Ламентации - Джордж Хаген

Джордж Хаген

Ламентации

Бог одиноких вводит в дом.

АФРИКА

Безымянный

Новорожденный Ламент как будто знал, что ему не могут придумать имя. Едва появившись на свет, он уже улыбался таинственной улыбкой, весело наблюдая из больничной кроватки, как родители суетятся вокруг и спорят, как его назвать. Мать малыша, Джулия Ламент, особенно чувствовала бремя ответственности. Имя — визитная карточка ребенка. Оно должно быть подходящим.

— Если бы людям давали имена в конце жизни, не было бы ошибок вроде доходяг по имени Геркулес и трусов Львов! — заявила она.

Джулию назвали в честь «великого и ужасного» прапрадеда по имени Джулиус, угрюмого медного магната из Йоханнесбурга, что в Южной Африке, трижды женатого и арестованного за убийство третьей жены, которой он каждый вечер подсыпал в молоко мышьяк. Даже когда он отбывал наказание, в семье Клер упорно продолжали называть детей в его честь — в отчаянной надежде заслужить его благосклонность и сохранить за собой медные копи. Отсюда: четыре Джулии, два Джулиуса, пара Джулианов, несколько Джулиан и презлющая собачонка по кличке Джу-Джу.

Однако свое состояние дядя Джулиус завещал медсестре из тюремной больницы. Ида Викс не отличалась ни заботливостью, ни состраданием; по правде сказать, недуги подопечных были для нее ничто в сравнении с ее собственными, среди каковых числились застой крови, мигрень, боли в пояснице, опоясывающий лишай, шишки на больших пальцах ног и звон в ушах. Однако ежеутреннее присутствие женщины скрасило последние дни дяди Джулиуса, а сестра Викс, несмотря на хвори, прожила достаточно долго, чтобы спустить все наследство. Возможно, именно эта цель заставляла холодное сердце Иды Викс биться до ее сотого дня рождения.

Говард Ламент, любящий муж Джулии и отец безымянного младенца, очень спешил дать ребенку имя, пусть даже неподходящее. Человек дела, с широким лбом, длинным носом, похожим на каплю воска, и медно-рыжей челкой, падавшей на лоб знаком вопроса, Говард презирал нерешительность.

— Назову его тоже Говард — и дело с концом, — отрезал он. — Как-никак традиция!

Джулия традиции не особо чтила. Чего стоил пример дяди Джулиуса — не говоря уж о годах учебы в старозаветном пансионе для девочек.

— Традиции! — фыркнула она. — Что от них пользы?

— Милая, — вздохнул Говард, — только прошу, не надо опять про твою школу!

Женская школа Эбби-Гейт являла собой готическое страшилище: гигантские балки, серая шиферная крыша и толстые, массивные трубы. Нелепые узкие окошки словно охраняли от внешнего мира — архитектор, видимо, считал, что современных девушек надо ограждать от любых посягательств. Девочки бесшумно ступали гуськом по тускло освещенным, обшитым темными панелями коридорам. Учеба в Эбби-Гейт была нудной обязаловкой и требовала быстрых, точных ответов и полного отсутствия мыслей.

Отчаянная спорщица Джулия, горячая и порывистая, выбивалась из общей массы. Волосы ее, черные как вороново крыло, вечно путались, не слушались ни щетки, ни расчески, а косы никогда не лежали ровно, как у других. Подруги ее прилежно делали записи во время уроков, но Джулия никого из учителей не удостаивала такой чести. Ни одного урока не проходило без того, чтобы ее рука, обычно теребившая косичку, словно кошачий хвостик, не тянулась вверх.

Главной противницей для Джулии была учительница классической литературы. Миссис Уркварт обладала внешностью старой девы: близорукий прищур, тонкие злые губы и обильная растительность на лице. Тем не менее муж у нее имелся — храпел на всех важных школьных мероприятиях; чучельник в толстых костяных очках и с пузом от самых подмышек.

Шекспир в устах миссис Уркварт превращался в сплошное нравоучение, в основном на темы брака.

— Деееввочки, — скрежетала она, коверкая слова на манер уроженки Глазго, — деееввочки, леди Макбет довела мужа до рокового конца, доказав в очередной раз, что жене следует держать свои замечания при себе, иначе муж примет их близко к сердцу и пойдет к трону по трупам…

В тот же миг рука мисс Джулии Клер, откинув непокорную косичку, взлетела вверх, демонстрируя готовность дать немедленный и страстный отпор. Ученая барсучиха, ненавидевшая споры и презиравшая сократовский метод, будто не замечала трепетавшей косички, пока вздохи ученицы не стали слишком громкими.

— В чем дело, мисс Клер?

— Может быть, миссис Уркварт, леди Макбет просто-напросто надоели жалобы мужа на судьбу!

