Зачем мы вернулись, братишка? - Алескендер Рамазанов

Поговорили они в сторонке. А ведь как? Иногда слова мешают увидеть, а издали все понятно. Исмаил стоит, как стена, хоть и граммов триста уже пропустил, да еще ногу вперед выдвинул, а она ну просто бьется бабочкой о стекло. Тут один из наших и бормотнул, что зря Тонька пришла, мол, у самой жених в Джелалабаде служит. Ему, конечно, рот прикрыли. И так эту историю знали. Жениха своего она в госпитале нашла. Старлей из спецназа. Видный парень, блондин, сущий ариец обличьем, архангельский, наверное. Взгляд суровый, льдистый. А возле Антонины – таял. И потом сама же пришла, может быть, привет жениху передать. Вложила в нагрудный карман Исмаилу какой-то конвертик, заметьте, тот даже руки не протянул.

А дальше все как по писаному. Исмаил через три дня уезжает, а Тонька все это время светится от счастья. А еще через неделю сбегает буквально из дома. Конечно, адрес оставила родителям, те объясняют, что в Ленинград к бабушке уехала, учиться дальше будет. Все правда! Да не вся правда. И кому она вся, на хрен, нужна? Той суке, которая «вече пэпэ» джелалабадскую знала и письмишко туда отправила? Старлей этот через месяц в городе объявился, стал обстоятельства выяснять. Родители руками разводят, адрес новый, правда, дали, но отец предупредил, чтобы без всяких грубостей. А вот что плохо, так стал бедный жених компру собирать. Кто что видел, правда ли? Его послали подальше. Эта песня знакома: если мужик спрашивает, правда, что ты спал с моей невестой или женой там, то не баба и не любовь, ему половая честь дороже! Был он и Питере – полный откат! Рассказывали, что Тонька с ним только в присутствии подруг разговаривала, да и то через стол. Он когда в Афган возвращался, то в госпиталь зашел и бухнул отцу прямо в ординаторской: «Спасибо вам, товарищ подполковник, за то, что вылечили. А дочь ваша, простите, е…нулась окончательно. Вам бы лучше психиатром быть при таком раскладе. А кто из нее Офелию сотворил, я разберусь». Ручку на двери оторвал и ушел. А сам-то в уме, такое отцу говорить? Нет, нельзя западать на одну бабу. Думаю, это грех. А что, мусульмане не Божьи дети? Или эти, мормоны? Ладно, это из области морали. Слушайте, как обернулось.

У Исмаила тоже, видать, крыша поехала. Через два месяца дошли до нас слухи, что он пропал без вести. А потом все же просочилось: ушел с оружием к «духам». Прямо с боевых и ушел. Позже разное говорили о причинах. То ли на его минах автобус афганский подорвался, то ли после того, как по пещерке, где кишлачные прятались от царандоя, наши врезали из танков. Это было, попросили «зеленые» помочь «духов» выкурить, а там старики да дети. А теперь представьте себе, кого «духи» заполучили? Сбегали и раньше, не спорю, но те по другим причинам, я уже не говорю о тех, кого в плену перевоспитали и обрезали. А вот что дальше – это на совести афганцев. От них и слышал.

У Исмаила была своя боевая группа. Будто из наших перебежчиков и пленных. Задания получал через особо доверенных лиц Ахмадшаха. Мог свободно вклиниться в эфир, пристроиться в колонне и идти до Кабула или Джелалабада под видом спецназа. Выдавал себя за советника из царандоя, проникал на территорию частей. Из Хайратона пять машин с боеприпасами вывез в Баглан. Многие странные случаи на него списывали. Как бы то ни было, но после его ухода в восемьдесят втором году проваливалась операция за операцией, поля наши минные что были, что нет. Склад афганской ракетной бригады на него списали, но это уже в восемьдесят шестом году.

В восемьдесят четвертом его вычислили и зажали за Джелалабадом. Молотили кишлачок часа три и с воздуха, и пару «саушек» подтянули. Пошли чесать: ноль! Испарились «духи»! Куда? Выяснилось потом, через «зеленых» прошли с пленными моджахедами какие-то «коммандос-шурави». Пароль назвали, грузовик реквизировали, всех обматерили, да еще проводника прихватили, командира взвода, он их якобы знал.

Вот к этому жениху отставному, старлею, или капитану уже, легенда умалчивает, когда из кишлака выбирались, подошел джагтуран – афганский старший капитан – и сказал, что в кишлаке есть старик, который видел Исмаила и должен передать «белому офицеру» важное сообщение, но говорить будет с глазу на глаз. Вроде как вину своих заглаживал за то, что упустили «духов».

