Ламентации - Джордж Хаген

Пока близнецы изображали кровавую схватку бритта с центурионом, Уилл, лежа на спине, пытался представить, будто живет в здешнем поселке тысячу лет назад, когда люди не колесили с места на место, задолго до машин и океанских теплоходов.

Тень Гитлера

В утренних футбольных матчах Уилл забил несколько мячей, чем расположил к себе Дигли, и тот пригласил его в гости, в муниципальный дом, где жил с матерью и старшей сестрой. Крошечный газон был безупречно ухожен: ровный зеленый квадратик, а вокруг — аккуратно подстриженная живая изгородь.

Поднимаясь по узкой лестнице, Уилл заглядывал в комнаты: в каждой — свои обои в цветочек и в каждой — по кошке.

— Мой папа воевал в Египте. Сущий ад! — рассказывал Дигли. — Он забирался на пирамиды. А умер от воспаления легких, когда я родился. Но осталась его форма. С большущей дырой от удара штыком!

Дигли показал Уиллу форму. Огромную — его отец, наверное, был великаном, — зеленую, из грубой шерсти (и всю в кошачьих волосах). Уилл просунул палец в дыру от штыка и весь затрясся противной дрожью. Комната Дигли была увешана моделями самолетов. С кровати на них глядел жирный полосатый котище.

— Это Геббельс, — объяснил Дигли. И указал на выставку самолетов: — А это Битва за Англию.[13]

Дигли знал все немецкие самолеты, от «мессершмитов» до «фоккеров», и все британские тоже. Мать его работала медсестрой в больнице, а старшая сестра — кассиром в супермаркете. Когда подошло время пить чай, Дигли стал шарить в холодильнике, а Уилл на каждом шагу спотыкался о кошачьи блюдца по углам.

— Черт! — ворчал Дигли. — Ничё нет пожрать!

Они умяли тарелку холодной фасоли на двоих.

— Так, наверное, ели в войну. Все-таки лучше, чем полное брюхо свинца, а? — ухмыльнулся Дигли.

— Папа, ты воевал во Вторую мировую? — спросил Уилл за ужином.

— Нет, я был еще мальчишкой, — ответил Говард.

— И даже формы у тебя не было?

— Даже формы. Мне было всего пятнадцать, когда кончилась война.

Уилл лег спать расстроенный.

— Твое счастье, что у тебя такой молодой папа, — сказала Джулия, увидев, что Уилл не спит.

— Я не говорил, что жалею, — возразил Уилл.

— Не говорил, конечно, — согласилась Джулия. — Но подумай, война — это ужасно! Мы уехали из Африки, потому что там могла начаться война. На войне люди гибнут, остаются без рук, без ног. Радуйся, что твой папа жив-здоров!

Уилл, конечно, любил отца, но подумал, что небольшая штыковая рана ему не повредила бы.

— Зараза! — буркнул он.

— Сначала дерешься, теперь ругаешься, — ворчала Джулия. — Похоже, твой новый друг на тебя дурно влияет.

У Джулии были свои причины жаловаться на Англию: запах ростбифа, ужасный рев водопроводных труб, вечный насморк у близнецов, мало солнца, много дождей, да еще эти собачонки королевы, противные корги.

— Даже Аякс Бака Куинна, и тот лучше этих колченогих уродцев! — возмущалась она.

Отягощенный бременем — молодым отцом, который не сражался во Вторую мировую, — Уилл, чтобы не отстать от товарищей, сделался знатоком Битвы за Англию. Он выучил назубок все самолеты немецкой авиации и все основные воздушные бои. Стал мастерить пластмассовые модели самолетов, которые развешивал по комнате. Зачитывался комиксами про грубоватых, веселых вояк, расправлявшихся с фрицами и япошками парой метких ударов и пинков, побеждавших Германию отвагой и сплоченностью. Гитлер в комиксах представал тупой марионеткой, а его сподвижники — олухами-соглашателями с идиотским акцентом и нелепой манерой отдавать честь. В школьной библиотеке была целая дюжина книг о жизни Гитлера; Уилл знал его размер обуви и шляпы.

— Говорят, он жив, сбежал в Аргентину, — сказал Дигли.

— Нет, все-таки умер, — возразил Уилл. — Принял яд.

— У моего папы размер брюк, как у Гитлера, — вставил Айерс. — Если Гитлер и вправду жив, то я, когда вырасту, разыщу его, стащу у него штаны для папы, а самого разнесу в клочки.

— Когда ты вырастешь, он умрет от старости, — сказал Дигли.

— Значит, перебью всю его семью и кошек-собак, — не унимался Айерс.

— Кошек не трожь, — предупредил Дигли. — Они безобидные.

Дигли и Айерс повели Уилла через пшеничные поля на окраину городка, и там они лазили по крошащимся бетонным плитам, где стояли когда-то зенитки и стреляли по немецким самолетам. Со дня победы минуло почти двадцать лет, но следы войны оставались повсюду.

