Все имена птиц. Хроники неизвестных времен - Мария Семеновна Галина

– Лампочки в подъезде нет, – бормочет Августа, – почему лампочки в подъезде нет?

– А ты хочешь, чтобы мы ввалились к мистику и аскету в сиянии электрического ореола? Так не бывает… Тайна должна твориться во мраке.

– Я знаю, что творится во мраке. Срет по углам кто ни попадя. Это же клоака какая-то… понюхай только…

– Не хочу.

– Почему, ну почему мистик должен жить на шестом этаже без лифта?

– Так ближе к небу.

– С лифтом было бы еще ближе…

– Это его дверь?

– Да тут вроде другой нет.

Августа водит по двери руками, ощупывая ее.

– Таблички нет, – говорит она наконец, – краска облазит. Зашкурковали плохо.

– Не твоя проблема – ты не на кладбище… Ага, вот звонок.

Ленка отчаянно наваливается на звонок, но изнутри не слышно ни одного звука.

– Нажми сильнее, – говорит Августа.

– Жму. Не работает.

Дверь распахивается неожиданно, словно человек все это время стоял за ней.

– Проходите, – говорит он сухим, точно наждачная бумага, шепотом.

В прихожей – если это вообще прихожая – совершенно темно, сам хозяин маячит на неопределенном расстоянии трудноразличимым тусклым силуэтом.

– Почему такая темень? – Августа еле шепчет, но хозяин услышал.

– Я не выношу света, – теперь голос у него высокий, дребезжащий, – свет разрушает материю…

– Чего?

– Сетчатка, – шепотом сказал хозяин, – моя сетчатка.

– А-а, – глубокомысленно тянет Ленка, – ясно.

– Что тебе ясно?

– Он не выносит света…

– Мы от Генриетты. – Августа произносит это многозначительно, точно пароль.

– Знаю. Она мне сказала.

– Как это – сказала? – оторопела Августа.

– По телефону. Она же мне позвонила.

В комнате, слава тебе господи, чуть светлее. Бесформенные нагромождения на полу оборачиваются сваленными в кучу книгами, еще книги громоздятся вдоль стен, пыльный луч, просачиваясь сквозь щель в тяжелых занавесках, подсвечивает их корешки…

– Проходите, – шепотом говорит хозяин, – я сейчас.

Теперь видно, что он сутул до крайности, шея его уходит резко вперед, увенчавшись небольшой головой в ермолке.

– Что там написано? – интересуется Августа, разглядывая корешки.

– Не знаю…

– А кто хвастался, что умеет читать на иврите?

Хозяин с неожиданной прытью бросается к книжным россыпям и, втиснувшись между Августой и пыльными фолиантами, набрасывает на них какую-то тяжелую темную ткань.

– Нельзя, – говорит он, – это нельзя читать… все равно там написано совсем другое… И вообще, это не для женщин. Это не каждый мужчина вынесет. Говорите, что вам надо…

– Будто вы не знаете, – мрачно говорит Ленка.

– Положим. Но вы назовите. Неназванное не существует.

– Нам нужно получить сведения о некоем Гершензоне… – четким преподавательским голосом произносит Августа.

Хозяин делает рукой резкое движение, и какой-то фолиант падает с вершины, листы рассыпаются по полу, точно бледные ночные бабочки.

– Тише, – говорит он, – умоляю, тише…

Ленка бросилась было подбирать листы, но хозяин резко завизжал и затопал ногами, и она в ужасе отшатнулась.

– Не трогайте… Нельзя этого трогать…

Августа не двинулась. Она лишь опустилась на кстати подвернувшийся стул и приподняла ноги, точно по полу ползали скорпионы.

– Дело в том, – шепотом говорит Ленка, – что мы посетили его могилу.

– Разве он уже умер? Он не может умереть. Никак.

– Ну, могила-то была…

– Значит, он просто захотел покоя. Ушел во тьму. Свет плохо воздействует на его сетчатку.

– Рабби Барух… Умоляю. Заклинаю Торой – кто он такой, этот Гершензон?

– Рабби Моше?

– Рабби Моше.