— Я вааас не слыыышу, мисс Клер, в следующий раз говорите громче. — Улыбка миссис Уркварт означала точку в споре.

— Посмотрите на Макбета, миссис Уркварт, — настаивала девочка. — Ни силы воли, ни веры в себя, слушает болтовню старых ведьм, которые и заварили кашу. Одно слово, простофиля шотландский!

Девочки одобрительно зашушукались, увидев, что их наставница побледнела; в ее одеяниях непременно присутствовала зеленая с черным шотландка: цвета клана Урквартов (а разве не она играла на волынке в честь дня рождения Роберта Бернса?). Густые барсучьи усики свирепо встопорщились, миссис Уркварт сняла запотевшие очки в черепаховой оправе и вздохнула всей пышной шотландской грудью.

— Вы беретесь додумывать за Шекспира сегодня, четыре века спустя после его смерти, мисс Клер?

Джулия Клер в душе трепетала перед своей наставницей, но упорно не желала показывать свой страх.

— Не больше, чем вы, миссис Уркварт.

Рука учительницы, с изгрызенными ногтями и желтыми от табака пальцами, сжимавшая грязный, задубелый носовой платок, решительно указала на дверь:

— Вооон из класса!

— С удовольствием, миссис Уркварт.

Джулия Клер направилась привычной дорогой в кабинет директрисы и уселась на жесткую дубовую скамью в коридоре — наказание, по правде говоря, куда худшее, чем сидеть в обществе директрисы. Миссис Грейс Бунзен не имела ничего общего с изобретателем знаменитой горелки,[1] зато на голове ее пылала огненная шевелюра (рыжая, как лестерский сыр, — до странности похожий цвет волос оказался и у будущего мужа Джулии), а своим милосердием она укрепляла веру Джулии в то, что имя — зеркало души.[2]

Грейс говорила:

— Джулия, ну когда же ты наконец поймешь, что порой наши мысли, пусть даже самые вдохновенные, лучше держать при себе?

— Простите меня, миссис Бунзен, но каждое слово из уст миссис Уркварт — это оскорбление для женщин!

Задумчиво сдвинув брови, Грейс Бунзен выспрашивала у Джулии подробности (служившие источником веселья для всех учителей). Джулия не подозревала о своей славе в учительской, где потертые кресла и переполненные пепельницы служили фоном ее историям, пока миссис Уркварт мусолила едкую малайскую сигару в тени кедра в школьном скверике и плевалась табачной жвачкой в белок.

— Но как же мы назовем сына? — спрашивал Говард, когда Джулия лежала на больничной кровати, глядя в потолок.

— Подожди, я думаю, — отвечала Джулия, хотя на самом деле думала о Беатриче. Став родителями, мы будто заново переживаем и наше собственное детство.

После расправы миссис Уркварт над Беатриче из комедии «Много шуму из ничего» Джулия утратила последние остатки уважения к своей наставнице. Беатриче была любимой героиней Джулии — язвительная, осторожная в любви, но при этом способная на пылкую страсть; но особенно Джулия любила ее за острый язычок — у Беатриче всегда были наготове меткие, остроумные ответы, она никогда не лезла за словом в карман.

А ведь миссис Бунзен предупреждала Джулию заранее;

— Джулия, ты имеешь полное право с ней не соглашаться, но прошу, постарайся выразить это, не задев ее чувств.

— Она сама напрашивается!

— Она же твоя учительница, Джулия. Если ты и дальше будешь с ней спорить, тебя выгонят из школы.

Больше всего Джулия боялась нарушить и без того хрупкое равновесие в отношениях родителей. Отец ее, Адам Клер, чиновник из Комитета по электроснабжению Йоханнесбурга, из-за скромного заработка не мог удовлетворить капризы жены и жил от выходных до выходных, от охоты до рыбалки. Мать же недаром звалась Розой — сказочно красивая, колючая, вечно всеми недовольная, а дочерью особенно. Страшнее семейных дрязг для Джулии было бы лишь одно — очутиться дома и стать причиной раздоров.

Целый месяц Джулия молча слушала, как миссис Уркварт винила Дездемону в гибели Отелло, а Джульетту — в обольщении Ромео. К чести Джулии, когда миссис Уркварт громила ее любимую Беатриче, она терпела почти до самого конца. Джулия помнила предостережения директрисы, а в упреках миссис Уркварт ей, возможно, слышался другой голос, из далекого детства, голос матери: та с таким трудом выносила дочь рядом, что в семь лет спровадила ее в пансион, с глаз долой. От миссис Уркварт не укрылась сдержанность ее юной противницы — руки под партой, рот на замок, — и, когда стало ясно, что овод не ужалит, учительница едко закончила урок: