Сунг - Олег Татарченков

— Руслан говорил, что ты мусульманство принял…

— Принял, — спокойно произнес Николай, — и по этому поводу не мучился. Видишь ли, командир, я — атеист. Был комсомольцем, в Бога не верил. Да и сейчас не верю. Потому то, что люди творят друг с другом с молитвой на устах, не может быть угодно Богу. Всемилостивому и милосердному, как говорится в мусульманской молитве. Значит, его нет. А отказываться от одного или принимать другое, если не веришь ни в Христа, ни в Магомеда — легко. Я вот, например, верил, что человек — это звучит гордо. И защищал это. Хотя видишь, куда меня это завело…

— И сейчас веришь?

— Верю. Иначе бы давно бы с жизнью счеты свел. Не хочу сдаваться.

— Эх ты, голова садовая, — улыбнулся Саранцев, пряча пистолет в кобуру, — Сам себе противоречишь. Говоришь, что Бог тебя на минном поле спас, а сам в него не веришь. Бог всегда помогает тем, кто борется. Вот и тебе помог… Как на тебя Руслан-то вышел?

— Извините, товарищ старший лейтенант, — ответил проводник, — На эту тему я разговаривать не имею право.

— Так тебя же все равно военная контрразведка допрашивать будет! Ты что мне, офицеру погранвойск не веришь?

— Мне Руслан говорил, что сейчас КГБ нет. А контрразведка и погранвойска отдельно. Так ваш новый президент сделал. Ельцин, да? Так что пусть допрашивают в присутствии офицера военной разведки. Я — их человек.

— Ну, и хрен с тобой! — сказал Саранцев, поднимаясь на ноги и чувствуя, что с души свалился тяжелый груз, давивший его несколько последних часов, — Мы в чужой огород не лазим. У нас своих полян хватает. Пошли к ребятам, а то они соскучились по нам…

Первого же взгляда на Музу и Жукова хватило, чтобы понять: что-то произошло. Жук стоял на самом высоком обломке скалы, воинственно положив на оба плеча по автомату. Словно это был не сержант погранвойск в афганском приграничье, а крутой рейнджер Уокер из голливудского сериала.

Муза сидел ниже у его ног и напоминал фигуру женщины-плакальщицы на памятнике героям. Сходство с памятником было более чем очевидным на фоне монументального Жукова. Нурулло нигде не было видно.

— Что случилось?! — на ходу выкрикнул Саранцев, выскакивая на пятачок между валунами, — Где «дух»? Что вы с ним сделали, придурки?!

Рейнджер Жуко, не торопясь, снял автомат с правого плеча и, держа его за пистолетную рукоятку, показал стволом куда-то вперед. Старший лейтенант повернул голову в нужном направлении. И увидел блестящие подковки дорогих горных ботинок, на которые он обратил с первых минут очного знакомства с пленным «духом».

Подошвы выглядывали из-за валуна. Положение, в котором они пребывали, не оставлял сомнения, что «дух» лежал. Причем, лежал не просто так — ничком на боку. Нормальные люди, вздумавшие отдохнуть от трудов и путешествий, никогда не используют эту позу. Если, конечно, они перед этим сильно не выпили и не отключились где-нибудь под забором.

Чувствуя, как холодная ярость заливает его от пяток до макушки, Саранцев подошел ближе к «памятнику героям Плевны» (при этом Муззафаров даже не пошевелился) и зло бросил Жукову:

— Ты чего туда залез, орел горный?! Равнины обозреваешь? А ну слезай, птица! И ты, Муза, тоже! Почему ты без автомата, а?

— Я отобрал, — гордо сообщил сержант Жуков.

— Зачем?!

— Он драпануть вместе с золотом хотел! «Духа» освободить, мешок забрать и двинуть в Афган. У него какие-то родственники здесь. Вот он и…

— Неправда! — выкрикнул вдруг пробудившийся Муза, демонстрируя всем мощный кровоподтек на левой скуле, — Этот ишак ничего не понял!

— Мне вы скажите, уроды, главное! — перебил его Саранцев, — «Дух» жив, вы с ним ничего не сделали?

— Да в отрубоне «дух», — пренебрежительно махнул рукой Жуков, — Как он начал базарить с Музой, деньги ему предлагать, так я ему прикладом его и двинул по башке. Да не беспокойтесь вы, товарищ старший лейтенант! Живой он. Я проверял.

Ситуация начала проясняться. Не опасаясь теперь повернуться спиной к вооруженному до зубов Жукову (до этого Саранцев думал, что него «сорвало крышу»), Саня подошел к Нурулло и приложил два пальца к сонной артерии. Пульс прощупывался.

