Ламентации - Джордж Хаген

По пятницам, когда над водопроводной станцией садилось солнце, Говард выходил из конторы полюбоваться роскошными джунглями труб, гордясь, что знает, куда идет и для чего служит каждая труба, — однажды миссис Гилл убедится, что Говард Ламент смыслит не только в велосипедных покрышках!

— Вы мне мешаете, — услышал он в один из таких вечеров.

Она стояла перед мольбертом против солнца, с копной черных волос, с кисточкой в зубах.

— Ох, простите! — Говард отошел в сторону, а потом шагнул назад, пытаясь подсмотреть, что нарисовано на холсте.

— Не надо, — велела она. — Не люблю, когда судят неоконченную работу.

— Судить я не стану.

— Это на словах, а на деле станете. — Девушка недовольно подняла бровь. — Людям свойственно судить.

На вид девушка была одних с ним лет или чуть моложе. Хорошенькая, с гладкой кожей, круглыми, как наливные яблочки, щеками, маленьким веснушчатым носиком и роскошными волосами — черными как смоль, а в прическу вставлены кисти, точно шпильки у гейши. На ней были широкие брюки и просторная синяя мужская рубашка, перепачканная желтой и оранжевой краской.

Разговор не клеился. Девушка сосредоточенно подтирала тряпочкой холст и кое-где подправляла мазок-другой. Говард смотрел как зачарованный, не смея шелохнуться: если шагнуть вперед, она решит, что он вздумал ее судить, а если отступить назад, он загородит вид на водопроводную станцию.

— Вы профессиональная художница? — поинтересовался Говард.

Девушка покосилась на него с подозрением.

— А что? Профессионал я или нет — какая разница?

— Просто любопытно, — сказал Говард, отметив про себя, что его новая знакомая очень хорошенькая.

— Я продала пять закатов, — объяснила она. — Наверное, могу считаться профессионалом — или любителем-везунчиком. Как вам нравится.

— Вот как? — Говард уже готов был спросить, не осталось ли у нее еще закатов на продажу; ему, нищему аспиранту, они были, вообще-то, не по карману, зато был бы повод увидеть ее вновь.

— Закаты мне надоели до смерти! — продолжала девушка. — Такая банальщина! Куда труднее нарисовать полдень так, чтобы было интересно. Или пасмурный, хмурый день. Это под силу одним лишь старым мастерам. Закаты — сплошное надувательство. Вот почему я здесь, на водопроводной станции.

— А-а! — восхищенно и понимающе ответил Говард.

Говард уже решил, что девушка ему нравится: и ее прямота, и подвижное лицо, и непокорные кудри, и кисточки в прическе — изобретательная! Боясь сказать глупость, он молчал, молчала и его новая знакомая, не отрываясь от работы. Вскоре Говард нашел, что молчать вместе уютно. Он даже успел подумать: прекрасное начало для… дружбы — и тут девушка задала вопрос, которого он страшился.

— Чем вы занимаетесь?

— То есть, где работаю? Или кто я по профессии?

— Догадываюсь, работаете вы здесь.

— Да, — промямлил Говард. — Здесь, на водопроводной станции.

— Ну и… чем занимаетесь?

Говард нахмурился. Ясное дело, нельзя ответить «клапанами» — она прогонит его прочь. Но уж лучше пусть прогонит, чем ляпнет глупость о велосипедах, ведь он не мог бы жениться на женщине, которой нет дела до его работы. Жениться? Он подумал «жениться»? Но если не говорить про «клапаны», придется выдумать какую-нибудь другую работу, а если завяжется дружба, то ложь непременно выплывет наружу. А врать своей любимой и единственной — последнее дело. Любимой и единственной? Размечтался!

Девушка замерла с кистью в руке: нерешительность Говарда ее позабавила.

— Не знаете, кем работаете?

— Знаю, конечно. — Говард сглотнул. — Я инженер, занимаюсь клапанами.

— Хм, — отвечала девушка, — не знаю, что и сказать на это!

У Говарда упало сердце. Надо было соврать, хотя бы сейчас, а когда они подружатся — сказать правду. В порыве отчаяния он решил вернуться домой, в убогую комнатенку, которую снимал вдвоем с гребцом из спортивной команды. Гребец! Что ему стоило назваться гребцом? Говард ослабил галстук и собрался уходить, но не смог удержаться от прощального взгляда на девушку.

Изящными, тонкими пальцами она выдавливала на палитру жженую умбру. Счистила ножиком с холста лишнюю краску и вытерла о рубашку. Поправила непослушную черную прядь и нечаянно испачкала ее. «Какая красавица! — подумал Говард. — И какой случай упущен! А все из-за клапанов, пропади они пропадом!»

— Ну, — Говард кивнул, смирившись с неудачей, — до свидания!

