Сципион. Социально-исторический роман. Том 1 - Юрий Тубольцев

На улицах лежала тень войны. Прохожие имели озабоченный вид, мужчины на тротуарах попадались редко. Среди бесконечных рядов торговых лавок, занимавших почти все первые этажи зданий в центральных кварталах, многие были закрыты в знак траура по близким, несмотря на запрет властей, требовавших нормального функционирования городского хозяйства, а некоторым просто нечем было торговать в нынешних условиях.

Публий смотрел на знакомые холмы, площади, храмы, и память воспроизводила волнующие картины детства, которые разворачивались перед ним, словно книжный свиток. Ландшафт, окружающий человека в его первые годы, становится своего рода скелетом восприятия мира и, следовательно, фундаментом души, основой, составляющей чувство родины. Стоит возникнуть перед глазами этому пейзажу, как душа приходит в движение, отдельные элементы воспоминаний выстраиваются вокруг его образа и предстают мозаикой законченных узоров, являющих точный слепок с событий прошлого. К ощущениям нынешнего момента прибавляется уже прожитое, отчего жизнь как бы удваивается, ее наполненье возрастает.

Однако недолго он умилялся возвращенными переживаниями беззаботных светлых лет. Внезапно все оборвалось. Воображение, измученное зрелищами войны, представило ему город по-иному: выжженная земля, обгорелые руины вместо зданий, свирепые африканские наемники, потрясающие оружием в дыму горящих улиц… В сознании всплыли бессонные ночи, проведенные в тщетных поисках путей освобождения Отечества от коварного врага. Если тогда он едва выдерживал груз подобных мыслей, то каково ему было теперь, когда непосредственно перед его взором на семи холмах распростерся тот город, которому грозит уничтоженье, населенный мирными согражданами, обреченными на тяжкую смерть или рабство?

Вначале Публий намеревался просто прогуляться по родным местам, так как что-либо предпринимать было рано. Он еще из Нолы отправил письмо отцу в Испанию, где сообщал о своем намерении прекратить впустую размахивать мечом и, вернувшись в столицу, добиваться магистратур, дабы в дальнейших событиях играть более существенную роль. Отец в случае одобрения его решения должен был прислать рекомендательные письма к знатным сенаторам. Только заручившись поддержкой первых людей, следовало начинать предвыборную кампанию. Но теперь под влиянием неприятных дум он почувствовал потребность встретиться с кем-то равным и поговорить о делах. Братья завернули к Клавдию Пульхру.

Аппий блаженствовал, наслаждаясь уютом мирной жизни. Вокруг него порхала в прозрачной тарентинской тунике молодая красивая жена с высокой модной прической, а поодаль ползали двое детей.

Сципион представил ему Луция и после дежурных фраз сразу заговорил о своих переживаниях. Он сказал, что не может смотреть на мирный город иначе, как через мутное стекло войны. На улице ему за короткий промежуток времени встретились трое инвалидов, своею немощью напоминавшие ужасы недавних поражений. В одном из них он узнал центуриона, бившегося рядом с ним у Требии. Но Аппий Клавдий отмахнулся от серьезных разговоров. Он уже побывал эдилом и теперь выставлял свою кандидатуру в преторы. Ему в ближайшее время предстояла суета политических интриг, а затем, в случае удачи, в которой он, впрочем, не сомневался, его, возможно, ожидало и войско. Будущее сулило немалые труды, и потому сейчас он был настроен только на развлечения и, видя перед собою воздушное улыбающееся создание, осеняющее дом сиянием семейного счастья, предложил и Публию жениться, поскольку, по его мнению, нельзя терять время, когда неизвестно, что готовит им война в грядущий день. Сципиону казалось кощунственным в такой период думать о личных делах, и в ответ он пробормотал нечто неопределенное. Аппий пригласил гостей на обед. Публий с трудом некоторое время поддерживал беседу в форме легкой болтовни и при первой же возможности вырвался на улицу, едва избежав угрозы совершенно погрязнуть в пиршестве.

Однако он повеселел, заразившись от товарища некоторой долей благодушия. Если такой, в общем-то серьезный человек, как Аппий Клавдий, будущий претор, сохранил способность быть столь беспечным, то есть еще соки в ветвях древа государства, — думал он.

Публий хотел пойти к Эмилиям, чтобы проведать своего друга Марка, раненного в сражении Фабия с Ганнибалом, но Луций сообщил, что Марк Эмилий поправился, так как его лечил знаменитый врач Архагаф — грек, недавно приехавший из Пелопоннеса и за свое мастерство уже успевший получить от государства римское гражданство. Ему не составило труда поставить Эмилия на ноги, после чего тот без промедления отбыл в армию. Перед отъездом он заходил к Сципионам и поблагодарил их за поступок Публия, вынесшего его из боя.

