47 ронинов - Джоан Виндж

Стоны неожиданно оборвались пронзительным вскриком боли – и Кай резко вынырнул из навеянного бредом сна. Он чувствовал головокружение и тошнотворную головную боль, сознание оставалось спутанным. Призрачные вопли и неосязаемое пламя исчезли; лишь ледяной ветер завывал сквозь щели в стенах да одинокая свеча горела в стоящей на грязном полу треснувшей миске. Золотистое пламя трепетало, борясь за существование с жестокими порывами сквозняка, выхватывая из окружающей реальности смутные картины; и Кай, так же как этот слабый огонек, боролся с подступившей дурнотой, пытаясь распознать, где он.

Да это же его лачуга! Как он здесь оказался? И когда? Память молчала. Стояла ночь, и последние тлеющие в очаге угли давно превратились в золу, совсем не согревая темное выстывшее нутро жилища. В неверном пламени свечи Кай разглядел нечто, лежащее на циновке у самого его лица. Ладонь. Избитая почти до неузнаваемости. Видимо, его собственная. Задранный до локтя рукав грязного кимоно демонстрировал не менее муторную картину – руку. Его руку. И всё. Лицо распухло настолько, что один глаз не открывался вовсе. Пошевелить головой Кай не мог, и потому разглядеть остальные части своего тела ему не удалось… если, конечно, у его тела еще остались какие-нибудь отдельные части. Кажется, весь он превратился в один сплошной источник боли, усиливающейся всякий раз, когда он пытается вдохнуть полной грудью. Словно все, что лежало ниже шеи, было расплющено и раздавлено…

Пламя свечи заплясало на ветру, и игра теней вдруг перенесла неспокойный разум Кая на турнирную арену. Он вспомнил, как был избит – избит, словно последний пес, на глазах у господина, ради которого рискнул всем, что у него было; на глазах у женщины, которую любил больше жизни… как они стояли, униженно опустив головы… из-за его поражения. Он навлек позор на Ако, на клан Асано – позором было уже само его, Кая, существование… и разоблачение.

Он вновь ощутил жесткую руку сёгуна – как она сжимает, дергает из стороны в сторону его превратившееся в месиво лицо… прикосновение затянутых в кожаные перчатки пальцев, которые ощупывают его порванный рот – ощупывают грубо, бесцеремонно, словно он и вправду животное… животное… Даже господин Асано назвал его так, перед лицом всего мира отказывая полукровке в праве считаться человеком. А Мика… распростертая ниц Мика – в грязи, умоляющая сохранить этому животному жизнь… Он презрела свою честь, опорочила доброе имя отца…

Неожиданно пламя свечи вспыхнуло в последний раз и погасло, унося с собой единственный источник света, хоть как-то удерживающий Кая в реальном мире.

В самой глубине его рассудка, там, куда не проникает даже лунное сияние, где заканчиваются владения не только памяти, но и снов, бред опять окрасил бесцветный горизонт… озарил безбрежное море мерцающими кроваво-красными и ледово-синими оттенками. Ярче… ярче… пока то, что было вначале лишь смутными и бесформенными пятнами цвета, не сгустилось, принимая очертания… очертания не знающих жалости глаз. О, он так хорошо их знает… Ни за что не спутает с фантомом.

Кай взглянул в эти глаза, не таясь. Но они смотрели сквозь него, словно он сам – не более чем фантом. И в тот миг, когда разум кицунэ порывом ледяного ветра пронесся сквозь его собственный, Кай сжался от пронзительного страха. Предчувствие… Вероломство, предательство, бедствие дома Асано… Какое именно бедствие, он не разобрал; лишь понял: все, что привиделось ему перед пробуждением, – правда, а все, что раньше казалось незыблемым и известным, – ложь. И из-за того, что сам он, Кай, давным-давно проклят, предотвратить беду ему не под силу…

Все надежды рухнули. Сознание окончательно окуталось туманом, и Кая вновь втянуло в омут забытья.

Глава 8

Утро наступило слишком скоро – несмотря на то, что после событий сегодняшней ночи всем членам клана Асано казалось, будто солнце больше никогда не покажется на небе.

Утро принесло с собой приговор – стремительный и неумолимый, как лезвие меча.

В парадном зале собственного замка князь Асано с обреченной покорностью, которая отлично могла сойти за созерцательное спокойствие, опустился перед сёгуном на колени. И застыл в ожидании. Советники Токугавы долго что-то горячо обсуждали, то споря, то прислушиваясь друг к другу – словно в последствиях ночного инцидента были хоть какие-то сомнения.

