Убей-городок (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич

Да, а почему в прошлый раз я ездил на ОВВК (областную военно-врачебную комиссию), а сейчас нет? Точно помню, что сам не просился. Вот, очередная неувязка этой реальности и той.

Съездить в гости к родителям я так и не отважился. Как бы — бок еще не в порядке, да и вообще... Написал им письмо, излагая, что «у меня все хорошо, служба идет нормально, погода хорошая, а металлургический завод как дымил, так и дымит». Съезжу потом, когда отпуск дадут. Еще, надеюсь, попрошу у начальника отделения дня три в августе — потом отработаю, помогу картошку копать. Если, конечно, к тому времени окончательно оклемаюсь. Нет, это я сам себе пути отхода ищу, а ведь до сих пор боюсь встречи с родителями, которых для меня уже нет. И непременно подарки нужно купить, а не только какие-нибудь городские лакомства, вроде сгущенного молока, пошехонского сыра и конфет «Птичье молоко». А что купить-то? Тут еще думать нужно. Ладно, подумаю.

А вообще — скучно. А допрос в прокуратуре — так себе развлечение.

Поэтому, когда пришло время выходить на службу, я даже с радостью обрядился в свои «доспехи» и отправился в отделение. Своего графика работы я не знал, скорей всего он и не был составлен на этот месяц. Значит лучше выйти в вечер, всё равно большинство смен — вечерние. В 15:00 я был в отделении, всем своим видом показывая, что готов к труду и обороне.

Коллеги мое появление восприняли с нескрываемой радостью. Не знаю, за меня ли они радовались, или тому факту, что материалы с моего участка снова будут поступать «хозяину», а не раскидываться среди всех прочих, а наш начальник — Николай Васильевич Златин, отругал меня за разгильдяйство, в результате которого я получил травму и доставил всем кучу хлопот, а потом похвалил за смекалку и поставил меня в пример другим: не часто у нас злоумышленники после встречи с участковым сами сдаваться приходят. И видно было, что несмотря на всю напускную строгость никакого зла он на меня не держит. И то хорошо. Еще начальник «порадовал» меня пачкой бумаг, которые ожидали, чтобы я принял по ним решение. Криминальная обстановка в городе, как оно водится, продолжала оставаться сложной. Целых две кражи, одна хулиганка и десять человек попавших в медвытрезвитель. Был еще грабеж, раскрытый «по горячим следам» и одно ДТП, с участием пьяного велосипедиста.

Я сидел на разводе, слушал нашего Николая Васильевича и внутренне усмехался. Кто бы мне в девяностые сказал, что две кражи — это «сложная» обстановка? А сто восьмая не раз в полгода, а еженедельно? А двадцать четыре «квартирные» только по одному району, не хотите? А по четыре грабежа, что потенциально могут стать разбойными нападениями? И в довесок хулиганка.

Потом, когда все уже разошлись, меня заманил к себе дознаватель Петька Щеглов под невинным предлогом — «перекурить это дело». Сильно удивился, что я, оказывается, не курю, но не расстроился и открыл истинную причину своего приглашения: тут у него «горит» отдельное поручение по одному дельцу — свидетеля допросить. Так, полный пустяк. Но никого под рукой нет, а ты после перерыва в работе ещё ничем не нагруженный — сделай одолжение, допроси тётку. Что скажет, то и запиши. Это формальность пустая, чтобы прокуратура при утверждении обвинительного не цеплялась.

Я согласился помочь страдающему товарищу по оружию. Петька сам был недавним участковым, и процессуальная работа, без нарушения установленных законом сроков, у него пока получалась плоховато. Но вот насчёт моей «незагруженности» он сильно погорячился. Секретарь отделения Тамара Гавриловна, к которой я заглянул следующим шагом, вручила мне кипу всяких запросов, только успевай расписываться.

Сегодня я получил задание проверить претендента на работу в милицию, за ним следовал будущий охотник, желающий иметь ружье, предстояло раскрыть кражу придверного половичка у одной старушки и еще много разнообразных и не менее захватывающих дел.

А еще — три заявления от граждан. Одно было обычное (я диагонально пробежал его глазами) — сосед по коммуналке жизни не даёт. А вот второе...

