Сожжение - Мегха Маджумдар

Но в то время – в чистой школьной форме, за плечами ранец, полный фотокопированных книг, и даже новый карандаш лежит в кармане, – тогда я себя козой на бойне не ощущала.

Это не значит, что в школе было легко. Я держалась особняком – или это другие от меня отстранялись. По их лицам я понимала, что во мне есть нечто, физически отталкивающее: волосы, часто спутанные и серые от пыли или исходящий от меня металлический запах. Но это не мешало мне смеяться шуткам девочек, а взгляд, брошенный в мою сторону, принимать за проявление дружбы.

Я изучала английский – язык прогресса. Даже я знала, что мне никуда не пробиться, если не знать английского. Но мною овладевал дикий страх, когда надо было встать и прочесть из учебника. Читала я примерно так:

– Го… пал… жи-л в го-гор-…го-рах, и о-он…

Другие девочки, из семей среднего класса, где читали английские газеты и смотрели голливудские фильмы, меня презирали. Но в трущобах я была единственным обладателем английского учебника, и кто там знал, хорошо я читаю или плохо? У нас мало кто мог вообще хоть слово прочесть, по-бенгальски или по-английски, и то, что умела я, воспринималось как великое мастерство.

· Физрук ·

Осенью во время праздника Дурга-пуджа [30]влюбленные, держась за руки, ходят по улицам до рассвета. Церемониальный дым поднимается там, где совершаются обряды, барабанщики держат ритм до следующего утра. Улицы, перекрытые для машин, заполняются разносчиками закусок и сахарной ваты. В некоторых районах ставят колесо обозрения и качели – там, где обычно мчатся машины.

В один такой вечер, пока город празднует, умирает лидер партии Джана Кальян – человек, которого Физрук видел только мельком, человек, всегда державший в руках три мобильника. И поздно, уже после ужина, Физруку звонят. Жена, разбуженная звонком и встревоженная тоном доносящегося до нее голоса, встает и спрашивает: «Что случилось?»

Она рассказывает Физруку, где в такой час купить траурный венок или белые вечерние цветы.

Физрук берет сперва рикшу, потом такси, а там, где останавливается движение, – выходит из машины и бежит. Его обтекает идущая навстречу толпа. В толпе время от времени ребенок, не доходящий Физруку до пояса, дует в игрушку, которая вытягивает шею и показывает перышко.

Дом лидера партии находится в старой части города, где на дороге помещается только один «Амбассадор». Толпу пытаются регулировать два полицейских джипа, множество мужчин держат глиняные кружки с горячим чаем – за края, чтобы не обжечь пальцы. Соседи с балконов смотрят на собирающуюся толпу, будто здесь какой-то другой праздник.

– Тело привезли из больницы? – спрашивает Физрук у стоящего рядом незнакомца. У того в руке матерчатая сумка, как у студента.

– Пару минут назад, – отвечает он.

Физрук не видит знакомых лиц и потому стоит чуть в отдалении от дома, держа букет длинных белых цветов – единственных, какие смог найти в этот час. По толпе прокатывается волнение, когда приходит отдать последний долг премьер-министр, а с ним – министр путей сообщения. Пропускают машину, в которой сидит знаменитый актер, и он выходит, надев темные очки. Соединив руки, актер приветствует собравшихся, кланяется и исчезает в доме. Толпа как один человек подается за ним, и на миг Физруку становится страшно, как бы кого не затоптали.

– Пожалуйста, соблюдайте порядок! – кричит человек, стоящий перед домом. – Там его жена, там его старая мать! Имейте к ним почтение!

Физруку становится неловко, что он – элемент вот этой толпы, странно возбужденной, хотя полагалось бы горевать. Ощущение, похожее на то, что было на первом митинге партии, куда он попал, еще такой застенчивый.

Не лучше ли ему сейчас уйти домой? А потом, в более спокойный момент, навестить оплакивающих? Но ведь он принес цветы. Надо бы показать Бимале Пал, что он здесь. Там, внутри дома, собрались все основные министры. Разве плохо было бы свести знакомство с одним-двумя из них?

Тут он слышит голос.

– Вы пришли, – говорит помощник, тот самый, который на мотоцикле привозит Физруку премии. И Физрук благодарно идет за ним. Помощник пробирается через толпу – «дорогу, дорогу!» – и Физрук чувствует направленные на него взгляды. Просто слышит, что думает толпа, как в тот момент, когда ему выдали бесплатную порцию мури в поезде: «Что это за важная шишка?»

· Лавли ·

Когда нет ни младенцев, ни новобрачных, мои сестры по дому хиджр благословляют за деньги в пригородных поездах. По нашей традиции мы усиленно занимаемся этим в праздник Дурга-пуджа, когда богиня не в небесах, а здесь, в нашем городе.

– Давайте, сестры! – говорит матушка Арджуни на весь вагон, с хлопком соединяя ладони. – Неужто никто не хочет, чтобы день ваш был благословен?

Пассажиры отворачиваются к окнам, делая вид, что смотрят наружу, но у них не получается: матушка Арджуни обращается прямо к ним.

– Послушай, мать, – говорит она какой-то женщине. – Дай нам несколько рупий от доброты своего сердца.

Все лица поворачиваются ко мне, и я надеюсь, что там нет кого-нибудь из класса по актерскому мастерству мистера Дебната. Боже, прошу тебя. Сейчас я на пути в кинозвезды, зачем губить репутацию? Мои соученики, быть может, единственные на свете не видали меня за этим ремеслом. Не видали, как я из-за этого ремесла становлюсь отвратительной людям. Но, если бы я этим делом не занималась, как бы я накопила денег на актерскую школу?

В поездах я всегда учусь. Вот сидит мать, нога на ногу, на руках у нее спит младенец. И у нее самой голова склоняется к плечу, она тоже спит, мертвая для этого мира. Наших слов она не слышит. В следующий раз, когда у меня будет роль усталой матери, я вспомню о ней.

Очень много людей смотрят в окна, на поля нашей страны – успокаивающий зеленый пейзаж. Рисовые поля, кокосовые плантации, бесконечная зелень угодий… Иллюзия! На самом деле смотрят они на уродливые пригороды. Над дорогой – рекламные растяжки, истыканные дырами, чтобы ветер проходил. В тихих городках двухэтажные дома раскрашены так, как не увидишь в большом городе – ярко-синее и желтое! Розовое и зеленое! И эти дома торчат из пыли, на некоторых – флаги местных политических партий, на крыше одного дома человек вылез наладить спутниковую тарелку и чешет в затылке, глядя в небо.

Я все это вижу в окнах поезда, как в телевизоре каком-то.

Приглашение прибывает однажды утром, из рук в руки, потому что на нем нет адреса, написано только: «Хиджре Лавли, близ станции Колабаган». Я раскрываю его, как будто это клапан моего сердца,