Убей-городок (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич

— Нет, Леша, не понимаю, — на полном серьезе сказал Джексон. — Ты получаешь информацию о личности, которая подозревается в совершении преступления. И вместо того, чтобы доложить по команде, или хотя бы сказать мне, начинаешь устраивать самодеятельность. Мы бы его в отделение вызвали — или бы сами взяли, а там бы поговорили. И на хрена, скажи? А еще скажи — на хрен ты Бурмагину сказал, что он помрет скоро? Он же писается от страха. Говорит — милиционер приходил, которого я подрезал и сказал — сам не явишься, помрешь скоро.

Ишь, как Митрофанов меня отчитывает! А ведь по сути-то он прав. То, что я сделал, это густопсовая самодеятельность. Но и я не пошел бы к преступнику, если бы не обладал «послезнанием». Так что, Джексон одновременно и прав, и не прав. Со своих позиций он абсолютно прав, а вот с моих, с попаданческих, не очень.

— Женя, поверь, в отделении он бы тебе ничего не сказал. Ни свидетелей, ни пальчиков, ничего за ним нет. Единственное — мои подозрения, да это ружье. Он бы в отказ пошел, что тогда? А вот после моей с ним беседы, он сразу к тебе прибежал. Да, риск был, но ведь и результат налицо. На этом весь и расчёт строился. Поэтому, давай ты сделаешь вид, что о моем разговоре с Бурмагиным ничего не знаешь, а гражданин явился, потому что ему стало стыдно. Лады? И палка тебе за раскрытие. И впиши Саню Барыкина — мол, с тобой по раскрытию работал.

— А там уже и так целый список тех, кто со мной работал, — усмехнулся Джексон.

Ну, это уж как всегда.

— Только я и тебя вписал, что ты по раскрытию работал, — сообщил Митрофанов.

— А на фига? — всполошился я. — Я же теперь от начальства втык получу. Могут даже выговор влепить — типа, почему рапорт не написал?

— А втык ты и так получишь, — жизнерадостно сообщил Джексон. — И поделом тебе. Не занимайся самодеятельностью, не в партизанском отряде. Так и там бы потребовали дисциплину блюсти. Но из-за выговора плюнь, не переживай.

Я ждал, что Евгений сейчас скажет: «Выговор не триппер, носить можно», но Митрофанов сказал другое:

— Выговор тебе нельзя давать, потому как ты в этот момент на больничном был. И мой тебе совет — завтра же отправляйся в отделение, пиши рапорт, но укажи — дескать, хотел сообщить о случившемся, но из-за того, что почувствовал себя плохо, решил отложить написание рапорта. Понял?

Я посмотрел на Митрофанова и с уважением покачал головой:

— Евгений — ты, голова!

— А то! — хмыкнул довольный Митрофанов. — Слушай старших. А добрый дядюшка Женя тебе плохого не присоветует.

Ну да, с Джексоном всегда так. С ним не пропадешь, но горя схватишь.

— Скажи-ка Леха, а чего ты Бурмагину-то сказал? С чего бы ему помирать, да еще через два года?

— Так все мы когда-то умрем, — философски изрек я. — Я Бурмагину так и сказал, что умрет. А он, вишь, все за чистую монету принял. А человек, как известно, верит лишь в то, во что хочет верить.

Теперь настал черед Митрофанову смотреть на меня с уважением.

— Силен брат, — сказал Женька. Задумчиво почесав затылок, спросил: — А ты к нам, в розыск, не хочешь перейти?

Скажите, а какой участковый не хотел бы работать в угро? Нет, дядю Петю я в расчет не беру, ему угрозыск до фонаря. И моему приятелю Саньке Барыкину больше нравится работать участковым инспектором. У Саньки к этой работе, скажем так, свой интерес. Как-нибудь расскажу, если не забуду.

Уголовный розыск, это совсем иной уровень. Если участковый инспектор — рабочая крестьянская лошадь, то инспектор угро — это скакун-иноходец. И зарплата повыше, хотя и не чересчур. Ну, а еще — чего уж греха таить? Девушки на тебя совсем по-другому смотрят, если ты инспектор уголовного розыска. Участковый — это какой-нибудь Аниськин, старый и добрый дяденька. В крайнем случае — старшина из «Хозяина тайги». Но это, все-таки, совсем не то. А розыск — это романтика! Для тех, кто не знает, конечно.

