Выпускной бал в чистилище - Эми Хармон

Сердце у Мэгги заныло от того, как много он потерял. Как много потеряла она. Он любил ее. Он подхватил ее на руки и вынес из адского пламени. А теперь ничего не помнит.

– Она меня испугалась. И я ее понимаю. – Теперь Джонни смотрел на нее, и она видела на его красивом лице печаль и неготовность смириться. – Мне тоже страшно. Всю свою жизнь, когда мне бывало трудно, я просто сжимал зубы и брался за дело, злился, пускал в ход кулаки. Но тут все иначе. Если бы дело было только в том, что мне грустно, что я чувствую себя виноватым, что скучаю по маме и Билли и хочу снова их повидать, – думаю, с этим я смог бы сжиться. Но я совершенно не понимаю, как быть со страхом, с тем, что я не понимаю, кто я такой.

Стараясь не дышать, Мэгги поднялась на ноги и повернулась к нему. Их по-прежнему разделяли качели, но она нагнулась и обняла его, прижавшись головой к его плечу. Тело Джонни показалось ей неподатливым, как доска, но она не выпустила его из объятий, не сдвинулась с места. Вскоре она почувствовала, как напряжение, сковывавшее его плечи, ушло, и тогда он вздохнул – потерянно, печально, тоскливо. А потом поднял руки и обнял ее. Когда он снова заговорил, в его голосе слышалась нежность.

– В то утро в спортзале, когда я смотрел, как ты танцевала… на миг все это показалось мне до боли знакомым, и я вдруг понял, как сильно и преданно ты могла бы меня любить. Я понял, почему мог в тебя влюбиться.

У Мэгги перехватило дыхание. Прижавшись лицом к его плечу, она мечтала, чтобы это мгновение замерло. Почему любовь способна так больно ранить? Но она чувствовала, что Джонни еще не все ей сказал, и ждала продолжения.

– Все это кажется мне нереальным. Я просто хочу проснуться и понять, что все позади, что это был сон. Если бы сейчас был пятьдесят восьмой год и я был бы обычным парнем, а ты моей девушкой, все было бы по-другому…

Мэгги ахнула и отстранилась от него. Голова у нее закружилась: ей показалось, что время вдруг повернуло вспять. Те же самые слова он говорил ей в ту ночь, когда в школе устроили Зимний бал, в ночь, когда они были вдвоем и танцевали под музыку, под которую уже давно никто не танцует.

– Мэгги? – Джонни оборвал себя на полуслове, почувствовав, как она вырывается, и вопросительно взглянул на нее. Луна освещала левую сторону его лица, а правая оставалась в тени, и от этого он вдруг показался Мэгги куда более призрачным, чем прежде, в те времена, когда он был заперт в Ханивилльской школе.

– «Если бы я был обычным парнем, а ты моей девушкой, я ни за что бы тебя не отпустил», – тихо повторила Мэгги. – Прежде ты уже говорил мне эти слова. Но ведь этого никогда не будет? Ты никогда не будешь обычным парнем, а я никогда не буду твоей девушкой.

Джонни молча смотрел на нее. Она не отводила глаз, а над ними, среди деревьев, скорбно стонал ветер, и его стоны отдавались в сердце Мэгги тоскливым эхом.

– Я просто хочу вернуться домой, Мэгги, – проговорил Джонни чуть слышно. – Я просто хочу домой.

Песня Элвиса Пресли «Don’t Be Cruel».

9

Время плакать

Гораздо позже, в ту же ночь, Мэгги проснулась оттого, что у нее над головой что-то громыхало и двигалось. Над ее комнатой находился просторный чердак, битком набитый накопленными за долгие десятилетия реликвиями семьи Ханикатт. Мэгги лежала в постели, вяло осознавая, что еще не успела толком проснуться и потому не боится странных звуков, доносящихся с чердака, но при этом не может сделать вид, что не слышит их. Когда она вечером заставила себя вылезти из машины Джонни, то постаралась не встретиться с тетушкой Айрин: ей не хотелось говорить о том, как ей больно, но она понимала, что эту боль ей не скрыть. Она не стала даже смотреться в зеркало, зная, что боль отпечатана на ее лице. Она забралась в постель, а чуть позже Айрин приоткрыла дверь ее комнаты и заглянула внутрь. Айрин ничего не сказала, а Мэгги притворилась, что спит. Тетушка долго глядела на нее, а потом, тихо вздохнув, закрыла дверь и ушла.

И вот теперь, спустя несколько часов, Мэгги силой вырвали из сладкого забытья, дарившего ей ощущение мира и спокойствия, и она этому совсем не обрадовалась. Откинув в сторону одеяло, она сердито протопала к двери комнаты и по ступенькам вскарабкалась на чердак. На лестнице горел свет, и чердак тоже был освещен.

– Тетя Айрин?

Мэгги потерла сонные глаза и оглядела царивший на чердаке разгром. Несколько месяцев назад она привела здесь в порядок каждый уголок, каждый ящик. Теперь все было вверх дном. Кто-то вытряхнул на пол содержимое многочисленных коробок, вытащил платья из застегнутых на молнии чехлов. Шляпки лежали неопрятной грудой прямо на полу. В глубине чердака на пыльном диванчике сидела и заливалась слезами Айрин Ханикатт в бальном платье из тонкой ткани персикового цвета, с праздничной прической и макияжем. Перед мысленным взором Мэгги предстала диккенсовская мисс Хэвишем, знакомая ей по урокам английского в девятом классе. Мэгги поежилась.

Лиф платья прилегал неплотно: хрупкие плечи Айрин и ее поникшая грудь уже не заполняли его так, как прежде, в молодости. В талии, там, где изящная фигура Айрин с возрастом чуть раздалась, ткань была сильно натянута, но Айрин все же сумела застегнуть молнию. Видно было, что ей очень неудобно.

– Айрин? – повторила Мэгги, старательно притворяясь, что в том, что невеста Франкенштейна посреди ночи льет на чердаке горькие слезы, нет ничего удивительного.

– Здравствуй, дорогая, – пробормотала Айрин. Ей явно хотелось показать Мэгги, что все в порядке, и она попробовала улыбнуться, но у нее ничего не вышло. – Я просто решила проверить, сумею ли по-прежнему нацепить это старье… Я тут искала проигрыватель, стоявший в комнате Лиззи. Ума не приложу, куда я его подевала.

– Как ты расфуфырилась! Прическа, платье, макияж, и все это в три часа ночи? – Мэгги уселась рядом с тетушкой на пыльный диванчик и разгладила пальцем персиковые рюши.

– Лучше честно скажи мне, что я глупая старуха! – Айрин снова попробовала улыбнуться, но на последних словах всхлипнула и принялась вытирать глаза уголком ветхого кукольного одеяльца.

Мэгги ей не ответила. Нет, Айрин не была глупой. Но что-то явно растревожило, огорчило ее. Мэгги подумала, что тут наверняка не обошлось без Джонни Кинросса, восставшего из могилы во всем своем юношеском великолепии и явившегося к ее