Декоративка. Книга 1 (СИ) - Грин Агата

— Куда мне, убогой варварке, до вас, просвещенных цивилизованных имперцев… — проговорила я с надменным видом. Треден еще раз усмехнулся.

Млад чихнул, и я резко повернула голову его сторону. Это движение отозвалось болью в лице; я застонала и приложила ладонь к месту удара.

— Снег бы приложить, — посоветовал Треден.

— Прикладывала постоянно. Все равно отек большой.

— Дай гляну.

Мужчины с некоторых пор стали для меня олицетворением боли и опасности, но когда мэнчи потянулся ко мне, я не отстранилась, и позволила его большим пальцам осторожно пощупать отек.

— Да-а, — протянул он. — Крепко по тебе шарахнули.

— Шарахнул, — машинально поправила я. — Зен.

Мэнчи помолчал немного, и уточнил:

— Зен просто так бить не станет, особливо так крепко. Чего натворила, Ирина?

— Пусть сам тебе расскажет. Если выживет.

— Выживет, конечно!

Я посмотрела на лежанку, на которой боролся за жизнь желтоглазый.

Мне совсем не было его жаль, я ничего не чувствовала, глядя на него, кроме подавленности, которая всегда случается, когда кто-то умирает, и ты осознаешь, что все мы смертны, да досады за то, что он своей смертью принесет мне неприятности.

Хотя нет… я чувствовала кое-что еще. Отвращение. К самой себе. Я опустилась до их уровня, толкнула его без сомнений… стала убийцей. Точнее, формально стану, как только он покинет этот мир. Ведь не будь падения, он бы с легкостью справился с теми мэнчи.

Заметив, как я поглядываю на Зена, Треден сказал:

— Он не умрет, не переживай.

— О нем я точно не переживаю.

— Я тоже не переживаю. Зену не суждено умереть таким молодым. Боги не для того вырвали его из лап смерти в самом младенчестве, чтобы он бесславно испустил дух в моей хижине, так и не успев сделать ничего путного.

— Как же ему суждено умереть? И когда? — спросила я иронично.

Треден мою иронию не воспринял и ответил вполне серьезно:

— Мне это не ведомо. Но жизни и силы в нем еще надолго хватит. Неужели ты не видишь?

Я покосилась на Зена. Даже издалека его лицо поражало бледностью.

— К утру откинется.

— Не надо ненавидеть его только за то, что он твой хозяин, — осудил меня Треден.

Я отвела взгляд и сжала губы, не желая далее поддерживать разговор.

Зен… я его не только ненавижу, но еще и боюсь и презираю, причем зачатки этих чувств родились в ту ночь, когда он разозлился на меня за то, что сам же меня захотел. До сих пор помню стальную хватку его рук на своей талии, сорванное дыхание, дикий блеск глаз… А позже? Он смотрел на меня волком, намеренно грубо обращался, словно мстил за то, что я увидела его однажды поддавшимся влечению. А купил он меня, чтобы я вернула ему золото, но не будь я так слаба после ярмарки, он наверняка меня бы еще и насиловал весь месяц, утоляя свои животные желания… Ведь он животное, злобное животное.

«Злобное животное», словно услышав мои мысли, застонал. Треден кинулся было к нему, но остановился, когда услышал мое циничное и злое: «Бесполезно».

Я сразу же пожалела о своих словах, но, с другой стороны, просто сказала правду.

— Поспи, Ирина. Ты устала, — тихо произнес Треден, и указал в другой угол, туда, где мы не так уж давно познакомились с Кретой. Я разместилась на той же кровати и, поджав колени к животу, закрыла глаза.

Что дальше меня ждет?

Когда я проснулась, Зен еще был жив. Он оставался жив и ночью, и на другой день, хотя выглядел по-прежнему как кандидат в трупы. Еще через несколько дней моя уверенность в том, что он умрет, начала таять. Зен все чаще начал приходить в сознание, но говорил мало, и почти не двигался. Бледный, осунувшийся, с заострившимися чертами, недвижимый, он казался очень слабым, но когда я увидела его взгляд — спокойный и решительный взгляд человека, который собирается жить долго — то поняла, что Треден не приукрасил: силы и жизни в нем надолго хватит.