Братья еще некоторое время бесцельно ходили по городу. Луций рассказывал о местных новостях. Публий ненадолго зашел в школу, где когда-то изучал грамматику. Там, как и прежде, в кругу сидели на деревянных табуретах дети и, уткнувшись в колени, царапали стилем по навощенным дощечкам, запечатлевая слова учителя. И вновь идиллическое созерцание омрачилось наваждением: ему подумалось, что именно эти ученики подрастут к тому сроку, когда он станет консулом, именно их, возможно, предстоит ему повести на карфагенян, и пальчики, ныне неловко выводящие каракули, будут сжимать меч, жизнями этих невинных существ государство должно будет заплатить за свое освобождение. Он поторопился покинуть помещение. Увы, война, как пропасть, разверзлась между прошлым и настоящим, отделив Публия от всего доброго и светлого. Не обрести ему равновесия духа, пока топчут Италию Ганнибаловы наемники.

На главном форуме людей было мало, как и на других площадях. Сципионы некоторое время постояли у ростр, и, наверное, каждый представил себя обращающимся с этой трибуны к народному собранию. Но будет ли шуметь здесь политическая жизнь через год, пять лет? Публий подошел к «Черному камню» и, глядя на темный мрамор плит, подумал о связи этого места с космосом, ибо отсюда, по поверию, дух Ромула вознесся на небеса. Тут Публию почудилось, что душа в нем развернулась, выросла в столб, подобно смерчу, и уперлась в тучи, привлеченная таинственной силой. Это длилось несколько мгновений, затем дух будто снова свернулся в клубок и занял прежнее место в груди. Он очнулся, постоял в задумчивости, потом велел брату возвращаться домой, а сам направился к Капитолию.

У Юпитера в тот момент были гости, и Сципиону пришлось долго ожидать, пока они разойдутся. Оставшись, наконец, в одиночестве, он сел на скамью у деревянной колонны, покрытой терракотовыми плитами, и затих. Особая тишина храма мягко обняла истерзанный дух и глубоким покоем врачевала его раны. Публий закрыл глаза, и вскоре мрак ожил, наполнился могучими образами. Он словно наяву видел, как хитрый Гораций убегает от трех Куриациев, но, когда они растянулись в цепочку, поочередно поражает их всех, чем добывает господство Риму над Альбой-Лонгой; как Муций заживо сжигает свою руку и тем приводит захватчиков в трепет; как Гораций Коклес в одиночку удерживает неприятельское войско на мосту; как Квинкций Цинциннат скромно пашет свою землю, только что в качестве диктатора защитив Отечество. Внутреннему взору предстает нескончаемый ряд народных героев, и превыше всех, конечно, Камилл. Публия завораживало величие этого человека, победившего не только врагов, но и завистливую судьбу. Он избавил Родину от вечного соперника, взяв штурмом Вейи, и спас ее вторично уже от побежденных Веий, пытавшихся предательским соблазном своего богатства заманить к себе победителей. После этого все Зло вселенной, почувствовав в нем смертельную угрозу для себя, восстало на борьбу и поразило людей безумием. Они изгнали своего спасителя. Но Марк Фурий Камилл, сгорев в огне несправедливости, восстал из пепла сам и поднял из руин захваченный врагом в его отсутствие неблагодарный Рим! Неизменно, когда Сципион вспоминал историю этого человека, его глаза краснели от слез, а душа раскалялась от внутреннего жара. Тут возникали аналогии и с Фемистоклом — любимым греческим героем Публия, который спас всю Элладу, борясь одновременно с Ксерксом, согражданами и тупым эгоизмом спартанских вождей. Наградой же ему от афинян стали изгнание и травля, заставившие его искать убежище в стане лютых врагов — персов. Почему те, кому он сохранил свободу, воздали ему злом, а другие приютили главного виновника своего поражения? Вопрос истоков несправедливости всегда волновал Сципиона, но сейчас это было не главным, основной итог его раздумий состоял в том, что римский народ, имеющий такую судьбу и таких предков, не может погибнуть. Мимоходом он отметил превосходство римлянина над греком даже среди наиболее дорогих ему героев: Камилл одолел судьбу и вернул в Рим справедливость, тогда как Фемистокл поник от злобы сограждан и скончался в изгнании, тоскуя по Родине.