Однажды утром Джулия позвала Уилла к телевизору.

— Смотри и запоминай, — шепнула она. — Это история.

На экране размером с чайное блюдце виднелось размытое изображение: конный экипаж совершает скорбный путь по Лондону. На Би-би-си показывали похороны Уинстона Черчилля. Уилл был уже достаточно взрослым, чтобы бояться смерти, и темный экипаж, запряженный вороными лошадьми, стал являться ему в страшных снах. Полночный Китаец держал поводья, и, когда он щелкал бичом, глаза у лошадей сверкали, а из ноздрей вырывался пар.

Война поставила перед Уиллом сложные нравственные вопросы.

— Папа, зачем Гитлер дрался с Англией?

— Хотел прибрать к рукам побольше стран.

— Что тут плохого?

— Это жадность, — сказала Джулия.

— А то, что Англия прибрала к рукам Ирландию, Шотландию и Уэльс, — не жадность?

— Жадность! — согласилась Джулия. — Это очень плохо!

— Почему же ты сказала, что нам понравится в Англии? — спросил Уилл.

Говард нахмурился:

— Ну а при чем тут Гитлер и его жажда власти?

— Но ведь Англия правит Индией, Канадой, Австралией, африканскими странами?

— Взгляни, который час. — Говард зевнул. — Марш спать.

Потом Джулия сетовала:

— Откуда этот нездоровый интерес к Гитлеру? Неужели нельзя интересоваться чем-то хорошим?

— Сама видишь, следы войны повсюду. Школу Уилла бомбили. Ты заметила, что его класс — на самом деле бывший армейский барак?

Продавщица в кондитерской потчевала Уилла рассказами о затемнении, когда в городах выключали свет, чтобы немецкие бомбардировщики не видели их с воздуха.

— Ну когда же наконец перестанут вспоминать о войне? — спросила Джулия однажды утром, услышав, как близнецы изображают в саду пулеметные очереди.

— Разве что если начнется Что-нибудь посерьезней, — вздохнул Говард. Он барабанил пальцами в такт песне по радио — «Битлз», «All My Loving».

Уилл пригласил Дигли в гости. Джулия приготовила жареную курицу. Дигли сказал Уиллу: от твоей мамы вкусно пахнет, она похожа на артистку Натали Вуд.

— Что ж, — заметила потом Джулия, — в общем, неплохой парнишка.

В следующий раз в гостях у Дигли Уилл познакомился с его сестрой. Элейн Дигли была в очках-«лисичках» и подавала на ужин подогретую фасоль на кусочках поджаренного хлеба. У нее была высокая прическа, ногти длиною в дюйм, и Уилл не мог оторвать от нее глаз.

— Славные у вас кошки, — сказал он.

Элейн улыбнулась:

— Ты милашка.

Но тут у нее склеились накладные ресницы, и она убежала в ванную приводить себя в порядок.

— У нее все фальшивое, — шепнул Дигли. — Даже сиськи. Ватой набиты. Все фальшивое, кроме задницы. Уж она-то настоящая. Однажды она села на Геббельса и сломала ему лапку.

После ужина они вышли на улицу ждать, когда за Уиллом заедет Джулия. Дигли стал искать на асфальте окурки, зажег один и предложил Уиллу.

Во рту стало скверно, но до чего приятно делать то, что нельзя!

— Я умею вызывать духов, — сказал Дигли, разглядывая облачко дыма. — Добрых и злых. Духи живут повсюду.

— Кого ты вызывал? — поинтересовался Уилл.

— Папу, конечно, — ответил Дигли. — Все время вызываю. Он говорил, что встречался с Черчиллем и Гитлером. И пил чай с Чингисханом и его гаремом — голые страшилища, и у всех жирные задницы, как у моей сестры.

Уилл подумал: а вдруг Полночный Китаец — тоже дух? И в ночных кошмарах пытается навредить их семье? Он вспомнил, как Полночный Китаец поманил его со дна бассейна на теплоходе, и вздрогнул.

Уилл издалека заметил старенький серый «моррис», который вела Джулия.

— Брось, — велел он Дигли. — Мама едет.

Дигли отшвырнул окурок и подмигнул:

— Славный ты парень, Ламент.

Уилл улыбнулся. Он на миг забыл об одиночестве. Он больше не чужак, его место рядом с другом, с Дигли.

Новая любовь

Салли Берд сидела за первой партой, прямо под носом у мистера Бро, которому так полюбился класс Уилла, что он взялся вести у них историю и на следующий год. Рот ее в улыбке дерзко кривился, а глаза глядели с вызовом из-под густой челки. Одной лишь Салли удавалось превратить нудный урок истории в настоящий бунт. И, как ни странно, мистер Бро ничего не замечал. Он шагал взад-вперед по рядам и бубнил, а минутная стрелка на огромных стенных часах, казалось, умирала медленной смертью.