Зима, когда я вырос - Петер Гестел

Бет больше не смотрела в мою сторону.

— Их там уничтожили. Мы со Званом после войны время от времени ходили на Центральный вокзал, туда прибывали поезда с востока, иногда из них выходила какая-нибудь худая-худая женщина или худой-худой мужчина, кто-то из встречающих бросался им на шею со слезами, но сами эти люди никогда не плакали.

Она повернулась ко мне.

— Когда мне исполнится восемнадцать, я перееду в Палестину — там собираются создать еврейское государство; я буду работать в кибуце, буду вместе с теми, кто остался в живых. Все тети и дяди с маминой стороны ведут себя так, будто ничего не произошло. Милая Йос, говорят они маме, у тебя опять порозовеют щеки. Ты когда-нибудь видел, чтобы у мамы были розовые щеки?

— Никогда, — сказал я громче, чем было надо.

Я рассматривал фотокарточки, весь стол был уставлен улыбающимися лицами.

Бет пошла обратно к кровати, взяла свою толстенную книгу и села поверх одеяла читать. Он раскрыла книгу и принялась читать дальше, а ее черные волосы закрыли ей лицо, так что я ее не видел.

Бет рассказала мне свою историю, и я ее выслушал.

Имел ли я право оставаться влюбленным в нее?

Раз уж я втюхался в нее по уши, ничего не поделаешь.

Я хотел ей что-то сказать. Но не сказал. Сказал только:

— Этот мой глупый папа никогда мне ничего об этом не рассказывал.

Думаю, она не слышала моих слов.

В дверь постучали, не слишком громко.

— Войдите! — сказала Бет.

Зван совершенно спокойно вошел в комнату. Глянув на Бет, он усмехнулся и пожал плечами. Повернулся ко мне, провел рукой по волосам и сказал:

— Прости меня, пожалуйста, Томас, прости меня.

За что мне было прощать его? Это я его обругал, а не он меня.

Зван подошел к столу. Без секундного колебания взял фотографию своей мамы и стал на нее смотреть; Бет продолжала спокойно читать, а я чесал колено с коркой на ссадине. Зван осторожно поставил мамину фотокарточку среди других.

Бет подняла голову.

— Что вы здесь делаете? — спросила она строго.

Зван подмигнул мне.

Я не засыпал и думал: что же такое смерть? Смерть — это не темнота. Если закрыть глаза, становится темно, но эту темноту можно видеть. Смерть — это ничто, даже не темнота. Но что такое ничто? В пустой коробочке ничего нет. Значит, если открыть пустую коробочку, то увидишь ничто? Может, и так. Ничто существует. Все мертвые где-то есть.

Зван крутился в кровати. Наверное, он думал о том же.

— Что значит «умер», Зван?

— Это значит, что ты больше не живешь, — сказал Зван со вздохом.

— А человек полностью исчезает, когда умирает?

— Пока люди тебя помнят, ты не совсем умираешь.

— Но мертвые нас уже не помнят, да?

— Не помнят, — сказал Зван.

— А что такое «ничто», Зван? Ничто существует? Но почему всё — это не ничто? Почему есть звезды, почему есть луна, почему есть солнце, почему есть люди и животные?

— Если бы не было солнца, — сказал Зван, — то ничего бы не росло, а если бы ничего не росло, животным нечего было бы есть, а если бы не было луны, можно было бы заблудиться в лесу.

— Ты надо мной смеешься?

— Просто я сам не знаю. И никогда не узнаю. Поэтому не волнуюсь по данному поводу.

— Ты знаешь, что ничто можно увидеть?

— Это как? И где же?

— Если открыть пустую коробочку и посмотреть в нее, то увидишь ничто.

— Да, — сказал Зван, — если бы не это ничто, то в коробочку ничего бы не получилось положить.

Зван засмеялся, кровать затряслась.

— Ты намного умнее меня, Зван. Но это ничего, ведь есть люди, еще более умные, чем ты.

— Да уж надеюсь, — сказал Зван.

— Мне не спится — я все думаю и думаю.

— Бет тебе много всего порассказала, так ты не принимай это близко к сердцу, Томми, все будет нормально.

— Сегодня я чуть не обозвал тебя проклятым евреем.

— Ну да.

— Ты за это сердишься на меня?

— Если бы ты был евреем, а я нет, я бы рано или поздно тоже мог тебе так сказать.

— Правда?

— Правда. Я не такой уж паинька, Томас. И еще я предатель.

— Почему это ты предатель?

— Не хочу говорить.

— Ух, я тоже так много чего не хочу говорить.

— Что именно?

— Дурацкий вопрос, не скажу. Если чего-то не хочешь говорить, то ты этого и не скажешь. А ты когда-нибудь врешь? Мой папа считает, что говорить — это всегда врать.