Девушка подняла на него изумленный взгляд:

— Куда вы? Я ведь еще не закончила! Вы теперь часть картины!

Но радости Говарду это почти не прибавило.

— Расскажите же мне о клапанах! Не верю, что они совсем уж нудные.

— Все-таки нудные, — проговорил Говард.

— Не верю. — Девушка лукаво улыбнулась и перевела взгляд на холст. — Потому что на зануду вы не похожи.

— На зануду?

Девушка призадумалась.

— Ну, вроде спортсмена, помешанного на рекордах, — игрока в регби или гребца.

«Датч Ойл»

— «Датч Ойл» ищет молодые таланты! — вещал Гордон Снифтер. — Незаурядных людей! Вроде вас, Говард Ламент!

Какой юноша не мечтает услышать, что старой замшелой корпорации нужны его молодой задор и пыл? Тем более если он с детства привык к эмблеме на рекламных щитах у дороги — бело-зеленой ветряной мельнице: «Мама, смотри, ветродуй!» Гордон Снифтер приехал в Ладлоу издалека, чтобы пригласить Говарда на работу. Долгая беседа, несколько бокалов вина, подпись над пунктирной линией — и Гордон Снифтер двинулся дальше, только его и видели. А Говард и его небольшое семейство отправились в Персидский залив, на остров Бахрейн, на нефтеперегонный завод «Датч Ойл», где Говард покажет, на что способен, — усовершенствует оборудование на нефтяных вышках, что выкачивают из песка миллионы тонн густой черной жидкости.

Предложение Снифтера укрепило веру Джулии в призвание Говарда; да и какая жена откажется последовать за мужем в далекую страну и постигать новую культуру? К тому же, пока сынишку так легко перевозить с места на место, самое время для переезда. Что до живописи, то после неудачи на водопроводной станции Джулия решила черпать вдохновение на новых землях. С Гогеном перемена мест сотворила чудо!

Роза ответила гневным посланием:

Персидский залив? Осторожней с арабами! Вспомните, они захватили Испанию! А турки — им родня, разве можно забыть, что они сделали с греками?

Вы уж простите, но ноги моей не будет к востоку от Средиземного моря. Туалеты там мерзопакостные! Как же я к вам приеду? И сдается мне, дорогуша, что ты нарочно прячешь от меня внука!

— Значит, она к нам не едет из-за туалетов? — спросил Говард.

— Не из-за туалетов, а из-за собственных предрассудков, — заявила Джулия.

Джулия гордилась, что она, в отличие от матери, человек без предрассудков, и, въехав в новую квартиру, расстроилась: мечтала стать одинокой чужеземкой на Востоке, а очутилась среди своих же бледнолицых собратьев. И поселились они не в арабском квартале среди лабиринта узких улочек, а в современном районе, бок о бок с выходцами из Манчестера и Бирмингема.

— Чем плохо родиться в Манчестере или Бирмингеме? — недоумевал Говард.

— Ничем. Но англичане хороши на их родине. Я мечтала увидеть Восток.

— Конечно, вы увидите Восток! — уверяла миссис Мак-Кросс из Бирмингема. — Бассейн в клубе выложен чудесной марокканской плиткой. — Пышногрудая миссис Мак-Кросс была женой одного из директоров «Датч Ойл»; взяв Джулию за локоть, она водила ее по клубу, где англичан всегда ждал чай и бутерброды с кресс-салатом. — А малышу Вилли мы подыщем хорошую няню.

— Он не Вилли, а Уилл, — поправила Джулия.

— Наверное, в честь Вильгельма Завоевателя, — предположила миссис Мак-Кросс. — Француза, — на всякий случай напомнила она Джулии.

Двухлетний Уилл изучал смену неуловимых выражений на мамином лице — и колючие, недоверчиво поднятые брови для миссис Мак-Кросс, и благодарную, чуть виноватую улыбку для старенькой няни Уды, и тысячи выражений, предназначенных ему одному, — полную любви улыбку, встречавшую его солнечным утром, веселое подмигивание, которым подбадривала его мама, когда они отваживались выйти в шумный арабский квартал, и, конечно, всепрощающую улыбку, от которой мигом улетучивались все его капризы.

Но было у мамы одно непонятное выражение лица, ставившее Уилла в тупик. В минуты раздумий она тревожно вглядывалась куда-то вдаль, будто сквозь него, печальными-печальными глазами. Однажды Уилл даже обернулся в надежде разглядеть, на кого же она так смотрит, но никого не увидел.

Джулия как могла скрывала от сына свою тоску. Когда Уилл засыпал днем, она за чашкой мятного чая слушала, как поет с высокого розового минарета морщинистый муэдзин. И несколько минут тихонько думала о малыше. У миссис Мак-Кросс была привычка звонить ей именно в такие часы.