Блокада - Сергей Малицкий

— Рук охотится, — сказал Коркин, — Живность какую-нибудь давит.

— Живность… — пробормотал Филя и посмотрел на скорняка: — Правда, что ли, десять секунд прошло?

— Точно. — Коркин поднял руку, на запястье которой был закреплен таймер, — Точно показывает. Пустой проверял. Ни секунды лишней не отстукивает. Ни воды, ни пара не боится.

— Десять секунд, — повторил Филя, — А мне показалось, что час, не меньше. Ты-то как сам?

— Плохо, — признался Коркин, — Во второй раз не хотелось бы. Как только сборщики через эту пленку ходят? Мерзость внутри такая забурлила, что описать не могу. Я уже встречался с ордынцами. Но не сражался с ними никогда. В степи не принято с ними сражаться. Надо вставать на колени и ждать — убьют тебя или покалечат только. Как я в этой пленке на колени опять не бухнулся, не знаю.

— Что ж тогда выходит? — спросил Филя, обернувшись к колышущейся за кормой вездехода стене. — Что она делает? Выдергивает из каждого какую-то мерзость? Или занозу?

— Если занозу, так, по-моему, только глубже забивает, — не согласился Коркин, — Ну тут ведь как: раз глубже забьешь, другой — посаднит да перестанет, а позже и вовсе выпадет.

— А как же Файк? — спросил Филя.

— Не знаю, — вздохнул Коркин. — Я не оглядывался, но кричал он громко. Корежило его вроде. Ты не трясись зря. Тут, кстати, до второй пленки и не должно ничего быть. Так, если только мелкая живность, крысы там, ящерицы. Наши деревенские сборщики говорили, что всякая пакость после второй пленки начинается. Ты-то как?

— Плохо, — скривился Филя. — Дрянью себя распоследней почувствовал. Смерть готов был принять. А сейчас пытаюсь вспомнить, в чем моя мерзость, — и не могу.

— Не ломай голову, — успокоил его Коркин. — У моей бабки стекло было забавное. Ну что-то вроде того… бинокля, я посмотрел вчера, попробовал. Она как-то кровососа прищелкнула и меня позвала. Смотри, говорит. Смотрю, а он через стекло-то размером с большой палец стал! Вот уж мерзость. Смотреть страшно. Лапы, зубы, крылья. А без стекла — точка черная. Придавил пальцем и забыл. Так и эта пленка. Как забавное стекло.

— Вот! — сунулся в открытую дверь Хантик с лепешками и олениной. — Хватит сопли глотать, попробуйте чего по- вкуснее. И не медлите. Пустой хочет до ведуна Вотека к полудню добраться, а до него еще два десятка миль.

Едва все заняли места, вездеход пополз дальше. Только оружие разобрали да посмеялись над Руком, который выскочил из кустов с довольным и сытым видом, подошел к опустевшей корзинке и тут же начал сердито цокать и посвистывать, а после подобрался к Коркину и пихал его лбом До тех пор, пока скорняк не отдал ящеру остатки лепешки.

В машине ящер опять отправился в ноги к Коббе. Между тем вездеход приминал кусты, уходя южнее гряды холмов. Пустой вглядывался вперед, да и спутники его прилипли к стеклам, разве только Файк, который словно ожил после первой пленки, примостился за спиной у механика да время от времени отмечал приметные места.

— По-любому всякая ходка в Морось в неделю укладывается. Если рано утром выходить, то к пленке только к вечеру добираешься. В основном народ торопится ее тут же пересечь, проковылять еще с милю и на ночлег становиться, но иногда не успеваешь засветло, тогда лучше на полпути между столбами и пленкой стоять. Ночью в пленку нельзя. Про другие не скажу, а первая пленка перемалывает напрочь. Некоторые пытались пройти, да только их никто больше не видел. Но уж если прошли, то до второй пленки бояться нечего. Я о пакости какой говорю, а ватажники, бывает, забредают сюда. Их остерегаться надо. Хотя, спрашивается, что им тут ловить? Сборщики — народ нищий, ни оружия толкового, ни монет каких, а то барахло, что с собой тащат, тем же ватажникам не в диковинку. Некоторые из сборщиков, правда, пытались с ними торг выстроить, ну чтобы они из-за дальних пленок чего поинтереснее тянули, а тут с ними рассчитываться, но не вышло ничего. Веры им никогда не было, а теперь и подавно не стало. Слова не держат. Тех бедолаг, что с монетой пришли, порезали, да и все. Хорошо еще, хоть наружу из Мороси не выходят, говорят, что эта пленка, что мне суставы выворачивает, для всех, кто в Мороси прижился, вроде каменной стены. А может быть, корежит их, как меня. Не всем нравится.

— Оружие какое у них? — спросил Пустой.

— Разное, — оживился Файк. — В основном копья с поперечиной. Говорят, что подальше такая пакость водится, что мало проткнуть, еще и остановить надо. Но это больше у селян. А так-то все есть — и ружья, и луки, и дротики. Ножи у всех. У многих на боку фляга с горючкой да кресало.

— Огонь зачем сдался? — не понял Пустой.

