Сципион. Социально-исторический роман. Том 1 - Юрий Тубольцев

В не меньшей степени римский дух проявил и Атилий Регул. В первую войну с пунийцами он после первоначальных успехов в Африке попал в плен, но вскоре снова оказался в Риме, куда карфагеняне направили его ходатаем о выкупе пленных пунийцев. Представ перед сенатом, Регул приложил все усилия, чтобы условия карфагенян не были приняты, и после этого, сдержав слово, вернулся в Африку, зная о предстоящей ему жестокой пытке и смерти, которые не замедлили последовать. Какой-нибудь пуниец по нраву, возможно, усмехнется, узнав о непреклонности и честности римлянина, считая их в такой ситуации примитивным упрямством. Однако люди, способные показать характер, верность принципам и волю даже, казалось бы, в ущерб себе, проявят их и в иной ситуации, когда у другого не останется сил для борьбы. Именно эти люди создали неукротимое римское государство; те же развращенные общества, где каждый преследует личные выгоды, вскоре перестают существовать как целое.

Сципион решил, что, пока он будет жив, вера его в Рим не поколеблется. Если даже он останется единственным римлянином в земном круге, Карфаген еще не будет победителем.

Дома Публий долго сидел в темноте, переживая впечатления дня, потом зажег масляный светильник в форме чаши и стал просматривать свою библиотеку. Здесь были: сборник речей Аппия Клавдия Цека, трагедии Ливия Андроника и его перевод «Одиссеи», который молодые Сципионы использовали как учебник. Однако главную часть библиотеки составляли греческие книги, в большинстве своем привезенные из Тарента. Развернув некоторые из них, Публий углубился в воспоминания об этом посещении побережья Ионийского моря. Он ездил туда с отцом, дядей Гнеем, воюющими ныне в Испании, и братом Луцием. Тогда ему было пятнадцать лет. Это путешествие оказало на него огромное влияние. Он увидел большой порт и полюбил корабли, познакомился с греческой архитектурой, поражавшей количеством колонн и мрамора, скульптурой, несущей в первую очередь эстетическую функцию, а не изобразительную, обычаями эллинов. Несколько раз ему довелось побывать на спорах философов, увлекших его не столько тематикой, сколько умением отстаивать свою позицию, выстраивать доводы, как манипулы на поле боя, и организованно вести их в атаку, применяя всевозможные тактические ходы. Римляне, выступая в курии или на Комиции, старались убедить слушателей случайными доказательствами, подчиняясь наитию, греки же внесли в речь науку, создав красноречие. Из Тарента Публий привез труды Платона и Аристотеля, но особенно ценными приобретениями он считал свитки Демосфена, Фукидида, Геродота и Ксенофонта. Философия его интересовала больше как средство, нежели цель, как наука мыслить, история же захватывала воображенье калейдоскопом поучительных событий и изложеньем тысяч судеб, а риторика подкупала своей могучей силой в воздействии на людей.

Из этого путешествия на греческий юг Италии Публий вернулся другим человеком. Он вдруг узнал, что рядом с Римом параллельно существует великая древняя цивилизация, и понял, как огромен мир. Отец всегда привлекал его внимание к Элладе, рассказывал многие истории из жизни греческих богов и людей, в свое время настоял, чтобы он изучил греческий язык. Но после посещения Тарента Публий настолько был захвачен открывшейся его глазам и уму культурой, что вскоре превзошел в познаниях всех окружающих и, более того, надоел им излишествами своего увлечения. Отец уже не знал, как потушить в нем сверх меры разгоревшийся интерес к чужой стране.

Теперь, разворачивая свитки греков, Сципион думал о необходимости раскрыть эти богатства духа для своего народа, измученного непрерывными войнами. Культура обогащает жизнь, учит жить широко и насыщенно. Представляя себе грубоватые с крупными волевыми чертами лица своих сограждан, он проникался трогательным сочувствием к ним и одновременно верил, что римлянам все по плечу. Зная их умение верно оценивать лучшие достижения других народов, можно не сомневаться, что в свой час они сумеют вобрать в себя подобно губке сокровища греческой цивилизации и на основе этих питательных соков вырастить еще более высокую культуру.