Наконец один из приближенных склонился к уху сёгуна и что-то прошептал. Тот некоторое время, казалось, взвешивал услышанное. Затем объявил:

– Преступление налицо. Кара – смерть.

В тоне, каким были сказаны эти слова, господину Асано почудилось извинение: видимо, Токугаве нечасто приходилось оказываться в ситуации, когда он повелевает умереть даймё, в замке которого в данный момент является почетным гостем. Даже уехать не успел…

– Учитывая ваше положение и заслуги перед Ако, позволяю вам совершить сэппуку, дабы вы могли и перед лицом смерти продемонстрировать мужество и достоинство, которыми славились при жизни. Приговор должен быть приведен в исполнение незамедлительно.

Господин Асано склонил голову, принимая вынесенное решение с упомянутыми мужеством и достоинством. Он не утратил их и теперь – даже несмотря на неожиданную поспешность, с которой от него хотят избавиться. Как правило, перед ритуальным самоубийством даймё давалось несколько дней, а то и недель – время, необходимое для того, чтобы привести в порядок имущественные дела и подготовить к разлуке семью и друзей.

Господин Асано неловко поднялся, и стража тут же провела его в заранее подготовленные покои. Здесь ему предстояло сочинить прощальное стихотворение и побыть наедине с собой перед уходом в вечность.

Стены комнаты украшали великолепные расписные ширмы с изображениями важных событий из долгой благородной истории клана Асано. Князь опустился на колени перед письменным столиком, на котором его последних мыслей уже ожидали тонкая бумага, кисть, вода и каменная чернильница. На миг откинулся назад, разглядывая стены. Что ж, он сумеет принять смерть достойно и тем самым смоет пятно позора со своей чести. «Жизнь дается лишь на одно мгновение; доброе же имя – навеки». Протесты и заявления о том, что в случившемся нет его вины, ничего не изменят. Беда стряслась на его землях, в стенах его замка. И нести ответственность за последствия обязан именно он.

Прощальное стихотворение господин Асано сочинил еще ночью, когда лежал без сна в ожидании рассвета. Он перенес строчки из памяти на бумагу, внимательно следя за тем, чтобы движения его руки были ровными и плавными, – так внимательно, словно вновь стал учеником, изучающим каллиграфию. После него остается слишком много незавершенного – и слишком много неясного, – но сегодня он не сделает ничего, что навредит Ако еще больше или добавит бесчестья благородному имени его клана.

Отпущенное время следовало посвятить медитации и молитве – но князю Асано некогда было думать о себе. Он попросил стражу отыскать и привести каро. Необходимо успеть уладить как можно больше дел с Оиси, чтобы обеспечить благополучие и безопасность провинции. И Мики. На подготовку нужных распоряжений ему должны были предоставить время, но… Впрочем, об этом следовало позаботиться уже давно, еще после смерти жены – ведь именно тогда он столь отчетливо осознал хрупкость и скоротечность всего сущего… Ничто не бывает вечным – одни лишь только перемены…

Господин Асано раздвинул дверь. Оиси уже ждал. Стражники забрали у каро мечи, но позволили взять с собой свитки, учетные книги, документы – бумаги с трудом умещались у него в руках, однако от помощи Оиси отказался, явившись на эту последнюю встречу один.

Выглядел каро усталым, словно ночью тоже не сомкнул глаз. Да так оно и было. Помимо обычных задач, Оиси хотел обсудить со своим господином так много всего… И потому, боясь упустить что-нибудь важное, до утра записывал разные мысли и идеи.

Основные вопросы решили довольно быстро – благодаря многолетней совместной работе плечом к плечу им легко было предугадать мнение друг друга. Господин Асано с особым теплом вспомнил, как много партий в сёги и го сыграли они за долгие годы. Исходы этих настольных сражений каждый раз убеждали правителя Ако в том, что его главный вассал наделен прекрасным талантом стратега и, живи они в другое время, каро стал бы надежным генералом.

В нынешнюю же мирную эпоху Эдо, эпоху бакуфу, удивительная память Оиси, его способность видеть на сто шагов вперед даже в самом начале пути, помогли ему преуспеть на должности каро. На его плечах лежала забота о безопасности и процветании замка и прилегающих земель; он удерживал в голове одновременно несчетное количество дел, распределял задачи между подчиненными, проверял, насколько хорошо те справляются с поручениями.