— От пакости, — пожал плечами Файк, — Пакость, конечно, разная бывает, но некоторую рубить бесполезно. Только жечь.

— После расскажешь, — крутанул колесо Пустой, и Файк довольно засвистел. Над высокой травой подскочила кустарниковая собачка и понеслась в сторону.

— Отсидеться решила, — кивнул Хантик. — Только разве отсидишься, когда такая громада ползет. Как ты ее только заметил, Пустой? Нет, мне нравится такая езда в Морось. Хоть бы каждый день ездил. Лишь бы кормили.

— Выпить бы, — пожаловался Сишек.

— Водички попей, — посоветовал Хантик. — Ты, бражник, столько в себя за последние годы влил, что уже от водички пьянеть должен. И с огнем поаккуратнее — знаешь, как у бабки Фили, что до тебя бражничала в деревне, изба сгорела? С того пожара ведь и Филя мусорным заделался.

— Не мусорный я давно уже, — надул губы Филя.

— Не о том речь, — отмахнулся Хантик, — Ты теперь в порядке, кто же спорит. А бабка твоя хорошая бражница была. Крепач выстаивала не хуже, чем механик. Кипятила его, что ли, не знаю, секреты свои блюла. А потом пришел как-то к ней за брагой одноглазый ткач, он еще прошлым летом помер, а у нее очаг дымит, угли помаргивают, а в глинках пойло стоит — хоть сейчас в глотку. И вонь такая ноздри застит, что слезы из глаз. Он и спрашивает: что ж это ты, бабка, вонь развела? А она и говорит, что старая стала, глинку разбила, ветошью терла, воняет теперь. Ну одноглазому-то тот запах не в гадость, а в радость, полез за монетой, а тут как раз уголек щелкнул — да на ветошь. Она вспыхнула, как трава весенняя не горит. Бабка ойкнула, да так задом-то и на глинки. Изба вмиг запылала. Ткач выкатился наружу и без монеты, и без пойла. Вот так, Сишек. А ты-то как та ветошь и есть. Смотри, уголек упадет — сгоришь без остатка.

— Ага, — скривился Сишек, — А по мне, так ткач этот бабку прикончил, чтобы долг не платить, да под шумок пойлом на месяц вперед запасся.

— Что там? — ткнул рукой Пустой в сторону задрожавших кустов. — Тропа здесь проходит.

— Точно по тропе идем, — нахмурился Файк, — Левым колесом стежку давим. Потом она в холмы уйдет, а пока здесь вьется. Да не должно там быть никого. Мало ли, может, опять собачка или курица лесная. Их ближе к холмам— пропасть, мы без печеной курицы ни одну ходку не оставляем.

— Филя! — коротко бросил Пустой, — Садись за управление. Коркин, пойдем посмотрим.

— Нельзя так вот, опасно, — нахмурился Файк.

— Я слышал, ватажники по одному не ходят? — прищурился Пустой, — А за куст тот кто-то один нырнул. Да и не спрятаться там двоим: тут поросль и колена не достает. И спрятался кто-то мелкий. Чтобы того же Рашпика укрыть, таких кустов с десяток надо. Все сидят на местах. Опасности нет.

Пустой вытащил из-за пояса дробовик и спрыгнул с подножки вездехода. Коркин последовал за ним и отметил про себя, что меч у механика точно под полой длинной куртки, как у отшельника, закреплен. И не только меч, еще что-то.

— Сними ружье с предохранителя, но не стреляй, — прошептал Пустой Коркину, — Иди за мной, след в след. Стрелять будешь, только если я упаду. Понял?

— Понял, — просипел Коркин, сдергивая с плеча тяжелое ружье.

— Что там у тебя, картечь? — спросил Пустой и, не доходя до куста трех десятков шагов, поднял над головой свой странный, несуразный дробовик. — Эй! Кто там спрятался? Выходи. Я механик из Поселка. Со мной Коркин из Квашенки. В машине светлых — Хантик, Рашпик, Файк, Филипп, Сишек, Кобба-отшельник. Если знаешь кого из них, приятель, выходи, не бойся. Если не знаешь — все равно выходи, поговорить надо, все равно в Поселок дороги нет. Зла тебе не будет. Выходи, я тебя уже видел.

Кусты дрогнули. Сначала появился рог лука, потом из молодой листвы вынырнул лепесток наконечника стрелы, а там уж показался и хозяин лука. Сверкнул черными быстрыми глазами из-под серого платка.

— Так это Ярка-недотрога! — закричал из двери Файк. — А я-то думал — как она умудряется мимо меня всякий раз прошмыгнуть? А она просто ходки с мужиками разводит.

Коркин опустил ружье. Ярку-недотрогу он знал. Приходила она к нему, валенки хотела купить для малыша. Маленькая черноглазая сборщица так и не приросла ни к кому, после того как ее мужа порубили ватажники в Мороси где-то у второй пленки. Сама стала ходить за железяками. Сынишку двух лет оставляла у бабки и топала в Стылую Морось. Говорили, что удачливая, или проползала туда, куда никто из мужиков пробраться не мог. Вот и теперь за спиной у нее кроме колчана для стрел висел мешок с добычей.