14. Женская проза «нулевых» - Алиса Ганиева

Рассказы впервые были опубликованы в 2009 году в журнале «Новый мир».

Автор книги «Дерись или беги» (М.: Астрель, 2012).

Лауреат премии «Дебют» 2009 года в номинации «Малая проза».

Танюшка

На всей земле у него было только два дорогих существа: его собака Юнгур и Танюшка. Матерился он не по-божески, пил водку как сволочь, шесть литров за два дня, никогда не пьянел, спал по четыре часа в сутки. Всё остальное время он выходил на лестничную клетку, встречал ее соседей и рассказывал им, как любил ее тридцать лет и как до сих пор любит. Она выходила за ним, тоже встречала соседей, маленького Гришку с санками, тетю Тамару из тридцать второй. Он сжимал кулаки и скрипел зубами, когда Гришка взбирался к ней на руки, отталкивал Гришку, хватал ее и прижимал к себе: «Не трогать! Это моя женщина!»

Но это была не его женщина: замужем она была не за ним, а теперь и вообще была не замужем. Законный супруг лет пять уже жил в другой семье, воспитывал чужого ребенка и приходил в гости. Все куда-то со временем делись, и остались только соседи. Дочь вышла замуж, сын подал объявление и отправился в Нижневартовск. Таня осталась одна на самой окраине самого крайнего города на Урале. Тоже отправила объявление: «Меня зовут Татьяна Владимировна, хочу работать вахтой кладовщиком или завхозом, десять лет отработала техником и т. д.», ждала ответа, да так и не дождалась.

И тут к ней в дом явился мужик. Ни разу не молодой, раньше рыжий, теперь – седой. Воспитал пару дочерей и всех своих жен в каждом российском городе. Построил дома в Петербурге, Самаре, Полтаве, Челябинске, купил джип, три года скрывался от розыска в Австрии, дружил с властями, ворами, убийцами. Он спешил к Тане, уверенно как никогда. Добирался всё так же мимо сталактитовых пещер и через правый берег Сылвы. Спустя тридцать лет Танюшка была там же, на том же месте и в том же городе, среди платообразных массивов и рек, не позволявших никому выбраться. Он мог пройти два километра по шоссе Пермь – Соликамск через Ледяную гору, а мог бежать пешком от автовокзала, мог просто приехать к ней на машине или же вплавь пересечь Сылву. Теперь-то он знал – она не прогонит его, не отправит к жене, к дочерям, не отправит на зону и, может, даже уложит спать. Когда оставались вдвоем, он говорил, что женится, что она родит ему сына. «Это дело святое, – говорил он задумчиво, – сына вправе родить только любимая женщина». Таня усаживалась неподалеку и отвечала ему, что ни за что она с ним не останется, что не любила его никогда и не полюбит, а матка у нее уже три года как вырезана.

У него все Танюшки – Ирка, Надька, они поправляют его, а он говорит: «Мне похуй, как всех вас зовут», и продолжает их величать Танюшками. Она ушла спать, а он завалился к соседям. Напоил их водкой, разгорячил, раззадорил, а потом на всю Молдавскую на них лаял: «Тихо! У меня Танюшка моя спит!» Вот какой клад прибыл сегодня к ней и прервал ее одиночество. На три дня занял ее готовкой, стиркой, уборкой. И пока она занималась, он сидел рядом, смотрел на нее и приговаривал: «Жена должна дома сидеть, мужа встречать и собаку кормить». Не будет этого, – отвечала Таня, а у него на глазах появлялись слезы. Походил он в такой момент на своего пса, на Юнгура: то ли преданностью, то ли повадками пастуха. Такие особи вечно могли удерживать скот, за то и ценились – поспешнее остальных пробирались сквозь стадо и юрче других уворачивались из-под копыт. А если опасность – эти псы всегда подавали голос. Они издавали отпугивающий, свойственный только им дикий звук – что-то среднее между лаем и воем.

Затем наступила ночь. Таня давно так не волновалась, она провела эту ночь на кухне, сидя за столом, потом долго стояла возле окна, на улице было привычно темно и пусто. Смотрела в ровное свое отражение. Во тьме не было звезд, только фонарные блики по краям рыжей дороги. Поселок светился горящими помойками, где с вечера продолжали рыться собачьи души. Танюша с блаженным ужасом наблюдала себя в этом окне, в этом поселке и городе, среди сугробов, пятиэтажек и располневших бараков, автобусных остановок, колючих проволок и промкомбинатов. Всё, что сегодня происходило, спорило со вчерашним днем и всей Таниной одичалостью, всем происшедшим за тридцать лет: парчовым платьем, мужней грыжей на позвоночнике и последующей операцией, желтыми стенами палаты и его пением, «Голубым вагоном», под наркозом… И вот уже этот – сначала вошел в квартиру, затем в комнату. Расшнуровался, разулся, снял пальто, затем лисью шапку. Снял у порога носки, куртку, свитер и майку, бросил всё в угол и вот уже третий день ходит так по квартире.