Афган не девятнадцатый век – тринадцатый! А старики и дети – самое вредное на такой войне. По нашим понятиям, их убивать совестно, а им гранату метнуть или очередь всадить в оккупанта – за милую душу. Спецназовец взял с собой двух «рексов», царандоевец тоже, и пошли. У дверей встали, ко всему готовы. Деда вперед пустили. Старик что-то лепечет слабым голосом. А наш-то как разобрал слово исковерканное «То-ня», так и ринулся внутрь. Что уж там было, но полминуты не прошло – два выстрела и дымина повалила. Все одно – влетели кубарем. Лежит старлей, пузыри на груди хлюпают, и старик, тоже грудь в крови. А окно раскрыто, и вроде в кустах шевеление. Они все туда! Обшарили вокруг. Пусто. Потом назад! Что за притча! Старлей стонет, грудину зажимает, а старика нет. Кинулись, а царандоевца след простыл. Когда старлея перевязывали, то с шеи сняли медаль «За отвагу», почерневшую на полосатой ленточке, будто ее вместо креста носили. Мазанку потом разнесли подчистую. Выяснилось – был там схрон, с норой в «зеленку». И кровь была. Но пролезли метра два – завал. Искали выход, да куда! В маскировке афганцы бандеровцев переплюнули! Да и небезопасно торчать там было до вечера.

Выжили оба! Спецназовец этот в Союзе, кажется, батальоном командует или в академии уже. А Исмаил во Франции засветился. Тоня? Тут могу точно сказать: еще год назад в Питере малыша катала по Летнему саду. Один из наших, из Келиты, видел. Хотел подойти, да тут сбоку какой-то жлоб «макаров» из-под полы показал и палец к губам приложил, не стоит, мол, беспокоить мамашу.

– Все? Закончил? – сдавленным голосом спросил Горшенев и, не дожидаясь ответа, переломился в приступе хохота.

– Вы? Это… Что ж смешного? – нарочито недоуменно осведомился рассказчик.

– А то, что Михаил Юрьевич в гробу трижды перевернулся, пока ты легенду эту излагал. Это же «Измаил» Лермонтова. Сознавайся, с какого курса филфака выгнали?

– Педфака, третьего, – уточнил парень и, не выдержав, рассмеялся, – только я потом восстановился.

– Слышь, ты, восставший, – голос из мрака звучал неприязненно, – красиво ты рассказал об этом пидоре. Мало его резали – стрелять надо было. Кто он? Наш хлеб жрал, присягу давал и сбежал к врагу. Дезертир и изменник. Правду говорят: нет друга коварней афганца. Чучмекам веры нет!

– А чего же первую половину не сказал: нет друга вернее афганца? Или вспомнить, сколько русских к немцам ушло?

– Нет, с вами, горячие эстонские парни, не соскучишься, – поднялся Рубцов. – Теперь моя очередь баланду травить. Слушайте: полк, в котором эта история случилась, стоял на востоке Афганистана. Восточный форпост, совершенно верно! И происходили в нем разные удивительные, даже для военного человека, события. К примеру, чтобы дрова завезти или уголь – собирали конвой, не хуже, чем на Хост. А если куда водки попить съездить, то обходились одним «уазиком». Или вот однажды батальон преследовал «духов», и на горке, под огнем, заглохло семь БМП. Горючка кончилась! Пришлось бросить. Командира? Сняли, конечно, но потом опять, уже на дивизию назначили. А при чем тут командир? Давайте без фамилий! Он, что ли, соляру сливал? Только я не хочу о печальном. Моя история с хорошим концом и веселая. Хотя услышал я ее в инфекционном отделении госпиталя в Пули-Хумри, от сержанта, с которым все это и случилось.

БЕЗУМНЫЙ ДИВАН

У богатых афганцев в домах, в гостиницах, конторах разных – серьезная мебель была. Кожа настоящая, дерево резное – орех или дуб. Пока апрельские революционеры не опомнились и не начали стулья за нами считать, то кое-что в гарнизоны попало. Вот так и этот диван стоял себе в приемной замполита – уважение внушал. Ночью на нем дежурный офицер спал. Удобный диван – мягкий, широкий. Под сиденьем ящик для постельного белья. Почему на него начальство не зарилось? А когда на базу тащили, то кому-то взбредилось, что под обшивкой могут быть драгоценности, ну и полоснули штык-ножом наискось. Полюбовались на конский… волос! Вечная набивка, не губка! А вещь слегка испортили. Залатали грубовато. Но для приемной – годится. Да он еще бы три революции и два интернациональных долга пережил, если бы не засек командир полка, как на нем партучетчик, чмо прыщавое, со своей инструкторшей Лилькой барахтается. Обозвал их собачьими именами, очевидно, за позу. И приказал убрать, чтобы соблазна не было. Кого?! Диван, естественно. Руки коротки – политическими кадрами распоряжаться!

Самое смешное, что диван этот к Лильке и отнесли. В наказание, наверное. Она, в целом, ничего была: ладная, ножки точеные, талия на месте. А что лицо помятое – кто на это в Афгане смотрел? Правда – злая, сущая стерва, особенно когда партбилеты выписывала. Браковала фотографии. А где их нормально напечатать по тем годам?