Представьте: утренняя оперативка. Дежурный отстрелялся за истекшие сутки, «разбор полётов» закончен, герои и виновные назначены, все ЦУ* розданы. Команда: все свободны. Но ещё не отгрохотали отодвигаемые стулья — следующий приказ: уголовный розыск — на месте. Вот где начинается таинство, к которому не допущены простые смертные: участковые, дознаватели и даже следователи. Сейчас эти небожители из уголовного розыска будут обсуждать что-то такое, что не для каждых ушей и умов. И ведь ни за что не расскажут потом даже своим закадычным друзьям, а если спросишь, так посмотрят, что станет стыдно. А кто не поймёт, так и сказать могут очень убедительно.

Так примерно должен был думать молодой участковый инспектор. А ещё то, что в уголовный розыск не просятся, то есть проситься-то можно, только толку от этого — круглый ноль. В уголовный розыск приглашают, а это надо заслужить своей предыдущей работой. Поэтому вопрос, хочешь ли работать в уголовном розыске, всегда приятен и льстит самолюбию молодых участковых вроде меня, даже с учетом моего последующего опыта.

Допустим, я тоже бы не против перейти в розыск. Но Джексон — он не самый большой начальник в угро, точнее, совсем пока никакой. Мало ли, что может предложить простой инспектор другому инспектору. У меня еще и свое начальство есть, а есть еще и зам начальника отделения по оперработе. Один отпускать не захочет, второй брать не станет. Но обижать Джексона я конечно не буду.

— Ну, мне пока нужно на службу выйти, долечиться, а там — как пойдет, — уклончиво ответил я. — Но словечко за меня замолвить можешь.

Это Джексон, конечно, под эйфорией от удачно скинутого глухаря расщедрился в мой адрес про уголовный розыск-то. И всё-таки мне подумалось, что не только из-за этого он тащился ко мне в общагу, совсем, кстати, в противоположную сторону от своего нового места обитания. Хотелось видеть этот шаг поступком настоящего друга. А я ой как нуждался в дружеской поддержке, пребывая в нынешнем своём одиночестве и во времени, пока ещё не ощущавшимся как своё родное. Но дело было, видимо, не только в этом.

— Лёха, тут такое дело, — как-то неловко заговорил Митрофанов, неуловимо стряхнувший напускную веселость. — Я присутствовал при допросе Бурмагина, когда его прокурорский следак в качестве подозреваемого допрашивал. Так вот, следак записал его показания таким образом, что он реально опасается какого-то возмездия с твоей стороны. Что ты, дескать всё время твердил про его смерть. Что ты его везде достанешь, и на БАМе, и на целине. Руки, мол, у нас длинные.

— Вот ведь гад! — вырвалось у меня. — Всё перевернул с ног на голову.

— Не, Лёха, а ты зачем ему про это всё наборонил-то? — опять вернулся Митрофанов к непонятной для себя теме.

— Да без этого фокуса не было бы у тебя раскрытия. Хотя бы вот из-за этого.

Ну как, скажите, мне было объяснить всё моему другану?

А Джексон продолжил:

— Так что в свете того, что я сказал, и в свете того, что мы с тобой в общем не дураки, чудится мне, что тебе надо ждать две радости: приглашение на очную ставку с Бурмагиным и представление прокуратуры на начальника горотдела о том, что советская милиция города Череповца в лице младшего лейтенанта Воронцова А Эн нарушает социалистическую законность, и чтобы начальник горотдела выжег подобные недопустимые повадки отдельных сотрудников калёным железом. Так-то вот.

Митрофанов сделал паузу, потом продолжил:

— И вот ещё что, Алексей, свет Николаевич. Что бы ты мне тут не лепил про ваш разговор с Бурмагиным, я думаю, тебе стоит хорошенько подготовиться к очняку. Я-то ладно, а прокурорский тебя на протокол писать будет. Знаешь ведь, небось, как это делается: вопрос — ответ. Так что думай.

И на этой совсем не оптимистической ноте Джексон улетел к своей Ляле и любимому Быдлику, то есть, к Тобику. А я подумал, что совсем не учёл времени, в котором нахожусь и порядков, ему соответствующих. Как-то я сильно поотвык, чтобы преступники сами сдавались, видя бесперспективность уклонения от правосудия. В моём-то будущем, скорей правосудие привыкло робеть перед всякой наглой сволочью.