Второе заявление было адресовано «Самому главному милиционеру на улицу Бульварную». Уже одно это обещало неслабую интригу. А когда я увидел регистрационный номер «Р-36», в душу закралось нехорошее предчувствие. Взглянул на прикреплённый к заявлению конверт — так и есть: от Романова Семёна Семёновича. Я мысленно застонал.

Заявление было старательно оформлено мелким почерком на четырёх двойных тетрадных листах. В нём до сведения «самого главного милиционера» доводилось, что марсианцы, пребывая в злодейском сговоре с сатрапами из КГБ, тайным магнитом просвечивают его мозги в намерении выведать государственные секреты. На последнем листе размещалась красочно оформленная схема, из которой следовало, что осиное гнездо злоумышленников располагается где-то между переулком Ухтомского и Альфой Центавра.

Семён Семёнович Романов был старичком совершенно безобидным. Только вот после недавней смерти жены оказался совсем одиноким и немного заблудился в этом своём одиночестве. Жаль его конечно, но и себя — тоже. Ответ на это волнующее заявление я мог бы тут же состряпать, как говорится, левой задней ногой без использования мозга. Но! — Любое заявление не будет считаться надлежаще рассмотренным, если в материале не окажется объяснения заявителя. Это значит, что мне придётся отправляться к Семёну Семёновичу в гости. А он так просто своих то ли гостей, то ли жертв не отпускает, пока во всех подробностях не поведает о новых обстоятельствах ранее изложенных им сведений. А если пренебречь гостеприимством и позорно бежать, то следующее обращение к «самому главному милиционеру» будет уже о тебе, болезном.

Я взглянул на разнокалиберные косые резолюции в верхнем левом углу заявления. Они все предписывали нижестоящим инстанциям тщательно разобраться и принять исчерпывающие меры. Мне отписывать это заявление было некому. Получалось, что «самый главный милиционер» теперь я. Вот ведь, все всё понимают, думал я. А подписать на заявлении: «Списать в дело без рассмотрения» — кишка тонка. Ибо вдруг приедет какое-нибудь начальство или прокуратура нагрянет с проверкой соцзаконности, и даже если ничего крамольного не найдёт, то на примере одного этого заявления вполне может сделать вывод о бездушном отношении к гражданам, в то время, как оно должно быть исключительно «вежливым и внимательным». И начальнику накрутят хвоста. Вот начальник и думает: пусть лучше хвоста накрутят участковому. Я сам и накручу.

А третье заявление нам переслали из редакции газеты «Коммунист». Та—а-к, что там? Ага, опять от гражданина Виноградова. Бумага, как и в предыдущем случае, изобиловала резолюциями начальства, сначала начальника горотдела, потом, отделения и, наконец, Златина. И всё на одного меня, бедного. Вообще, запросы из органов печати стояли на особом контроле и требовали недельного рассмотрения и не дай тебе бог этот срок нарушить. Да и начальство не позволит, среди ночи поднимут, если не выполнил ко времени. Но тут всё ясно, и можно отвечать, не выходя из кабинета. Гражданин Виноградов сигнализировал, что его сосед Петров — прожжённый тунеядец и подлежит уголовной ответственности в соответствии со статьёй 209 частью первой Уголовного кодекса РСФСР, а милиция попустительствует и покрывает этого антиобщественного элемента.

В редакции долго не задумывались: раз тунеядец, значит бумагу — в милицию. При этом все прекрасно знали, и в редакции, кстати, тоже, что тунеядец Петров является инвалидом, имеет пенсию и уголовной ответственности не подлежит. Его беда заключалась лишь в том, что он собирал бутылки, чтобы хоть чуть-чуть прибавить деньжат к своей ничтожной пенсии, и это обстоятельство, по мнению автора обращения, оскорбляло высокое звание советского человека. Знали все и сутяжное нутро гражданина Виноградова, а посему предпочитали найти крайнего, которому и придётся принять все ядовитые стрелы пасквилянта на себя. Этим крайним был я.

Тамара Гавриловна сочувственно посмотрела на меня, когда я расписывался за получение этого «шедевра». Может быть, она тоже думала, как я.