Пока Зен медленно, но стабильно восстанавливался, Треден занимал меня делами. Сначала я работала в стиле подай-принеси, выполняла мелкие поручения: прибраться, почистить горшки, приготовить что-то. Я старалась, честно старалась, но мэнчи неизбежно оставался недоволен, и поражался, как женщина может быть настолько неумела в быту.

Но что я могла поделать? Быт в нашем мире и в этом мире отличались разительно.

Мне нужно было учиться практически всему: как устроен дом, что можно и что нельзя сдвигать с места, как растапливать очаг и проверять тягу в трубе, как правильно подвешивать котелок, как чистить котелок, как отмерять правильное количество ингредиентов для простого варева из капусты, лука и репы, чтобы получилось съедобно, но при этом очень экономно, как и где хранить съестное, как уберечь его от мышей, и множеству других элементарных вещей.

Увлекаясь одним делом, я забывала про другое, например, про то, что огонь надо поддерживать, свечи беречь, воду особо не тратить. Я совершала досадные детские ошибки; однажды кувшин молока разбила — неправильно взялась. В сердцах Треден иногда замахивался дать мне подзатыльник, но всегда сдерживался. Он вообще старался быть со мной терпеливым, но его терпение имело свои границы.

Жилище у мэнчи, как, впрочем, и у Зена, было самое простое, даже без сеней и дощатого пола, и такой «комфорт» накладывал на быт свой отпечаток. Вроде бы и есть свет от свечей, но сами свечи надо беречь. Вроде бы совсем недавно дом хорошо прогрелся — а ночью просыпаешься от холода. В туалет захочешь — иди на улицу, отойди к «назначенному» месту, даже если вьюга на улице. Ходить в ведро дозволялось только Зену по понятным причинам, и это самое ведро опорожнять вменялось в обязанности мне.

Еще и постоянный голод сводил с ума. Нет, мы не голодали, просто, в отличие от Зена, Треден не приносил ни меда, ни яиц, ни пышных булочек: только самый дешевый хлеб да кувшин молока. Основной наш рацион составляла кислая капуста из кадушки, приготовленная в разных вариациях да приправленная сушеными толчеными травами, хлеб и репа.

Млад тоже был не в восторге от такой пищи, но не жаловался. Его сородичам в лесу было хуже: он-то хоть что-то постоянно ел, а те зависели от удачи на охоте.

Я продолжала худеть. Раньше, в другой жизни, я была девушкой в теле и мне шла эта женственная пухлость, на нее я парней и ловила; Сашка обожал мои формы и любил называть меня булочкой. Теперь я боялась представить, как выгляжу, и даже радовалась отсутствию зеркал, избегала смотреть на себя в воду. Только иногда подмечала безразлично, что пальцы у меня стали совсем тонкие, как сухие палочки, которые могут переломиться, если их сильнее согнуть, и что шнурок заштопанных штанов Зена, которые я продолжала носить, постоянно приходится затягивать потуже. От меня остались только кожа да кости… Волосы я каждый день перед сном расчесывала красивым деревянным гребнем, который остался у Тредена от какой-от декоративки, а потом прятала под замасленный платок: то, во что они превратились без должного ухода, невозможно было убрать в более-менее пристойную прическу.

Треден — охотник, но пока мы с Зеном вынужденно у него гостили, он охотиться не ходил, опасаясь надолго оставлять меня одну наедине с желтоглазым. Или же дело было в том, что снаружи свирепствовала зима и он опасался выходить в такую погоду.

О, какая это была зима! Даже не зима — зимища, безжалостно холодная, снежная, мрачная… Иногда, слушая завывания ветра и представляя, как заносит снегом дом, я осознавала, что начинаю зиму олицетворять, что она представляется мне как зловещая богиня, желающая нас уничтожить… Вот что сделал со мной это мир — превратил, в самом деле, в дикарку, которая начинает бояться несуществующих богов! А вот Треден, конечно, верил в богов, и был уверен, что именно они в очередной раз спасли Зена, хотя он и выглядел безнадежным. Утро и вечер бородач начинал с молитв: уходил из дома в лес и какое-то время проводил там, совершая какие-то ритуалы, а порой и приносил амулеты из причудливо согнутых и сплетенных веточек, и вешал на грудь Зена. Отвары, которыми он поил больного, тоже заговаривались. Однажды я хотела подсмотреть за молитвой Тредена, но передумала, решив, что могу оскорбить этим хозяина дома. Молитва для верующего — дело интимное.