Очень хотелось солнца - Мария Александровна Аверина

Тон рыданий и так был высок, но оказалось, что Лилия Ивановна может и выше.

– Я как стояла, так и села в кухне… Но согласитесь, оставить меня одну под Новый год – это же жестоко! Жестоко! Марья Петровна уже ведь и елку купила, она стоит на балконе, и у меня просто нет сил ее наряжать…

Николай уже прилаживал розетку на место, когда Лилия Ивановна бросилась к нему и схватила за руку:

– Скажите, скажите, ну за что он меня так наказывает? Что такого я ему сделала, за что он так со мной поступил?!

Розетка выскочила у Николая из рук и снова повисла на проводах.

– Он же больную жену бросил… А если я без него умру?

– Вы знаете… Вы успокойтесь… Я все же с электричеством работаю, – строго сказал Николай.

Женщина отпрянула, собачка спряталась за ее юбку и взлайнула.

– Вы не понимаете… – Лилия Ивановна покорно отступила к креслу, но говорить и рыдать не перестала: – Ведь он знает, что я болею… Серьезно болею. И даже в голову не пришло обо мне позаботиться. За этот месяц даже не позвонить, не спросить, жива ли я?

Лилия Ивановна снова рухнула в кресло, высморкалась, взяла собачку на руки и спрятала в ней свое лицо.

– Я вам очень сочувствую, – выдавил из себя Николай, стараясь поскорее приладить розетку на место в опасении новых активных проявлений истерики Лилии Ивановны.

Но ее голос внезапно окреп, и в нем проявились металлические нотки:

– Но вы представляете! Позавчера звонит мне сын и говорит: «Мам, папа уже месяц как у нас… ты не хочешь забрать его назад? Вы что, поссорились, что ли? Ты бы позвонила ему… Анна моя смущается… Мы совершенно не собирались жить с родителями». Представляете? Он улетел в Ленинград к сыну!

– В Санкт-Петербург, вы хотели сказать? – чуть улыбаясь, переспросил Николай.

Лилия Ивановна на секунду замерла, растерянно хлопнула круглыми глазками, ударила себя по лбу увешанной перстеньками костлявой ручкой и тихо засмеялась:

– Ох, я все время путаю. Не привыкла еще. Всю мою жизнь, знаете ли вы, он Ленинградом был. Так вот он поехал к сыну в этот самый Санкт-Петербург, и сын не догадался раньше мне позвонить!

– Ну, вот видите, жив-здоров, – пробормотал Николай исключительно потому, что надо было что-то сказать. – А это самое главное.

– Нет, вы можете в это поверить? Он еще имел наглость орать на сына и его жену! Прилетел, накричал на сына, что тот двери долго открывал, и побежал на кухню – овощи на пару́ готовить. Он, понимаете ли, с этим перелетом, наверное, выбился из графика диеты – он же все, буквально все по расписанию делает, по часам, минута в минуту и ни секундой позже. А тут такой перерыв… А сын его спрашивает: «Папа, а ты один прилетел? А мама где?» А он ему: «Интересно – позвони и узнай у нее». И в комнату. Сын говорит, я в комнату дверь открываю спросить, что случилось, а он меня прям выпихивает и орет: «Дверь закрой! Пошел вон!» Кошмар, конечно! Просто кошмар! Такое поведение! И все на глазах у сына и невестки! Так неудобно перед женой сына… Это я ко всему привыкла, я с ним целую жизнь прожила… А ей каково?

– Вы простите, пожалуйста, – Николай с трудом нашел паузу в этом длиннейшем монологе, – мне бы пробки обратно ввернуть и проверить, работает ли?

– Да-да, – неожиданно легко сказала Лилия Ивановна. – Идите. Вы же теперь знаете, где эти… пробки…

Николай, светя себе под ноги, боясь наступить на хрупкую собачку, двинулся в коридор. Лилия Ивановна пошла следом.

– А сын у меня просто замечательный! «Мама, – говорит, – тебе так плохо там одной… Мы к тебе едем!» А я ему говорю: «Сыночек, не надо». А он мне: «Мам! Я же сказал! Мы уже едем! Мы же любим тебя…»

И Лилия Ивановна, прислонившись к стене, снова зарыдала…

Николай ввернул пробки и пошел назад в библиотеку. Тянущая носом-пуговкой собачка не отставала от его брюк. Лилия Ивановна застыла на пороге.

– Вы знаете, у меня удивительный сын. Вот сколько помню, он всегда был… эмпатичный такой. За всех переживал… У матери моей были приступы головной боли страшные. Им дома есть нечего, отчим все пропивал. Он же, как с войны вернулся, пить начал по-черному… Так я сына собираю, даю ему два пакета молока, пачку кефира, хлеб. Много же не дашь, сами тогда очень бедно жили! Иной раз и на хлеб-то денег не было. И сыну, лет ему, наверное, двенадцать было… Да какое двенадцать?! Лет десять, не больше! Мы тогда еще в Теплом Стане жили, с тяжеленными сумками до Черемушек. А там от метро пешком минут двадцать. Мама моя рассказывала, что дверь открыла и обмерла – стоит мальчонка десяти годов от роду с полными сумками. Она сына моего просто боготворила! Баловала от души, все ему разрешала… Даже квартиру хотела ему отписать, но какое там! Разве ж мой брат дал бы?! Хотя мама говорила: «Я все твоему сыну отпишу, все!» Но не успела. Враз умерла! В душ пошла, и все! Упала замертво… А брат мой, не будь дураком, тут же квартиркой-то и распорядился. Про материнский завет не вспомнил даже! Братские узы – они ж хороши, пока квартирный вопрос не стоит…

Николай тем временем убедился, что розетка работает, и потянулся к настольной лампе.

– Что вы хотите сделать? – вдруг испугалась Лилия Ивановна.

– Лампу зажечь, чтобы убедиться, что все работает.

– А, ну да… попробуйте, – сказала Лилия Ивановна и снова захлебнулась клекотом: – Так вот… Сын с женой приехали! Дорогие мои! Не оставили мать в трудном положении. Такие ужасы про Вениамина Анатольевича рассказывают. Говорят: «Мам, он просто невменяемый, когда речь о еде заходит, это его «священная корова!» Мы даже на кухню не выходим, когда он ест, потому что смотреть на это невозможно. Ест размороженные овощи…» Совсем помешался на своей диете! Он ведь с этой специальной диетой так похудел, так похудел… Это просто кошмар какой-то! Щеки впали, глаза впали, один нос торчит, как у Буратино. Выглядит, будто тяжелобольной человек! Если не знать всего, то можно подумать, что у него рак…

Лампа ярко вспыхнула, и Николай залюбовался: сквозь цветные, ловко вставленные в оправу стеклышки лился мягкий успокаивающий свет.

– Вы просто кудесник! – всплеснула руками Лилия Ивановна. – Она снова работает. Боже мой! Вы просто кудесник! Боже мой! Она горит так же, как горела на ночном столике возле кровати у моей бабушки! Сколько воспоминаний! Сколько воспоминаний!

Николай поморщился, ожидая, что придется выслушивать теперь долгую и чувствительную притчу о