Зима, когда я вырос - Петер Гестел

— Я упала, — сказала она. — Зачем вы сюда пришли?

Она обратилась ко мне на «вы». Что-то здесь было не так.

— Я Томас, вы ведь меня помните?

— Где я? — спросила она.

— Вы дома, — сказал я и засмеялся; я сам слышал, что это нервный смех.

— Я спала? — спросила она.

— Да, — сказал я, — сейчас ночь, все спят.

Она замотала головой.

— Нет-нет, — сказала она, — нет.

— Совершенно точно, — сказал я.

— Я упала, — сказала она снова. — Я так страшно испугалась… Но я ведь не падала?

— Вы не падали, — сказал я. — Это я упал. Запутался в пижаме.

Она опять замотала головой.

— Честное слово, — сказал я.

Она посмотрела на меня.

— Томас, — сказала она, — это ты?

— Да, я.

— Подойди сюда.

— Вы сердитесь?

— Подойди же.

Я медленно-медленно подошел к ней. В гостиной было не совсем темно, потому что сюда проникал свет из тетиной комнаты.

Она протянула мне руку.

— Потрогай, — сказала она.

Я осторожно взял ее за руку — рука была ледяная.

— Какой ты, малыш, теплый, — сказала тетя. — Может быть, у тебя температура? Но ведь ты не болен. Почему ты бродишь по дому?

— Вы напугались?

— Ты напугался?

— Я так часто пугаюсь, — сказал я, — что мне уже по фигу.

— Тебе хорошо с Пимом?

— Он такое трепло, — сказал я.

— Пим — трепло? Интересное слово. И о чем вы с ним треплетесь?

— Обо всем на свете.

— А спите вы достаточно?

— Да, иногда мы спим.

Она рассмеялась.

— Вам сейчас тоже надо лечь и сладко заснуть, — сказал я.

— Да, многие так говорят; они говорят: ночью надо сладко спать, как будто это так легко. Я бы хотела, чтобы это было легко, а ты?.. И что же тебе рассказывает Пим?

— Всякие там байки, — отмахнулся я. — Он хвастун. Все знает лучше меня.

— Ах вот как… И ты из-за этого расстраиваешься?

Я кивнул.

— Зайди ко мне в комнату, у меня тепло.

— Нет, — сказал я, — лучше не надо.

— Заходи.

Тетя Йос повернулась и медленно пошла к своему дивану. Я пошел за ней и сел поближе к огню.

Я сидел и смотрел на горящие угли.

— Какая долгая зима, — сказала тетя Йос.

Я словно очнулся ото сна и посмотрел на нее. Тетя Йос скинула левой ногой правую тапочку и правой ногой левую. Завернулась в одеяло и устроилась поудобнее, прислонившись к трем подушкам.

— Бет тебя не обижает? — спросила она.

— Обижает, — ответил я.

Она взглянула на меня удивленно.

— Она не разрешает мне входить к ней в комнату.

— Там неуютно. Я туда тоже никогда не захожу.

— Зван говорит, что там много фотокарточек.

Тетя Йос посмотрела на меня, не поворачивая головы. При слабом свете ночника она была похожа на королеву из сказки.

— Меня Бет ненавидит, — сказала она.

— Не может быть, — сказал я, — с какой стати?

— А ты что, не заметил?

— Ни разу.

— Она меня ненавидит, потому что я еще жива, а ее отец погиб.

Тетя Йос посмотрела на меня немного странно.

— Ты знаешь, что произошло с ее отцом? — спросила она. — Мы с тобой об этом никогда не говорили, ты не задаешь лишних вопросов — молодец, тактичный мальчик.

— Я знаю от Звана, — сказал я.

Тетя Йос кивнула.

— Бет меня ненавидит, — сказала она, — потому что все мои братья и сестры остались в живых. А оттого что она ненавидит меня, она ненавидит и себя. На самом деле она хорошая девочка, Томас. Ведь это пройдет, правда?

Я задумался. Мне и в голову не приходило ненавидеть папу, оттого что мама умерла.

— Это глупо со стороны Бет.

Тетя Йос тихонько засмеялась.

— Зван спит, — сказал я.

— А мы нет. Ты любишь спать?

— Я не люблю лежать без сна. А когда сплю, то ничего не замечаю.

— А я почти совсем не сплю, — сказала она.

— Но вы же проснулись, когда я грохнулся, — сказал я. — Если человек не спит, то он не может проснуться.

— Мне всю ночь снится, что я в этом доме. Когда я сплю, мои мысли все равно здесь.

Она закрыла глаза.

— А вам когда-нибудь снится, что вы не спите?

— Хороший вопрос… — Она снова посмотрела на меня. — В моих снах дом становится таким огромным, что я не могу найти выхода, и комнат в нем становится больше, чем на самом деле, и по ним ходят люди, которые уже давно все умерли. Но зачем я тебе это рассказываю?..

