Зуб мамонта - Владимир Добряков

Владимир Андреевич Добряков

Зуб мамонта

Вместо предисловия

В этом году Алькин день рождения выпал на воскресенье: Алька не знал, хорошо это или плохо.

Какая разница — понедельник будет в этот день, среда или, скажем, воскресенье! О чем тут ломать голову? Он вообще мало задумывался над жизнью. Он просто жил, и все.

И, конечно, Алька Костиков, ученик пятого класса, даже не представлял, каким будет для него тот следующий год, начинающийся 10 марта.

Не мог ничего знать Алька о тех событиях, в которых он будет играть далеко, не последнюю роль и которые закончатся тем, наверное, самым главным, и памятным днем в его жизни.

До того дня минует длинная череда в 169 очень разных — интересных и скучных, радостных и горьких — дней Алькиной жизни.

А пока ни о чем этом он не знает и с нетерпением ждет 10 марта, когда ему исполнится двенадцать.

Разговор на лыжне

Двенадцать! Это уже возраст! Это уже звучит! Не то что какие-то несчастные одиннадцать. Даже сказать стыдно. В одиннадцать к тебе относятся как к маленькому…

Вот хотя бы тот случай, с месяц назад, когда всем классом ходили на лыжах. И Динка Котова ходила. Тогда у нее ремешок на правой лыже порвался. Алька — будто случайно — задержался возле нее. А когда все ребята прошли вперед, он, не скрывая сочувствия, сказал:

— Капитальный ремонт нужен. Помочь?

Динка подняла ресницы с пушинками инея, словно очень удивилась.

— А сможешь?

Алька так старался! Вспотел, что там — взмок от волнения, только все равно пальцы не слушались: окоченели. Оттого, как ни бился, не смог надежно связать ремешок. И десяти метров Динка не проехала — опять лопнул.

— Догоняй, — кивнула она в сторону рощи, где между деревьями еще мелькали фигурки ребят.

— А ты как же? — удивился Алька.

— Я приехала. — Динка сняла лыжи, постукала ими друг о дружку, стряхивая снег. — Чего ждешь? Догоняй. Скажешь, что я пошла пешком.

— Если бы в лесу отстала… А так и волноваться им нечего. Тоже приехал. — Алька воткнул палки в снег и отстегнул крепления.

— Рыцарь…

Алька не уловил, какой смысл вложила она в это слово. Вот если бы ремешок связал как надо. А то… Все же ему показалось, что это не было насмешкой.

Динка шагала по левой лыжне, Алька чуть сзади — по правой. Лыжня была твердая, укатанная. Лишь один раз провалился у него под ногой крепкий наст. А Динка раза четыре проваливалась. Точно: четыре раза нырял ее красный сапог в снежную мякоть. Он же все видел, считал. То ли ступала она небрежно, то ли сапог был невелик — держал ее плохо: девчонка рослая. А может, лыжи ей мешали? Длинные лыжи, побольше, чем у Альки…

— Дин, это лыжи не твои? Брата, наверное?

— А что, не блестят, как новые? Зато идут хорошо. Мази даже не требуется.

— Не по росту, говорю.

— Ничего, мне подходят. — Динка снова, в пятый раз, провалилась. Глубоко провалилась. Наверное, снегу в сапоги набрала.

Алька решился:

— Всю лыжню так испортишь. Давай понесу лыжи.

— Ты? — чуть обернулась Динка. И тут Алька не мог ошибиться: она смеялась над ним.

— Не гляди, что я меньше ростом, — буркнул он. А самому так обидно стало.

И вновь в быстром повороте он увидел кудряшку ее волос — вырвались из-под вязаной шапочки, — глаз увидел ее, чёрный, блестящий, лукавый.

— Тебе, Алик, сколько — одиннадцать?

— Почему это? Месяц всего до двенадцати.

— Все равно, считается — одиннадцать…

Алька тогда по-настоящему обиделся. Задавака! На два каких-то несчастных месяца старше, а важности! Ведь два месяца только. В январе был у нее день рождения, сразу после зимних каникул. Он хорошо помнит, как шушукалась с девчонками. Видно, к себе приглашала, на праздник. Он не хотел интересоваться. Понимал: вряд ли пригласит его. К ней и другие мальчишки не отказались бы пожаловать. Что он, слепой!..

Но эта лыжная прогулка была месяц назад.

А вчера, в канун праздника 8 Марта, девчонкам вручали подарки. Альке выпало осчастливить своим вниманием Галку Гребешкову. Что поделаешь — так по списку значилось, сидел с ней рядом.