В семьдесят девятом Таня приехала в Ломь, устроилась на работу, он в это время был в Кунгуре, оканчивал автотранспортный техникум. Увидел ее однажды в клубе и сразу влюбился. Всё чаще уезжал к ней. В тот сентябрь он был каждые выходные. Со слезами счастья в глазах, готовый тузить и вздирать всех парней, что толпились возле нее. А она оскорбляла его. Выгадывала такие моменты, чтоб слышал каждый ее ухажер. Он всё проглатывал и только одно повторял: «Люблю я тебя, Танюшка». Наверное, казаться покорным ему было не очень тяжко, однако тяжко такая покорность доставалась его матери. Когда сделали предложение учиться в Москве, мать от радости плакала, потом уговаривала сына пойти в институт и снова плакала. Зато отец только матькался, плевал в пол и растирал. А он снова поехал к Тане: «Если станешь моей женой – пойду в институт, а если не станешь – пойду в армию». И сразу ушел в армию.

Таня вышла замуж, начались бесконечные дрязги и дети. А потом снова Ломь. Тогда-то он и явился. Духом мечтал о дембеле, собирался парадки делать да дембельские альбомы, а сам черт знает откуда достал ее адрес, откуда-то вызнал, что мужа с детьми дома не будет. И вскоре они уже сидели на кухне, Таня молчала, а он говорил. Танюше было неловко и даже тесно, перед ней сидели золотистые лычки и обшитые белой тесьмой кантики, а она всё никак не могла отпустить мысль, что вот сейчас она делается преступницей, вот сейчас изменяет мужу. «Лишь бы скорее убрался», – думала Таня и нервно крутила подол. Он разорялся о своей поломанной жизни, а Таня любила мужа.

Через год его стали разыскивать, и он снова приехал к ней. Хотел выкрасть Танюшку вместе с детьми, спрятать поглубже в Кунгурской пещере – терять ему уже было нечего. В тот момент он был уже в розыске за угон, попутно на него скидывали убийство, которое совершил глава Кунгурской администрации, теперь важен был только ее ответ. Но как только встретил ее мужа, выслушал все мольбы оставить супругу дома, тут же решил отложить кражу. Его охватила такая жалость, что даже самая бессмертная любовь стала вдруг ни при чём. Это была совсем не та жалость, что имитировала любовь, другая совсем, человеческая. И тогда он напился.

Поехал попутками к матери, добрался до автовокзала и там стал просить таксиста довезти его до границы. Тот отказался и тут же выпал из своей новой «шестерки» в грязь, понесся за ней, отъезжающей, но куда там. Машина неслась в абсолютном земном аду на самой большой скорости, как это и полагается при угоне, среди буйного зеленого мрака, плотного пейзажа. Затем – одинаково белый цвет и легкий испуг, как будто хрустела ветка, за ней – ствол, и вот – уже корень. Запекшимся ртом он бьется о лобовое стекло, но боли уже не чувствует. И тут же явился новый и свежий треск, начинался он с корня, переходил на ствол и совсем скоро – на ветки. Гул торможения, и он уже на земле: со сломанной ногой, со сломанным ребром и трещиной в черепе. Знает, помнит, что его ищут, и потому решает карабкаться и ползти через лес, через густую безнарядицу веток, через болота. Жрать траву и искать воду в низинах. Потом поселки и глухие заброшенные деревни, граница и Австрия.

Спустя годы он вернулся в Россию, всё так же объявленный в розыск, с заросшими переломами и длинными изгибистыми рубцами у рта. Вернулся, чтобы снова увидеть Танюшку, чтобы впервые ее целовать, но только в этот раз муж оказался дома. После ящика «Советского шампанского», выпитого на троих, муж позвонил в милицию и тут же сам дал показания, сдал его на двенадцать лет. На «веки вечные», как казалось ему тогда и как кажется всякому, кто пытался хоть раз думать о времени.

На всей земле у него было два дорогих существа: его собака Юнгур и Танюшка. Матерился он не по-божески, пил водку как сволочь и как сволочь умел любить. Он встал, надел валенки на босу ногу и голый по пояс вышел в подъезд. Он бил в соседскую дверь кулачищем, в свойственной только ему одному манере дико голося: «Танюшка, открой, пить будем!» – это было что-то среднее между лаем и воем.

Оттепель

Она всегда щурилась, когда смотрелась в зеркало. Может, оттого, что отражение не совпадало с ее представлениями о себе, а может, таким образом у нее получалось точнее оценить человека напротив. Лидия Александровна крутилась перед зеркалом. Она никогда не мучилась от старческих недугов, приседала по утрам и пила только кофейный напиток. Часто бормотала строчки Городницкого, поскольку была его страстной поклонницей, и собирала фото молодых романтиков-«шестидесятников»: Иосифа Бродского, Андрея Битова, Глеба Горбовского. Рейн стоял у нее в рамочке на трюмо.