В груде книг Публий нашел и собственные записи, в том числе стихи на греческом языке, написанные под впечатлением гастролей антиохийского импровизатора, который перед выступлением впадал в возбужденное состояние на грани безумия и в этом нездоровом вдохновении, казалось, не задумываясь, сочинял поэтические произведения на любые предложенные ему зрителями темы, будто считывая ритмичные строки с небес. Теперь, просмотрев свои творения, Сципион поразился их примитивности и пришел к выводу, что был всего лишь неумелым подражателем заморским поэтам. Он принялся уничтожать следы своей детской наивности, но вдруг все бросил, схватился за стиль и лихорадочно, как тот импровизатор, стал царапать навощенную доску. Время перестало существовать для него, как и все прочее, кроме страсти и слов. Душа, накопив энергию страданий, переработала впечатления войны в мысли и эмоции и сейчас выплескивала их поэтическим фонтаном. Когда поток иссяк, он почувствовал себя опустошенным и быстро уснул. Днем ночные стихи показались не столь уж хороши, но все же временами сквозь строки прорывалось пламя истинного духа. Тут он загорелся желанием создать нечто подобное и на родном языке. Несколько дней под мирное журчание фонтана в маленьком перистиле Публий трудился над сочинением латинского стиха с неведомым размером, но лишь убедился в бедности исходного материала. Увы, язык римлян всесторонне выражал политику, войну и волю, но только не нюансы чувств. В бесчисленных попытках передать тонкости эллинской речи он склеивал и комбинировал латинские слова и отдельные слоги. Со временем кое-что у него стало получаться, и некоторые новые фразы ему удалось позднее внедрить в речь сограждан. Он поверил в перспективность начатого дела и понял, что язык его народа открыт для совершенствования в той же степени, как и душа.

Таким образом, Публий неожиданно для себя ушел в новую область деятельности и провел отпущенный ему для отдыха период, не тяготясь временем. Он даже ощутил некоторую досаду, когда пришел ответ от отца и настала пора включиться в политическую жизнь.

Проконсул Сципион одобрял намерение сына добиваться государственных должностей, давал ему советы, как держаться в предвыборной борьбе, и предлагал обратиться за поддержкой к знатным сенаторам Марку Эмилию, брату погибшего при Каннах консула, и Марку Корнелию Цетегу, к которым и прислал рекомендательные письма от себя и своего брата Гнея.

35

В ближайшие дни Публий посетил Марка Эмилия Павла и Марка Корнелия Цетега, а затем, по их предписанию, и некоторых других сенаторов. Во время этих визитов юноша держался с нобилями, естественным образом сочетая раскованность и почтительность, без малейшего подобострастия. Рассказывая о войне, он нигде не упоминал о том, что сам защитил раненого отца при Тицине и вывел часть войска из окружения у Ауфида, но по подробностям, с которыми передавались эти события, по некоторым нюансам изложения выявлялось, что рассказчик находился в их гуще, более того, был их главным действующим лицом. Так, проявляя скромность, он одновременно проинформировал нужных людей о своих воинских успехах. Эмилий же сам попросил как можно обстоятельнее описать ему сцену спасения его сына. Публий, повествуя об этом эпизоде, основной акцент сделал на подвиг самого Марка, который, будучи ранен, все же нанес смертельный удар своему врагу. Стремление к государственным должностям Сципион объяснял не тягой к славе, а желанием оказать наибольшую пользу государству. Он говорил, что насмотрелся на безрассудства плебейских консулов и понял, как важно для Рима грамотное управление, сколь необходимо, чтобы сама знать возглавила борьбу с захватчиком. Потому он и старается достичь нужного уровня государственного человека, чтобы в сложной политической игре выбор у патрициев был как можно богаче.

Во время первой встречи с Марком Эмилием сенатор после деловой беседы пригласил Публия в триклиний и за угощением повел разговор о его планах в частной жизни. Когда речь зашла об отношении к женитьбе, молодой человек по мимике и тембру голоса собеседника уловил особую заинтересованность Эмилия в этом вопросе. Тут он вспомнил, как около часа назад из женской половины в атрий, где они тогда находились, вбежала миловидная девочка лет тринадцати, судя по наряду и сопровождающим рабыням, принадлежащая к семейству сенатора. При этом Эмилий быстро посмотрел на гостя, и глаза его блеснули. Публий, в тот момент бессознательно запечатлевший этот взгляд, теперь нашел ему объяснение и догадался о надеждах Эмилия. Он решил поддержать их в той степени, в которой это ни к чему не обязывает, и сказал, что сейчас, по его мнению, не время отвлекаться на подобные дела, он видит свою судьбу лишь в перспективе, лет через пять-шесть, а ныне его помыслы заняты только войной. Позднее Публий узнал, что эта девочка была дочерью Луция Эмилия Павла. После его гибели при Каннах ее опекуном стал Марк Эмилий как старший брат Луция. В последующие визиты Публий неизменно хотя бы несколько мгновений видел юную Эмилию, которая с любопытством сверкала на него блестящими глазками, а иногда смотрела внимательно и напряженно, прячась за спиною кого-либо из старших.