— Чего-то не говорить — это иногда тоже врать.

— Скажи что-нибудь, не соврав!

— Не могу.

— Почему? Ну скажи!

— Я предатель.

— Нет, ты врешь, ты не предатель.

— Честное слово.

Я очень плохо его слышал, поэтому повернулся на другой бок и увидел, что он спрятал голову под подушку.

— Ты мне друг, Зван?

Подушка пошевелилась. Что он сделал — помотал головой или кивнул?

Кот из дома — мыши в пляс

Пятница, около пяти вечера. Мы все были в комнате у тети Йос. Она вот-вот должна была отправиться к своим родственникам в Харлем, где пробудет до воскресенья.

Тетя Йос стояла посередине теплой комнаты в зимнем пальто. Она уже три раза его снимала, и три раза Бет заставляла ее одеться снова.

— Не поеду, — сказала тетя Йос. — Не могу бросить вас здесь одних.

— Поедешь, — сказала Бет.

— Почему, милая моя, ну почему я должна ехать?

— Потому что у дверей тебя ждет такси, — сказала Бет. — Ты там немножко развлечешься.

— Я не хочу развлекаться.

— Ты тут сидишь безвылазно у себя в комнате, это нелепо, ты же не старуха. Они тебя очень любят.

— Я не хочу, чтобы они меня любили.

— Ты поедешь, — сказала Бет решительно.

Зван взял чемодан, а я — сумку с подарками. Мы спускались по лестнице от комнаты тети Йос до передней очень долго, потому что тетя Йос несколько раз разворачивалась и норовила подняться обратно наверх. Но в конце концов мы все же вышли на улицу, где на морозе стояло такси.

— Мне очень жаль, — сказала тетя Йос водителю такси, — но вы зря приехали.

— Вы не зря приехали, — сказал Зван, — она поедет с вами.

— Я не могу оставить детей одних, — сопротивлялась тетя Йос, — они будут безобразничать. А вдруг они заболеют?

— Если мы заболеем, то найдем дома уйму таблеток, — сказал Зван.

Водитель открыл перед тетей Йос дверцу.

— Вы собираетесь безобразничать, молодые люди? — спросил он безразлично.

— Разумеется, — ответил Зван.

Никогда в жизни не видел человека, который садился бы в такси так неуклюже, как тетя Йос.

— Вы об этом еще пожалеете, — сказала она напоследок.

Мы смотрели вслед такси и махали.

Тетя Йос смотрела на нас в заднее окно и не махала.

Бет стояла на площадке второго этажа, скрестив руки, и дожидалась нас. Пока что безобразничать было невозможно.

— Для нас это праздником не будет, — сказала она, — мы займемся проветриванием матрасов и уборкой в вашей комнате.

Какое-то время мы как придурки делали то, что велела Бет. Потом мы со Званом вместе залезли в ванну мыться. Мы пели песни, разученные в школе, и другие; Зван поет очень чисто, мне это так надоело, что я нарочно стал время от времени давать петуха. Мы вовсю брызгались, и от мыльной воды у нас щипало глаза.

Когда стемнело, Бет прочитала нам вслух сказку о девочке, у которой не было рук.

Мы со Званом сидели на полу перед камином.

Бет сидела на стуле у стола. Книжка сказок братьев Гримм лежала у нее на коленях. Читая, она низко склонялась над книгой и из-за этого казалась меньше, чем обычно. Она читала так тихо, что я едва ее слышал.

— Тсс… — сказал я Звану.

— Я и так молчу, — ответил Зван.

Закрыв глаза, я слышал голос Бет лучше. Теперь она шептала мне прямо на ухо, и я ничего не пропускал.

Это была замечательная сказка.

Глупый мельник нечаянно продал свою дочь черту. Черт велел ему отрубить ей кисти рук. Девушка сказала: отрубите мне, батюшка, руки, я ваша дочь и должна вас слушаться. Мельник со слезами на глазах отрубил дочери руки. Дочка тоже горько плакала, и черт потерял над ней власть, потому что от слез она стала совершенно чистой, а если человек чист, то его так любит Бог, что черт уже не может причинить ему зла. Девушка убежала из дома мельника, вышла замуж за доброго-предоброго короля, который подарил ей две серебряные руки, но черт все еще не мог успокоиться. С помощью всяких там записочек он так всех взбаламутил, что когда девушка родила сына, добрый-предобрый король подумал, что это не его сын, и велел своей матери укокошить и девушку, и ребенка. Так что, выходит, король был не таким уж добрым-предобрым. Девушка сбежала от короля (я в нее успел уже по уши влюбиться, несмотря на ее холодные серебряные руки) и стала жить вместе с сыном у одного ангела, она каждый день молилась, Богу это сильно нравилось, и он сделал так, чтобы у нее выросли новые руки.