АНАЛОГИЧНЫЙ МИР – 2 - Зубачева Татьяна

— Победа должна быть честной, — гордо ответил Толян.

Спор не закончился, потому что открылась дверь, и дети повалили внутрь такой же, как у взрослых, но более шумной толпой. В дверях Алиса оглянулась и покивала Эркину, что, дескать, всё помнит и баловаться за столом не будет.

Слово своё она сдержала, что доказывало отсутствие молочных пятен на её пальто и платье. Это быстро проверила подоспевшая к её выходу Женя.

— Хорошо, умница. Можешь теперь гулять до ужина.

— А за ворота?

— Нет, — твёрдо сказала Женя и, когда Алиса, не слишком огорчённая отказом, убежала к другим детям, объяснила Эркину: — Когда праздник обычен, он уже не праздник, правда?

Эркин согласно кивнул. Женя улыбнулась.

— Ну ладно. Я в прачечную до ужина.

— Хорошо.

— Да, — Женя, уже отбежав на два шага, вернулась, — ты рубашку утром менял, так? — Он кивнул. — Ну, так принеси мне грязную. И остальное, что накопилось, прямо в прачечную, хорошо?

И убежала, не дожидаясь его ответа. А чего и ждать? Она скажет — он сделает. Эркин взглядом проводил Женю до дверей прачечной и пошёл в свою комнату. Что там у него накопилось? В бане он вчера был, трусы и портянки там стирал, их снять уже с батареи надо, тогда, значит, то, что сегодня утром поменял, и… и всё, пожалуй. Что на нём — это всё чистое. Женя, правда, говорила, что в раковине под краном чисто не отстирывается, и забирает выстиранное им на перестирку. Но его и такое устраивает. Он завернул трусы и портянки в грязную рубашку и пошёл в прачечную.

Лагерная прачечная была женским царством. Нет, специально мужчин никто не гнал, но они и сами избегали заполненной тёплым паром и женскими голосами прачечной. Каждому вошедшему туда с узелком мужчине сразу выкликали его жену или кем там она ему приходится, а если это был одинокий, то кто-то из женщин тоже сразу отбирал у него узелок, а мужчину выставляли наружу со словами:

— Да не бойся, простирну, выглажу, нитки не пропадёт!

Не желавшие связываться с бабьём стирали себе сами в умывальной или в бане, а то и в грязном ходили. Таких тоже хватало.

И сейчас не успел Эркин закрыть за собой дверь и проморгаться в пахнущем мылом парном тумане, как с десяток голосов уже на все лады звал Женю, Женьку, Морозиху, мужик ейный пришёл, позовите там, никак в сушке она…

Только этот весёлый русский гомон и отличал эту прачечную от той, в имении. Даже запахи те же — коричневого рабского и жёлтого хозяйского мыла. Только здесь их называли жёлтое — бельевым, а коричневое — грубым.

Вынырнула из облаков пара Женя, с выбивающимися из узла прядями волос, в летней кофточке без рукавов и старой юбке.

— Ой, Эркин, давай сюда, — она взяла узелок и развернула его лицом к двери. — Иди-иди, парно тут, чего тебе в духоте.

— Ой, чего ж ты его гонишь? — рослая черноволосая красавица с выпирающими из выреза кофточки грудями озорно подмигнула ему. — Давай, уж раз пришёл, и тебя простирнём. Отмоем — так уж отмоем, будешь беленьким да румяненьким.

Эркин встретился с ней глазами и улыбнулся.

— Чёрного кобеля не отмоешь добела, неужто не слыхала?

— А это по прачке глядя, — подбоченилась та. — Не бойсь, Морозиха, от раза его не убудет.

Женя рассмеялась вместе со всеми. Рассмеялся, показывая, что понял шутку, и Эркин.

Так под общий смех он уже было вышел, как его догнал голос Жени.

— Эркин, Эркин!

Он резко бросился назад.

— Что?!

— Помоги нам, мы поднять не можем, — потянула его за рукав вглубь прачечной Женя.

Нужно было раздвинуть стоящие на плите баки, поднять с пола и втиснуть между ними ещё два, наполненных водой и бельём. Не такие уж они и тяжёлые, но не по женским силам. И ручки неудобные, непонятно даже под какую руку сделаны.

Эркин снял куртку и огляделся. Куда бы её положить, чтоб не на мокрое?

— Женя, подержи, ладно? — она взяла куртку. — И тряпка есть какая?

Несколько рук сразу протянули ему тряпки. Он выбрал, на его взгляд, самую надёжную и взялся за работу.

Сначала ему пытались помогать, но, увидев его напряжённо сведённые брови и сжатые губы, только указывали, что и куда ставить, хотя и эти указания он, как излишние, оставлял без особого внимания.

— Ага, ага…

— И вот сюда его…

— А этот подними…

— И этот…

— Ой, Женька, до чего ж он силён у тебя!

— Это ж как мужика откормить надо!

— Вот эту дурынду ещё, милок, подними.

Эркин этот гомон не слушал: он и сам видел, что и куда ставить.

— Ну вот, — он выпрямился и вытер рукавом мокрый не так от пота, как от пара лоб. — Всё?

— А может, — это всё та же грудастая, — ещё кой-чего поднимешь?

И залилась звонким смехом, перекрывшим женский гомон.

— Ой, покраснел! — ахнул кто-то.

— Женька, не тушуйся, что останется, тебе отдадим!

— В конвертике!!

В первый момент Эркин действительно испугался, потом рассердился на себя за свой страх, оттого и покраснел, а потом… потом рассмеялся со всеми.

— Больно много меня одного на всех вас!

— Ай, молодец какой! — восхитилась одна, совсем седая и морщинистая. — На тебя такого посмотреть и то в утешение.

— Ой, прибедняйся, старая! — кричала ей другая. — Тебе не посмотреть, а чего другого охота!

— Я сейчас мужика твоего сюда пришлю, — пообещал Эркин, забирая у Жени куртку и пробираясь между корытами к выходу.

— Да на хрен он ей нужен, когда ты здесь?!

— Свой всегда под боком, а…!

— А у чужого…!

— Ага, в чужой миске каша гуще!

— А у чужого мужика больше и твёрже!

Тут грудастая завернула такое, что Эркин не выдержал. Он обернулся, увидел смущённую, покрасневшую до слёз Женю и быстро, сам не ожидая от себя такого, притянул её к себе, зажал ей уши своими ладонями и ответил одной из длинных английских фраз, какими спальники переругивались со спальницами.

После секундной паузы — не все настолько знали английский — прачечная заорала и завизжала так, что Эркину стало ясно: победа за ним! Он отпустил Женю и выскочил наружу. Натянул на разгорячённое тело куртку и побежал. Сейчас главное — не стоять. Зимним ветром прохватит по мокрому телу — не миновать Пустыря, а то и Оврага. Сейчас к себе, растереться…

Он влетел в свою комнату, быстро, ни на что не глядя, бросил на вешалку куртку, стянул рубашку и крепко растёрся насухо полотенцем. И уже спокойно, удовлетворённо ощущая, как горит на спине и плечах кожа, повесил и расправил полотенце, пощупал брошенную на кровать рубашку. Нет, не мокрая, так… даже не сырая, на теле высохнет. Он оделся и, уже застёгивая пуговицы, увидел, что не один.