пока грязь окончательно не забила рот и нос, пока не захлебнулся. Глупый инстинкт самосохранения толкал ослабленное тело вверх… встать… на ноги… да хотя бы на четвереньки… хотя бы…

Отчаянным рывком Кай оторвал лицо от липкой жижи и судорожно вдохнул. Перекатился на спину. И замер. Сил шевелиться не было. А дождь все лил и лил… то ли слезы, то ли гнев небес… посланный то ли смыть с него все грехи, то ли, наконец, утопить…

Глава 7

В отведенных господину Кире покоях замка Ако в глубине старинной чаши мерцал догорающий пепел. Мидзуки вгляделась в затухающие угли, изучая трещинки на докрасна раскаленных оленьих костях, выискивая в их неясных, путаных кружевах едва заметные следы кружев других, гораздо более великих, сотканных невидимой рукою судьбы… Время выбрано верно – самое сердце ночи, когда единственным источником света были тлеющие знаки, рождавшиеся в тонкой струйке дыма перед глазами колдуньи.