Алька мог бы не тащиться с ребятами в город за покупками. Подарки! Накупили пластмассовых копеечных зверюшек и на цветастых одинаковых открытках (на рубль — двадцать штук) накрапали стандартные строчки: «В день Международного женского праздника 8 Марта поздравляем… желаем…» Алька мог бы и не ехать с их далекой окраины в город. Взял бы пяток танзанийских марок с красочными изображениями рыб или полированную как зеркало открытку — полосатая красавица зебра. Лучшего подарка не придумать. Алька же поехал с ребятами в универмаг. Пусть будет как у всех. Галке Гребешковой сойдет.

Но открытку с зеброй Алька все-таки не удержался — подарил. Только не соседке по парте Галке, а Динке Котовой. Просто так подарил, не по списку, сверх программы. И не в руки отдал, а незаметно на переменке в ее портфель сунул. На обратной, чистой стороне открытки ни поздравлять не стал, ни желать всяких там успехов. Даже не подписался. Лишь вывел печатными буквами: «Танзания».

Не дурочка же, должна сообразить, от кого подарок в конверте. Может, во всем их огромном городе нет другого мальчишки, у которого отец работает не где-нибудь, а в Танзании. Есть такая страна в Африке.

Алька надеялся, что полосатая цветастая полированная зебра произведет впечатление на Динку. И, кажется, не ошибся. Уже на следующий день на большой перемене Динка сама остановила его в коридоре, поблагодарила за открытку и задала три вопроса: едят ли танзанийцы хлеб, на каком языке разговаривают и смотрят ли телевизор. Насчет телевидения Алька дипломатично умолчал (сам не знал, как у них там обстоит с этим дело), зато насчет хлеба и языка суахили, широко распространенного на африканском континенте, он выдал такую подробную информацию, что если бы Динку не позвали девчонки, она, пожалуй, задала 6 и четвертый вопрос, и пятый… Впрочем, Алька не был в этом уверен. Велика важность — позвали девчонки! Будто пять минут не могла обойтись без них. Занимались бы чем интересным, тогда понятно. А то сбились в кружок и знай хихикают. Юмористки!

И скова Альке вспомнился разговор на лыжне. Скорей бы день рождения! Теперь уж скоро, два дня осталось. Пусть тогда спросит, сколько ему лет. «Тринадцатый», — ответит.

Конечно, о дне своего рождения Алька не мог забыть и без поздравительного письма отца.

Но письмо отец, как всегда, прислал вовремя. Его принесла вчера вечером тетя Кира. Оно было почему-то адресовано не домой — на улицу Чкалова, 10, — а в театр, где тетя работала художником, то есть рисовала всякие декорации. В длинном узеньком конверте лежали два послания — открытка с зеленым крокодилом для Альки и письмо Кире Павловне.

Ему — совсем коротко. Вроде того, как они только что писали девчонкам в школе: поздравляю, желаю… Но, понятное дело, как всегда, с юмором. Не может отец без юмора. В конце потребовал: «Клянись зубом крокодила и когтем леопарда…» Это насчет того, чтобы Алька изо всех сил настоящим человеком становился и с приличными отметками закончил учебный год.

На листке, предназначенном для тети, было написано с двух сторон. Альке прочитать письмо она не дала, лишь пересказала последние отцовские новости. А потом сложила листок вдвое, провела по перегибу крашеным, ногтем и унесла в свою комнату.

Альке показалось странным, что тетя Кира не дала письмо ему в руки, но он тут же перестал думать об этом. Снова принялся рассматривать зеленого крокодила. Как настоящий. Будто раскроет сейчас, в эту самую минуту, свою зубастую пасть. Держись!..

Вчера же с помощью тети Алька наконец уяснил себе: как это здорово, просто великолепно, что такой торжественный в его жизни день выпадает как раз на воскресенье!

— Прекрасно! У тебя — свободный день, у меня — свободный. Эх, закатим пир на весь мир! — Кира Павловна оглядела себя в длинное зеркало, поправила пышную прическу. Алька даже подумал: не о своем ли дне рождения она говорит? — Вкусных вещей настряпаю, — мечтательно продолжала тетя, — пончиков твоих любимых с сахарной пудрой. Друзей пригласи. Они ведь тоже свободны…

— Друзей? — переспросил Алька. Собственный день рождения вдруг повернулся для него новой, неожиданной гранью. В самом деле, почему не пригласить кого-нибудь из ребят?..

Раньше, когда он еще ходил в детский сад, потом — в первый класс, во второй, когда еще была жива мама и жили они в Ленинграде, то в день его рождения (Алька это хорошо помнил) и стол праздничный накрывали, и вкусно пахло тогда в комнатах пирогами, и дети приходили в наглаженных рубашечках, подарки приносили. А когда мамы не стало и отец привез его сюда, к тете, в другой город (собственно, это даже не город, а только окраина его, похожая на деревню, — с маленькими одноэтажными домами и крашеными палисадниками), то вышло так, что дни Алькиного рождения уже не отмечались, и он не представлял себе, что те прежние, очень далекие праздники могут возвратиться. Разве это возможно, тем более без мамы?