Проверив на всякий случай связанные руки пленника, старший лейтенант пошарил у него по бритому затылку. Так и есть: около правой макушки «духа» наливалась громадная шишка. Однако перелома черепа не наблюдалось, и Саня несколько успокоился.

Вернувшись к своим солдатам, он произнес:

— Жук, не приведи Аллах, если ты ему мозги отбил… Если он все забудет, я тебя лично… В общем ты понял, Жук?…

Сержант в ответ скорчил невинную рожицу.

— Докладывайте по — порядку, что тут произошло, — обратился Саранцев к обоим воякам и подумал: «Не Нурулло, а сплошное недоразумение! Одни приключения с ним…»

В ходе допроса сержантов, в ходе которого Муза то и дело переходил на таджикский язык и начинал на нем материть Жукова, Саня понял главное: бойцы пали жертвой языкового барьера.

Воспользовавшись тем, что уроженец Пскова не знает таджикского языка, полевой командир попытался склонить к измене Муззафарова. Он предложил ему половину из тридцати килограммов золота, что лежали в мешке у ног Жукова (перед разведкой Саранцев вручил «эрдэшку» на хранение сержанту).

Пока Муза слушал длинную эмоциональную речь Нурулло, ни бельмеса ни понимавший псковитянин заряжался ядом подозрений. Их подогревало обстоятельство, что Жук за время службы все же выучил десятка два слов. Среди которых были «деньги», «золото» и «родственники».

Когда же таджик в ответ заговорил не менее возбужденно (речь шла о том, что Муззафаров не верит не одному слову «духа», который прирежет его, как только доберется до своих сородичей), и при этом показал рукой на мешок с золотом, сержант созрел и начал действовать.

Первым делом он треснул прикладом по черепу Нурулло. После чего наставил ствол на таджика и приказал сдать оружие. Муза в ответ послал Жукова на три веселых буквы по-таджикски. Псковитянин местные ругательства знал хорошо. Поэтому, не дожидаясь перевода, он саданул Муззафарова прикладом в скулу, отобрал автомат и водрузился над побежденными врагами и бывшими союзниками аки гордый кречет…

Саранцев привел бывшего полевого командира в чувство. И при помощи Николая (Нурулло сверкал глазами на своего бывшего нукера, но на вопросы отвечал) убедился в правильности составленной картины. После чего объявил благодарность Жукову за бдительность. В качестве же компенсации за плюху Музе распорядился, чтобы по возвращению псковитянин на закукорках провез таджика вокруг заставы. Тем более, что опыт на примере Нурулло у того уже был…

— Лично прослежу! — заявил старший лейтенант, на корню пресекая ворчание Жукова, — Вы теперь настоящие братья по оружию.

…Можно сказать — кровные, — добавил он, искоса посмотрев на синюю скулу Муззафарова.

…Пятеро людей, сгрудившись на пятачке, свободном от каменных обломков, сидели на узловатых корнях гранатового дерева. Как оно очутилось здесь, среди неуютных скал прибрежной кромки Пянджа, вдали от родных ему садовых кущ?

Видимо, некогда порыв ветра принес семечко граната из цветущей долины Таджикистана. И дерево, к своему несчастью, выросло здесь, вдали от заботливых рук человека. Никогда рука дехканина не срывала с его ветвей плоды, из года в год становящиеся все более мелкими и невзрачными. Целью жизни дерева стало не цветение на радость людям, а выживание в суровых условиях гор.

Этот гранат был сродни людям, нашедшим приют у его корней. Когда-то они были рождены от матерей, ходили в школу, влюблялись и верили в то, что мир устроен исключительно по добрым законам. Но суровый ветер с севера занес их на эти скалы, обжег горячим воздухом смерти. И теперь они, забыв о тех, кто с тревогой и любовью ждал их за горными хребтами, в грязной, рваной, местами окровавленной одежде, крепко сжав в руках оружие, превратились в камни в ожидании рассвета.

Он близился. На востоке над горами Памира появилась едва видная светлая полоска. Она становилась все шире и шире, и на огрубевших лицах людей заиграли алые всполохи восходящего солнца.

Люди облегченно вздохнули: по крайней мере, первая половина дня обещала быть погожей. Им не хотелось вспоминать бешеный ветер минувшей ночи, который сек лицо и норовил столкнуть с острых уступов скал.

Один из этих пятерых — широкоплечий мужчина с окладистой, но спутанной от невзгод трудного и долгого перехода бородой, впервые за все время обратился к старшему группы:

— Развяжи мне руки.

Старший — крепкий, среднего роста офицер, голубоглазый, с русыми волосами, грязными прядями вылезавшими из-под черной шерстяной шапочки, удивился:

— Ты знаешь русский?

— Немного, — неохотно ответил бородач, — Развяжи, мне нужно совершить намаз.