— Рассказывайте, пожалуйста, — сказал я, — я слушаю.

— А тебе когда-нибудь снится, что твоя мама жива?

Я пожал плечами.

— По-твоему, это странный вопрос?

— Мне никогда не снятся сны.

— Человеку сны снятся всю ночь.

— Нет, наверно, что-то все-таки снится, совсем под утро.

— Остальные сны ты просто забываешь. А ты не боишься засыпать?

— Нет, чего бояться-то.

Тетя Йос вытащила из-под подушки малюсенький носовой платочек и высморкалась беззвучно. Это она очень хорошо умела.

— Ты меня по-прежнему так смешишь! — сказала она в нос.

Что-то я не заметил, чтобы она смеялась. Сейчас у нее в глазах были слезы. Но это от сморканья, а не от плача, слава богу.

— Тебе обязательно надо время от времени разговаривать с кем-нибудь о маме, Томас, — сказала тетя Йос.

— Кто это сказал?

— Не я.

— Тогда кто?

— Ах, малыш, о чем это мы с тобой говорим! Ведь я так переживаю за вас — за Звана, и за Бет, и за тебя, а вы думаете, что я переживаю только за себя; я уже с утра начинаю бояться ночи, а вы делаете вид, будто всё в порядке, за стенами этого дома никто ничего не знает, и война кончилась, а скоро и продовольственные карточки отменят. И чего я жалуюсь… Иди спать, после моей глупой болтовни ты заснешь крепким сном.

Я встал и пошел в гостиную.

— Что ты обо мне думаешь? — услышал я за спиной ее вопрос.

Я пробормотал в ответ что-то неопределенное и поскорее свалил.

Подтянув пижамные штаны, я поднимался по лестнице, шагая через ступеньку.

Наверху я наткнулся на Бет — и чуть не умер от неожиданности.

Она стояла в своей голубой ночной рубашке и выглядела еще более грозной, чем обычно.

— Что это такое, Томас? — спросила она. — Что ты делал внизу?

— Ходил в туалет, — сказал я.

— Расскажи это кому-нибудь другому, — сказала она. — Я слышала, как вы разговаривали.

— Это уже после туалета, — сказал я.

— И о чем вы разговаривали?

— Обо всем на свете.

— По ночам мама должна спать, и ты тоже, от тебя у нас в доме столько беспокойства. Ты наверняка пописал мимо унитаза, так что мне завтра опять придется мыть пол.

— У тебя странные пальцы на ногах.

Бет посмотрела на мои ноги.

— Тебе обязательно надо было это сказать? — спросила она.

Я показал ей свои руки.

— Вымыл чисто-чисто.

— Не верю. У тебя ужасно грязные ногти. Ты выдумываешь. Ты вообще все выдумываешь. Врешь направо и налево.

— Иногда я не вру.

— Я не собираюсь выяснять, когда ты врешь, а когда нет, Томас.

Я замерз стоять на площадке. Скрестил руки на груди и обхватил свои плечи. Грозная Бет — вот это мне повезло! Оттого что она бранила меня, я весь дрожал от радости.

— Можно мне посмотреть фотокарточки у тебя в комнате?

— Ни за что. Ты везде устраиваешь такой кавардак. И держишь нож в левой руке, а вилку в правой, хотя не левша. Вот Пим левша, но если не знать, то никогда не заметишь. Ты ничем не интересуешься, за столом говоришь с набитым ртом, вытираешь ноги полотенцем для лица, весь перемазываешься вареньем, а когда что-нибудь говоришь, то это всегда звучит грубо, даже если ты не говоришь ничего плохого. Ты безнадежен, Томас.

— У тебя есть плюшевый мишка? — спросил я.

Бет изо всех сил замотала головой.

— Ты никогда не скажешь мне «входи», если я к тебе постучусь? — спросил я.

Теперь она не стала мотать головой, а улыбнулась. Но это мог быть и нервный тик.

— Ты завтра пойдешь в школу?

— Послезавтра.

Я засмеялся.

Бет тоже засмеялась. Вдруг она сказала:

— Не смейся так глупо.

Я перестал смеяться.

— Мама говорила что-нибудь странное? — спросила она.

Взрослые чего только не говорят. Иногда странные вещи, иногда нет… больше я ничего не мог сказать. Я пожал плечами.

— Твоим воспитанием никто не занимался, да?

— Папа покупал мне хорошие книжки. Я жутко замерз, можно я пойду спать?

— Ты любишь Пима?

— Чего?

— Ты его любишь?

— Делать мне больше нечего.

— Что он тебе рассказывает о дяде Аароне?

— Ваш дядя живет в Америке, да?

— Что он о нем рассказывает? Пим часто получает от него письма, очень часто, но он не дает их мне читать.

— Ты что, злишься?

Бет пристально посмотрела на меня.

— Ты всегда злишься?

— Нет, сейчас мне, наоборот, весело. Разве не заметно?