– Он был математик, – почти нормальным голосом сказал хозяин, – блестящий математик. И за последние пятьсот лет освоил все тонкости каббалы. Он изучил Зогар. Он постиг Сфирот. Для него не было тайн ни на земле, ни на море… Он насквозь пронизал все слои небес. И он, чтоб вы знали, – один из лучших за всю историю потомков Авраамовых специалист в области мнимых чисел.

– Вы хотите сказать, – Августу неожиданно осеняет, – что он вычислил что-то вроде тетраграмматона?

– Тетраграмматон? Абулафия? Это имя Господа и так известно – к чему его вычислять? В застывших областях мира, где время течет во все стороны сразу, Вечный Первосвященник произносит его под звуки шофара в Вечный день Страшного суда, и серафимы хлопают крыльями в своих заоблачных жилищах… Нет, он вычислил несуществующее имя Бога. Самое страшное, самое могущественное.

– Несуществующее?

– Семьсот двадцать имен доступны людям на земле… А он нашел семьсот двадцать первое. Привлек теорию мнимых чисел – и нашел.

– И?.. – услужливо подсказывает Ленка.

– Что – и? Он обрел полную власть над смертной материей, понятное дело. Он сумел прочесть тайные письмена, он видел Скрижали Завета. Дело о Колеснице и Дело о Творцах были для него так же ясны, как для вас – поваренная книга.

– Я не стала бы так огульно…

– Погоди, – прерывает ее Августа, – я не поняла. Зачем при таком удачном раскладе было ложиться в эту могилу?

– А что еще делать человеку, который может все? Суетиться? Стоять в очередях за кошерной колбасой? Он подумал-подумал и погрузился во мрак. А вы его потревожили.

– Каким это, интересно, макаром?

– Вы разомкнули запирающие узы. Камешки с могилки смахивали? С надгробной плиты? Когда тряпками своими по ней шкрябали…

– Черт, – говорит Ленка.

– Все равно не понимаю, – упрямо твердит Августа, – подумаешь, запирающие узы! Да любой алкаш… расстелил бы газету, камешки смахнул да и уселся бы на плиту, колбасу некошерную резать…

– Алкаш и не заметил бы этой могилы. А человеку ученому камни эти тяжелее плиты надгробной показались бы. А вы, извиняюсь, ни то ни се. Порождение финансового кризиса. Ползали там, могилку подчищали да еще и о каббале рассуждали. Может, еще и какое-нибудь из имен Бога произносили?

– Произносили, – уныло подтвердила Ленка.

– Узы и распались. На краткий миг, но вам хватило. И вот какая-то шикса возьми их в этот миг и смахни.

– Что ему стоило их обратно положить, эти камни?

– Да не мог он, – выкрикнул рабби Барух, и голова его мелко затряслась, – он же ограничен сам в себе! Он упокоился и свои желания запер. Могущество свое он ограничил, понятно, дуры вы безграмотные? Может, там, где касается других, он еще не утратил силы…

– Так вот зачем он нас преследует, – говорит Августа, – обратно упокоиться хочет…

– Он уж намекал-намекал, – уныло кивает Ленка.

– Откуда же нам знать…

– Мог бы сказать и пояснее, а не напускать на нас кадавров…

– Вы сами виноваты, – хозяин пожал острыми плечами, – он всего лишь извлекал из тьмы на свет ваши страхи и тайные желания… Ибо он достиг небывалого могущества, и сумел погрузиться во тьму преисподней, и лишил Аваддона его покрывала. Но могущество – это одно, а умение пользоваться им – совсем другое. Чем, скажем, лично вам Лохвицкая так не угодила?

– Да так… – качает головой Ленка.

– Вот именно.

Семисвечник в углу сам по себе вспыхивает тусклыми бледными огоньками, и тень хозяина комнаты начинает стремительно разрастаться.

– Что это? – взвизгивает Августа.

Темная занавеска на груде книг начинает шевелиться, в ней образуются движущиеся прорехи. Ленка с ужасом понимает, что то, что она приняла за ткань, на деле было живым покровом из сотен тысяч насекомых, которые сейчас стремительно расползаются в разные стороны.

Хозяин взмахивает руками, тень повторяет его движения, точно огромная дрессированная птица.

– Убирайтесь отсюда, – говорит он мощным голосом, и пламя в семисвечниках вздрагивает. – Вон!

Августа стоит, приоткрыв рот и